Из разорванной пополам простыни, связав полотнища узлом, он соорудил нечто вроде веревки; он обвязывает ею ребенка, опускает его на руки обезумевшей матери. Второго так же...
Когда, наконец, спустился сам Лафкадио, толпа приветствовала его как героя.
"Меня принимают за клоуна" -- подумал он, чувствуя с раздражением, что краснеет, и грубо отклоняя овации. Но, когда молодая девушка, к которой он снова подошел, смущенно протянула ему, вместе с тростью и шляпой, обещанный ею кошелек, он взял его, улыбаясь, и, вынув находившиеся там шестьдесят франков, передал деньги бедной матери, душившей поцелуями своих сыновей.
-- Вы мне позволите сохранить кошелек на память о вас?
Это был маленький вышитый кошелек; он его поцеловал. Они взглянули друг на друга. Молодая девушка была взволнована, бледнее прежнего, и, казалось, хотела что-то сказать. Но Лафкадио вдруг убежал, прокладывая себе дорогу палкой, с таким хмурым видом, что его почти сразу перестали приветствовать и провожать.
Он вернулся к Люксембургскому саду, затем, наскоро закусив в "Гамбринусе", неподалеку от Одеона, торопливо вернулся к себе. Свои сбережения он хранил под половицей; из тайника вышли на свет три монеты по двадцать франков и одна в десять. Он подсчитал:
Визитные карточки: шесть франков.
Пара перчаток: пять франков.
Галстук: пять франков (хотя что я могу найти приличного за такую цену?).
Пара ботинок: тридцать пять франков (я от них не стану требовать долгой носки).
Остается девятнадцать франков на непредвиденные расходы.
(Из отвращения к долгу Лафкадио всегда платил наличными.)
Он подошел к шкафу и достал мягкий шевиотовый костюм, темный, безукоризненно сшитый, совершенно свежий.
"Беда в том, что я из него уже вырос..." -- подумал он, вспоминая ту блестящую эпоху, еще недавнюю, когда маркиз де Жевр, его последний дядя, брал его с собой, ликующего, к своим поставщикам.
Плохое платье было для Лафкадио так же нестерпимо, как для кальвиниста -- ложь.
"Прежде всего самое неотложное. Мой дядя де Жевр говорил, что человек узнается по обуви".
Из внимания к ботинкам, которые ему предстояло примерять, он первым делом переменил носки. V
Граф Жюст-Аженор де Баральуль уже пять лет не выходил из своей роскошной квартиры на площади Мальзерб. Здесь он готовился к смерти, задумчиво бродя по загроможденным коллекциями залам, а чаще всего -запершись у себя в спальне и отдавая больные плечи и руки благотворному действию горячих полотенец и болеутоляющих компрессов. Огромный Фуляр цвета мадеры облекал его великолепную голову, как тюрбан, ниспадая свободным концом на кружевной воротник и на плотный вязанный жилет светлокоричневой шерсти, по которому серебряным водопадом расстилалась его борода. Его ноги, обтянутые белыми кожаными туфлями, покоились на подушке с горячей водой. Он погружал то одну, то другую бескровную руку в ванну с раскаленным песком, подогреваемую спиртовой лампой. Серый плед покрывал его колени. Конечно, он был похож на Жюлиюса; но еще больше на тициановский портрет, и Жюлиюс давал лишь приторный список с его черт, так же как в "Воздухе Вершин" он дал лишь подслащенную картину его жизни и свел ее к ничтожеству.
Жюст-Аженор де Баральуль пил из чашки лекарство внимая назиданиям отца Авриля, своего духовника, к которому он за последнее время стал часто обращаться; в эту минуту в дверь постучали, и верный Эктор, уже двадцать лет исполнявший при нем обязанности лакея, сиделки, а при случае -- советника, подал на лаковом подносе небольшой запечатанный конверт.
-- Этот господин надеется, что господин граф изволит его принять.
Жюст-Аженор отставил чашку, вскрыл конверт и вынул визитную карточку Лафкадио. Он нервно смял ее в руке:
-- Скажите, что...
