Бьет около четырех часов; сумасшедшие устремляются в столовую.
- Теперь, mon oncle, я совершенно свободен, - говорит мне Ваня. Сначала мы обедаем у Дюссо, потом отправляемся в цирк, а затем...
Он наклоняется к моему уху и шепчет мне несколько слов, которых я не могу расслышать, но которые его самого приводят в неистовый восторг.
- Вы только вообразите себе: с усами! - взвизгивает он в заключение.
Само собою разумеется, все предположенные экскурсии мы сделали тут же, в стенах заведения. Но это было ясно только для одного меня: Ваня был убежден, что он выполняет тот самый круг, который выполнялся им и на свободе. Обед, поданный нам (мы обедали в его нумере), был обыкновенный больничный, но он, поглощая жиденький "протоньер", был совершенно уверен, что это soupe a la reine, который нигде так не приготовляется, как у Дюссо. За обедом он выпил целую бутылку отвратительного ревенного настоя, наивно убеждая меня, что это самый лучший коньяк, подобного которому, по маслянистости и концентрированности, нет в целом Петербурге.
- Я, по совету докторов, нынче только коньяк пью, - сказал он мне, шампанское и даже хереса - все предоставил детям. Бутылка коньяку за обедом - вот мой урок и затем, до вечера, _n-i-ni_, c'est fini {ни-ни, кончено.}. Замечено из опыта, что шампанское бьет преимущественно в голову, et vous savez, при наших занятиях, c'est la derniere des choses si la tete n'est pas en ordre {последнее дело, если голова не в порядке.}. Напротив того, коньяк прямо ударяет в ноги, и таким образом голова всегда остается свежа.
- Но мне кажется, что целая бутылка коньяку...
- C'est trop, vous trouvez! {Вы находите, что это чересчур!} Но поверите ли, мне этого почти недостаточно. Я пробовал, впрочем, доходить до двух бутылок, но тут встретился с чрезвычайно любопытным явлением. Что для меня одной бутылки мало - это факт, но важно то, что когда я приступаю к второй бутылке, то никогда не могу определить ту рюмку, при которой я делаюсь пьян или, лучше сказать, тот совпадающий известной рюмке момент, когда коньяк ударяет прямо в язык. Что-то среднее между двенадцатой и двадцатой рюмкой. Поэтому я принял себе за правило, до поры до времени, держаться одной бутылки, которую я, во всяком случае, могу выпить с уверенностью.
- А знаешь ли, многие в этом случае предпочитают водку...
- Знаю, mon oncle, и даже не раз думал об этом. Au fond {В сущности.}, тут нет ничего удивительного, потому что водка имеет за себя многие и очень-очень веские преимущества. Во-первых, на меня лично она производит то действие, что у меня только уши потеют. Во-вторых, водка гонит мокроту, тогда как коньяк ее сосредоточивает. В-третьих - et c'est l'essentiel {и это главное.}, - ее всякий может выпить втрое более, нежели коньяку, и, следовательно, всякий получает возможность и втрое больше убить времени. Mon oncle! notre plus grande ennemie - c'est cette sacree journee qui n'en finit pas! {Дядюшка! наш величайший враг - это проклятый день, которому нет конца!} A потому водка в этом смысле неоцененна. Но водка имеет один громадный недостаток: ее не принято пить столько, чтоб сделать из этого постоянное времяпрепровождение. Ну, а я, mon oncle, все-таки понимаю, что сзади меня стоят десятки поколений корнетов, которые и из глубины могил кричат: noblesse oblige! {звание дворянина обязывает!} И вот почему я пью коньяк.
- Vous etes un noble enfant, Jean! touchez la! {Вы благородное дитя, Жан! вашу руку!}
Мы обнялись и поцеловались. Я очень обрадовался, что наш разговор от водки незаметно перешел на политическую почву, потому что, признаюсь, мне было очень любопытно посондировать политические убеждения Вани.
Что он консерватор - в этом я, конечно, не сомневался, но знает ли он сам, что он консерватор, и откуда пришло к нему его консерваторство, то есть сидело ли оно в нем от создания веков или просто пришло, как говорится, с печки - вот что особенно сильно интересовало меня и как родственника и как человека, лично заинтересованного в успехах русского консерватизма.
