Вдруг он попросил слова: "Хочу поднять тост".
- Не тост, а бокал, - крикнули ему. - Тост не поднимают, а пьют.
- Неверно, - перебил кто-то, - не пьют, а предлагают...
- Ну, кажется, здесь никто толком не знает, что делают с тостом.
- Произносят, - сказал Николай Прокофьевич.
- Хочу поднять бокал, - сказал Васильев, - и произнести тост.
- Валяй.
Васильев встал, поднял рюмку и прищурился.
- Пью за то, чтобы никто из здесь сидящих не сел. Вот так тост! Гости частью засмеялись, частью были шокированы. В общем, смутились. Кто-то выпил рюмку, кто-то отодвинул свою.
- Ай да дурак, - шепнул Юра Косте. - Как ты думаешь, это он по наивности или нет?
- Черт его знает. Ничего нет загадочней души дурака. Разве что душа подлеца.
- Ну тут-то уж нет никакой загадки.
- Нет, как раз загадка глубокая. Ведь каждый подлец внутри себя прав. Не может же он жить, сознавая, что подлец?
- Это ты прав, пожалуй.
* * *
Гости ушли, последним - сосед Иван Михайлович. Он был пьян и целовал Надюше руку - раз за разом, не мог прекратить.
- Да я за вас... Да я за вас на тот свет пойду. Только скажите.
- Дорогой Иван Михайлович, зачем мне посылать вас на тот свет?
- А вдруг понадобится?
- Хорошо, я учту.
- Посуда! Я не то что посуду, я жизни для вас не пожалею. А вы за него замуж не выходите. Не стоит он вас.
- Да я и не думаю за него выходить.
- А то выходите, черт с ним. Посуду в приданое отдам.
- Посуду я перемою, Иван Михайлович, а Костя вам завтра отнесет. Ладно?
С трудом удалось переправить Ивана Михайловича через площадку. Стоя одной ногой в своей квартире, другой - на лестничной клетке, он все продолжал объясняться в любви. Наконец дверь за ним закрылась. Костя и Надюша вернулись к притихшему, разоренному столу.
- Правда, весело было? - сказала она. - Я так смеялась. А теперь вымою посуду.
- И я с вами.
Они убрали все со стола и снесли на кухню. Поставили греться воду.
- Кота нет? - спросила Надюша.
- Какого кота?
- Домашнего. Или кошки.
- Нет. А зачем вам?
- Чтобы остатки не пропадали.
- Нет. У меня пропадают.
- А на лестнице кошки есть?
- Должно быть, есть. Никогда не интересовался.
Она собрала все остатки в бумагу и открыла черный ход. Костя вышел за ней.
- Кис, кис, кис, - звала Надюша.
В полутьме лестничной клетки, под закопченной лампочкой в десять ватт, волосы у нее светились золотыми паутинками.
Откуда-то появилась пара голенастых, ободранных котов. Воинственные, бойцовые коты, крышеходы. Они с жадностью набросились на еду. Каждый ел и рычал на другого.
"...Как в сказке, - думал Костя, - девочка, ученица феи, и при ней коты..."
Вернулись на кухню. Вода уже согрелась.
- А передник у вас есть?
"Нет у меня ни передника, ни кота", - подумал Костя.
- Чего нет, того нет. Старый пиджак годится?
- Давайте.
Надюша надела пиджак задом наперед, и он оказался ей почти до колен. Костя застегнул пуговицы у нее на спине. Она загнула рукава и стала мыть посуду. Костя вытирал.
Рюмки она перетерла сама. Дышала в каждую, протирала и глядела на свет.
- Кажется, все.
Она оглядела строй розовых рюмочек, стопки тарелок.
- Завтра отнесете это все Ивану Михайловичу. Расстегните пуговицы. А теперь я пойду домой.
- Надюша, только не подумайте ничего плохого, но зачем вам уходить? Ведь поздняя ночь, ни автобусов, ни трамваев. Я, конечно, вас проводил бы, но дело не в этом. Вам далеко?
- На Петроградскую.
- Ну вот, а вы устали. Оставайтесь-ка. Я вас уложу у соседей, я знаю, где они оставляют ключи.
- Я боюсь.
- Ну, знаете, я не пошляк.
- Да не вас я боюсь, вот смешной. Боюсь, что соседи будут недовольны, что без их ведома кто-то ночевал.
- А они не узнают.
- Как сказать? Вдруг утром приедут неожиданно, и на тебе - жилица.
- Вот и хорошо. Я вижу, вы уже согласны, вы очень мило улыбнулись. Сейчас достану ключи.
