Теперь всяким маневрам конец! Мы приступаем к боевым действиям на поле боя!
"Эти солдаты, профессионалы,-- горько размышлял Гарбрехт, чувствуя, как взломано его вновь обретенное умиротворение,-- видно, так никогда и не смогут выбросить привычный жаргон из своего мышления. "Маневры", "поле боя"... Судя по всему, они считают своим достижением лишь то, что непременно связано со взрывами, а единственное воспринимаемое ими политическое средство, доставляющее им удовольствие,-- это смерть".
-- Лейтенант,-- обратился к нему Сидорф,-- мы и вас проверяли. И я рад сообщить вам...-- он сбивался на риторику,-- мы решили, что вы человек достойный нашего уважения и полного доверия. Теперь начинается ваша настоящая миссия. В следующий вторник вы встречаетесь с мисс Реннер. Она поведет вас в дом одного нашего друга. Он передаст вам пакет. Вы отнесете его по адресу, данному вам мисс Реннер. Не скрою, что это дело связано с определенной опасностью для вас. В пакете будет завернут часовой механизм, который взорвет первую бомбу в новой нашей войне против союзников здесь, в Берлине...
Гарбрехту в эту минуту показалось, что Сидорф находится где-то далеко-далеко от него, и его искаженный голос пробивается к нему через громадное расстояние. "Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой,-размышлял он, словно в тумане,-- эта легкая, приятная, безопасная жизнь мальчика, доставлявшего донесения,-- жизнь, которую он вел до этого времени. Оказывается, все это хитроумная, коварная игра, ее придумал этот Сидорф, подвергая его испытанию".
-- Капитан...-- прошептал он.-- Капитан... но я не могу... не могу...
-- Это только начало,-- продолжал, словно в трансе, Сидорф, словно вовсе и не слыхал слов, перебивших его продолжительное выступление.-- В конечном итоге взрывы станут раздаваться постоянно, и днем и ночью, по всей стране. Американцы во всем будут обвинять русских, а русские -- американцев; все будут испытывать все больший страх и все сильнее не доверять друг другу. Тогда они тайно установят с нами связь, явятся к нам, начнут торговаться с нами, делая все более крупные ставки -- кто кого перещеголяет!
"Этого никогда не будет!-- все еще пребывая в густом тумане, твердил про себя Гарбрехт.-- Никогда! Это все старые песни... И во время войны нам об этом говорили. Американцы поссорятся с англичанами, англичане порвут с русскими... И вот с чем они теперь остались в своем Берлине: англичане, разговаривающие на кокни, этой тарабарщине; татары, пригнанные из Сибири; негры, доставленные с берегов Миссисипи... Такие люди, как Сидорф, стали жертвами собственной пропаганды,-- в конечном итоге уповали только на собственные надежды, прислушивались только к собственной лжи.
И он, Гарбрехт, на следующей неделе должен прогуливаться среди праздношатающихся американских военных полицейских с этим сложным, тикающим часовым механизмом под мышкой только ради больных галлюцинаций Сидорфа. Можно убедить любую другую нацию -- достаточно людям посмотреть на жалкие руины, оставшиеся от некогда красивых городов, на бесконечно тянущиеся к горизонту кладбища с крестами, на марширующие в сердце столицы вражеские войска, и они скажут: "Нет, все это ничего не дало". Но только не немцы.
Геринг только что умер в Нюрнбергской тюрьме, а вот перед ним другой толстяк убийца, с такой же слащавой улыбкой, как у Геринга, потирая от удовольствия руки, кричит -- этот день никогда не забудут, потому что взорвана первая бомба!"
Гарбрехт, сидя на жестком деревянном стуле, чувствовал себя таким потерянным, таким безнадежным; наблюдал, как этот толстяк нервно, радостно дергается за своим стулом, слышал его грубоватый, добродушный голос:
-- В последний раз для этого нам понадобилось целых четырнадцать лет! Гарбрехт, поверьте мне, на сей раз мы затратим на все не более четырех! К пятидесятому году вы получите звание полковника, и неважно, сколько у вас рук, одна или две, и все такое прочее...