- Я очень рад, мой друг, встретить в тебе это благородство чувств, сказал я ему, - оно доказывает, что ты консерватор по убеждению. Не так ли?
- Mon oncle! - отвечал он мне, - je vous demande bien pardon {прошу прощения.}, но мне кажется, что ваш вопрос прежде всего вопрос праздный. Я гонвед - и ничего больше. Если завтра потребуется, чтоб я был зуавом или янычаром, - я ничего против этого не имею. C'est la plus profonde de mes convictions! {Это глубочайшее из моих убеждений.} Затем, я пью коньяк c'est encore une conviction {это опять-таки убеждение.}. Сверх того, если мне скажут: разорви! - я разорву. Si ce n'est pas la une conviction, je vous en felicite! Mon oncle! tel que vous me voyez {Если это не убеждение, то что же это такое? Дядюшка! не кто иной, как я...} - я уже сделал однажды гишпанскую революцию. И ежели графу Бейсту, или князю Бисмарку, или даже Садык-Паше угодно будет, чтоб я сделал гишпанскую революцию дважды, - я сделаю ее дважды. Все зависит от того, своевременно ли будут выданы мне прогонные деньги. Но ежели Садык-Паша скажет: treve de revolution! {прекратить революцию!} и на этот предмет тоже выдаст прогонные деньги - я пойду и прекращу! Потому что и делать революции, и прекращать их - a mon avis, c'est tout un! Voila! {по моему мнению, одно и то же! Так-то!}
- Но ведь это-то и есть истинный консерватизм, душа моя. Ты консерватор, ты глубочайший из консерваторов, только не отдаешь себе в этом отчета. Ты, по выражению Фета, никогда не знаешь, что будешь петь, но не знаешь именно потому, что твоя песня всегда созрела. Ты не рассуждаешь, потому что чувствуешь, что рассуждение и консерватизм - это, как бы тебе сказать...
- Конечно, если консерватизм состоит в том, чтоб не рассуждать, то я консерватор. Je suis toujours pour la bonne cause... {Я всегда на стороне правого дела.} понимаете ли вы меня? Ну, как бы вам это растолковать?.. Ну просто я всегда на той стороне, где начальство!
- Да, но вот ты указал разом три различных начальства: Бейст, Бисмарк и Садык-Паша. Неужели же для тебя безразлично быть по очереди консерватором в пользу каждого из них?
- Совершенно безразлично, mon oncle!
- Хорошо. Я знаю, что и такого рода консерватизм существует. Это консерватизм "de la bonne cause". Переезжают из страны в страну, в одной Дон-Карлосу услуги предлагают, в другой - Франческо, в третьей какому-нибудь Амураду. Но не чувствуешь ли ты, что таким образом ты впадаешь в опасный космополитизм и ставишь себя в ряды странствующих консерваторов, ни в чем не уступающих странствующим революционерам?
Ваня посмотрел на меня такими изумленными глазами, как будто хотел сказать: "Космополитизм! это еще что за зверь такой!"
- Космополитами, мой друг, - поспешил я растолковать ему, - называются такие люди, которые несколько равнодушно относятся к своему отечеству или, лучше сказать, недостаточно усердно следят за его границами по новейшим географическим учебникам...
- La patrie, mon oncle! mais je ne connais que cela! Et vous m'appelez cosmopolite! Oh! mon oncle! {Отечество, дядюшка! я только это и признаю! А вы называете меня космополитом! О! дядюшка!}
- Не огорчайся, душа моя, я не называю тебя космополитом, я только опасаюсь, чтоб "la bonne cause" не увлекла тебя дальше, чем нужно. Космополиты - это самые ужасные люди, мой друг! Их девиз: ubi bene ibi patria {где хорошо, там и отечество.}, или, по-нашему: bene там, где больше дают подъемных и прогонных денег.
- Mais c'est encore tres joli, ca! {Но это опять-таки очень хорошо!}
- Я и не говорю, что это худо. Я говорю только, что это не все. Иногда, мой друг, обстоятельства так складываются, что приходится выказывать свою талантливость и без прогонов. И это именно всего чаще случается, когда того требует любовь к отечеству. Понял?
- Parfaitement. Mais savez-vous, mon oncle, que c'est tout un nouveau monde que vous me decouvrez! {Превосходно.