На обычном месте, на кромке дверной рамы, ключей не оказалось. Где они могут быть? Он обыскал все возможные места...
- Нету ключей.
- Ну что же, не вышло, значит.
- Надюша, будет очень глупо, если из-за каких-то дурацких ключей... Ночуйте у меня. Я могу пойти на кухню.
- Нет, зачем на кухню? Я вообще не вижу здесь ничего особенного. Ведь спим же мы в одном купе с посторонними? Я даже охотнее переночую у вас, чем у соседей.
- Умница! Вот уж не думал, что вы такой молодец. Только вот горе: у меня нет простынь.
- Это ничего. Я ведь не из неженок.
- Я тоже. Это будет очень нахально, если я вам положу скатерть?
- Ту, на которой мы сегодня пили? Ну, нет. От нее, верно, пахнет селедкой. И красным вином. Целые лужи налили и солью засыпали.
- А еще говорите: не из неженок. Нет, не бойтесь, я вам не эту предлагаю, а другую. Девственно чистую.
- Прекрасно.
Костя вытащил скатерть и стал стелить Надюше на тахте.
- А вы?
- Я на сундуке. Видите сундук? Я на нем половину жизни спал.
- Вам же коротко.
- Стул приставлю.
- Смотрите, вам будет неудобно.
- Мне - неудобно? Мне не может быть неудобно.
- Мне тоже.
- Ну, ложитесь, Надюша. Я выйду в коридор, а вы пока ляжете. Потом я войду, вы отвернетесь к стенке, и я лягу.
- Нет, мне надо сначала помыться.
- Мойтесь, пожалуйста. Вот полотенце, чистое. Мыло на полочке справа.
- Пойду, а вы пока ложитесь. Или, может быть, вам тоже надо помыться?
- Зачем? Я уже сегодня мылся.
- Я так и знала. Мужчины вообще редко моются по собственному желанию больше раза в день.
- Иногда моемся, но мы не фанатики. Можно иной раз лечь и не помывшись. Особенно в день защиты диссертации. Сегодня я и без мытья хорош.
- Так и быть, не мойтесь, а я пойду.
Костя постелил себе на сундуке и лег. Ого, как он, оказывается, вырос с тех пор, как последний раз спал на сундуке! Ноги свисали на добрых полметра. Он повозился-повозился и переложил тюфяк на пол. Получилось прекрасное ложе. Вытянулся - здорово!
Вошла Надюша.
- Уже на полу, - спокойно сказала она.
- Да, вырос из сундука.
- Ну, отворачивайтесь.
Костя отвернулся. Она ходила, поскрипывала, чем-то шелестела, наконец, легла. Жестко заскрипела крахмальная скатерть.
- Вам удобно?
- Великолепно.
- Свет потушить?
- Пожалуйста.
Свет погас. В комнате постепенно заголубело Белая ночь. Голубая.
- Надюша, вы не спите?
- Нет, Костя.
- Можно вам задать один вопрос?
- Пожалуйста.
- Вас никто не ждет дома? Не беспокоится?
- Нет, я одна, как Иван Михайлович.
- И раньше были одна?
- Нет, я была замужем.
- А ваш муж...
- Его нет. Он погиб на войне.
- Простите, что я спрашиваю. Это нельзя?
- Нет, кажется, можно. Вы ведь по-хорошему спрашиваете.
- А детей у вас не было?
- Был один. Он умер. Во время блокады.
- Простите, Надюша, милая.
- Ничего, Костя.
- Вы плачете?
- Ничего, Костя. Это хорошо - иногда поплакать. Не думайте, что вы мне напомнили. Это всегда со мной.
- Костя, вы спите?
- Нет, Надюша, не сплю.
- Я вам все про себя рассказала, а вы мне - ничего.
- Это верно. Я расскажу. У меня была жена, Рора, Аврора. И сестра Циля. Перед самой войной я их отправил к тетке, под Житомир. Когда немцы заняли Житомир...
- Не надо, молчите, Костя. Я все поняла.
- Костя, вы еще не спите?
- Нет, дорогая.
- Вы плачете?
- Совсем немножко.
- Костя, вы очень любили Рору?
- Очень.
- Это плохо, что мы сейчас о ней разговариваем?
- Нет. Я сам об этом себя спрашивал и решил, что не плохо.
- Почему-то считается, что нужно молчать о самом важном. Верно это?
- Отчасти верно. Нет. Все зависит оттого, как говорить.
- Но трудно же всю жизнь молчать.
- Говорите, Надюша.
- Ну вот, я тоже очень любила Сережу, мужа. Но маленького я любила больше. Он ведь совсем недолго жил, а я его больше всех любила. Главное, это было почти одновременно.