-- затем, овладевая собой: -- Господин? ты хочешь сказать молодой человек? А на что он похож?
-- Господин граф вполне может его принять.
-- Дорогой аббат, -- сказал граф, обращаясь к отцу Аврилю, -- извините, что мне приходится просить вас прервать нашу беседу; но непременно приходите завтра; у меня, вероятно, будет, что вам сказать, и я думаю, вы останетесь довольны.
Пока отец Авриль выходил в гостиную, он сидел, подперши лоб рукой; затем поднял голову:
-- Попросите.
Лафкадио вошел в комнату с поднятым челом, с мужественной уверенностью; подойдя к старику, он молча склонился. Так как он дал себе слово не говорить, пока не не сосчитает до двенадцати, граф начал первый:
-- Во-первых, знайте, что Лафкадио де Баральуля не существует, -сказал он, разрывая карточку. -- И не откажите предупредить господина Лафкадио Влуики, так как вы с ним близки, что, если он вздумает играть этими табличками, если он не порвет их все, как я рву вот эту (он искрошил ее на мелкие кусочки и бросил их в пустую чашку), я тотчас же дам о нем знать полиции и велю его арестовать как обыкновенного шантажиста. Вы меня поняли?.. А теперь повернитесь к свету, чтобы я мог вас разглядеть.
-- Лафкадио Влуики исполнит вашу волю. -- Его голос, очень почтительный, слегка дрожал. -- Извините его, если он прибег к такому средству, чтобы проникнуть к вам, он был далек от каких бы то ни было бесчестных намерений. Ему бы хотелось убедить вас, что он заслуживает... хотя бы вашего уважения.
-- Вы хорошо сложены. Но этот костюм плохо сидит, -- продолжал граф, который как бы ничего не слыхал.
-- Так, значит, я не ошибся? -- произнес Лафкадио, решаясь улыбнуться и покорно давая себя осматривать.
-- Слава богу! Он похож на мать, -- прошептал старый Баральуль.
Лафкадио подождал, затем, почти шопотом и пристально глядя на графа:
-- Если я не буду слишком стараться, неужели мне совершенно запрещено быть похожим также и на...
-- Я говорю о внешнем сходстве. Если вы похожи не только на вашу мать, бог не оставит мне времени в этом убедиться.
Тут серый плед соскользнул с его колен на пол.
Лафкадио бросился поднимать и, нагнувшись, почувствовал, как рука старика тихо легла ему на плечо.
-- Лафкадио Влуики, -- продолжал Жюст-Аженор, когда юноша выпрямился, -- мои минуты сочтены; я не стану состязаться с вами в остроумии; это бы меня утомило. Я допускаю, что вы не глупы; мне приятно, что вы не безобразны. Ваша выходка говорит об известной удали, которая вам к лицу; я счел это было за наглость, но ваш голос, ваши манеры меня успокаивают. Об остальном я просил моего сына Жюлиюса меня осведомить; но я вижу, что это не очень меня интересует и что для меня важнее было вас увидеть. Теперь, Лафкадио, выслушайте меня: ни один акт гражданского состояния, ни одна бумага не свидетельствует о вашем происхождении. Я позаботился о том, чтобы вы были лишены возможности искать что бы то ни было по суду. Нет, не уверяйте меня ни в чем, это лишнее; не перебивайте меня. То, что до сегодняшнего дня вы молчали, служит мне порукой, что ваша мать сдержала слово и ничего вам не говорила обо мне. Это хорошо. Я исполню свое обязательство по отношению к ней и докажу вам мою признательность. Через посредство Жюлиюса, моего сына, невзирая на формальные трудности, я передам вам ту долю наследства, которую я обещал вашей матери вам уделить. Другими словами, за счет моей дочери, графини Ги де Сен-При, я увеличу долю моего сына Жюлиюса в той мере, какая допустима по закону, а именно на ту сумму, которую я хочу, при его посредстве, оставить вам. Это составит, я думаю... около сорока тысяч франков годового дохода; у меня сегодня будет мой нотариус, и мы с ним рассмотрим эти цифры... Сядьте, если вам так удобнее меня выслушать. (Лафкадио оперся было о край стола.