Гарбрехт хотел протестовать, сказать что-то убедительное -- такие слова, которые остановят этого кривляющегося, веселого, кровожадного, обманутого сумасшедшего,-- но из его сомкнутых губ не вырвалось ни единого звука. Возможно, позже, когда он останется один, он сможет что-то придумать, чтобы выбраться из этого готового вот-вот захлопнуться, вызывающего головокружение капкана. Но только не здесь, не в этой темной, с высоким потолком комнате, где беснуется жирный капитан, с разбитым зеркалом, с мрачным, неуместным здесь портретом мыслителя Ленина, висящим на треснувшей стене,-- жуткая, издевательская шутка Сидорфа.
-- Но вместе с этим,-- увлеченно продолжал Сидорф,-- вы продолжите свою обычную, постоянную работу. Господи помилуй! -- засмеялся он.-- Да вы станете самым богатым человеком в Берлине после того, как и те и другие выплатят вам все, что полагается! -- Голос у него вдруг изменился -- стал низким, заговорщическим.-- Вы знаете таких людей -- фамилии Клейбер и Макевски, работают в конторе Михайлова? -- Он сверлил его своими хитрыми глазами.
-- Мне кажется, нет,-- подумав несколько секунд, ответил Гарбрехт.
Конечно, он их знает. Оба значатся в платежной ведомости Михайлова и работают в Американской зоне, но какой смысл говорить об этом Сидорфу?
-- Неважно,-- засмеялся Сидорф после почти незаметной, слишком короткой паузы.-- Вы передадите их имена и вот этот адрес американскому майору.-Вытащил клочок бумаги из кармана и положил его на стол перед ним.-- Вы скажете майору, что они русские шпионы и их можно найти вот по этому адресу.-- Он постучал пальцем по бумаге.-- Это весьма ценный улов для майора,-- с явной иронией пояснил Сидорф,-- и он, конечно, щедро вознаградит вас за такую важную информацию. После этого у него непременно появится вполне объяснимое желание доверять вам более трудные задания.
-- Слушаюсь,-- отозвался Гарбрехт.
-- Вы уверены,-- Сидорф улыбался, продолжая сверлить его взглядом,-- в самом деле уверены, что не знаете этих людей?
В это мгновение Гарбрехт понял: Сидорф знает, что он ему лжет; но теперь уже поздно что-то предпринимать.
-- Нет, я их не знаю,-- твердо повторил он.
-- Могу поклясться... Ну да ладно,-- пожал плечами Сидорф,-- неважно.-Обогнул, с бумажкой в руке, стол, подошел к стулу, на котором сидел Гарбрехт.-- Когда-нибудь,-- он положил твердую руку ему на плечо,-- вы поймете, что и мне можно в полной мере доверять. Так что это вопрос...-- он засмеялся,-- вопрос дисциплины.-- И передал ему клочок бумаги с адресом.
Гарбрехт, отправив его в карман, встал со стула.
-- Я доверяю вам,-- покорно сказал он.-- А как же иначе...
Сидорф громко расхохотался.
-- Я люблю удачные ответы!-- закричал он.-- В самом деле люблю меткие ответы! -- И по-братски обнял Гарбрехта за плечи.-- Не забывайте, однако,-продолжал поучать он,-- мой первый и единственный урок, его нужно обязательно усвоить: главный принцип для наемного информатора -- говорить тому, кто ему платит, только то, что тому хочется слышать. Любая передаваемая информация должна точно согласовываться с давно им выработанными теориями. Тогда он оказывает вам доверие и считает вас все более ценным сотрудником. Однако,-- он снова засмеялся,-- не пытайтесь испробовать все это на мне. Я совершенно другой работодатель. Я вам не плачу... и поэтому рассчитываю, что вы всегда будете правдивы и откровенны со мной. Вы не забудете этих моих слов? --И, повернувшись к Гарбрехту, нагло, грубо уставился ему в глаза -- он уже не улыбался.
-- Да, герр,-- ответил Гарбрехт,-- я их никогда не забуду.
-- Вот и отлично! -- Сидорф подталкивал его к двери.-- А теперь идите вниз, к мисс Реннер. Она сделает все, что нужно.