Зайковская назвала имена подпольщиков, взорвавших железнодорожный мост. Я их помню. Остап Тимчук, Семен Гаевой, Тарас Михалевич и Василий Галушка. В тот же день все четверо были арестованы, ни в чем не признались, но все равно их казнили.
— Когда?
— Точно не помню. В начале августа.
— Почему их одних? Другие подпольщики еще долго находились в тюрьме.
— За взрыв моста Кернер получил выговор от своего шефа — штандартенфюрера Герда. Ему хотелось показать свою оперативность. Сообщение Зайковской было для него очень кстати. Он так обрадовался, что приказал перевести ее в хорошую камеру и кормить обедами из ресторана.
— Почему же он не освободил ее?
— Она была еще нужна ему. Он хотел с помощью Зайковской получить показания у секретаря подпольного горкома партии Георгия Лагутенко.
— Каким образом?
— Посадив ее к нему в камеру. Лагутенко ведь очень хорошо относился к Зайковской.
— Кернер вам говорил об этом плане?
— Да, он говорил мне…
— План был осуществлен?
— Не знаю… Девятнадцатого августа меня перевели в другой город, и я больше не видел Зайковскую и не слышал о ней.
— А с Кернером вам приходилось еще встречаться?
— Да, ведь он оставался моим начальником.
— Случайно в разговоре он не упоминал о Зайковской, о ее дальнейшей судьбе?
— Нет…
— А Лагутенко? Дал Лагутенко какие-либо показания?
— Не могу вам сказать.
— Как вы думаете, что могли сделать с Людмилой? — задал я последний вопрос.
Чудовский посмотрел в потолок, почесал пальцем бровь и ответил снисходительно:
— Кернер обычно убирал людей, чьими услугами пользовался, Скорее всего Зайковская была расстреляна…
Наш разговор можно было считать оконченным. Все, что рассказал Чудовский, я знал раньше… Мне было ясно, что больше он ничего не скажет. Уже одевшись и стоя в дверях, я спросил для очистки совести:
— В тюрьме была больница?
— Нет, — ответил Чудовский. — Заключенных лечили в городской больнице. Конечно, только тех заключенных, которые были нужны Кернеру. Их помещали в отдельную палату. Там постоянно дежурил тюремный надзиратель Майборода Егор Тимофеевич.
— Неужели фамилию помните?! — вырвалось у меня.
— Чего же его не помнить, — спокойно сказал Чудовский, — если мы с Майбородой вместе пять лет в одном бараке жили, на соседних нарах спали. Освободили его по амнистии. — В голосе Чудовского послышалась зависть.
— Где он теперь, не знаете случайно? — Я замер, ожидая ответа.
— Адресок у меня записан. Желаете? — Чудовский принес из комнаты записную книжку, нашел нужную страницу и сказал: — Вот. Путевым обходчиком работает. Если случится зайти к нему в гости, передайте от меня привет. А о Зайковской, поверьте, как на духу, ничего больше не знаю.
— Благодарю вас, — сказал я. — До свидания.
— Просьба у меня к вам имеется, — вдруг решился он. — Ходатайство я написал Министру внутренних дел. Не затруднит вас по приезде в Москву передать его прямо к нему в приемную?
Он достал из кармана конверт и протянул мне.
Утром я уехал. Начальник колонии дал мне свою машину. Я сказал ему о просьбе Чудовского и спросил, можно ли ее выполнить?
— Он мог бы передать свое ходатайство обычным путем, — ответил майор. — Но если это вас не затруднит, передайте его министру… Ничего страшного.
Я долго видел из машины черный конус террикона и коробочки домов, резко выделявшиеся на чистом снежном покрывале степи. Настроение у меня было приподнятое. Все-таки я не зря сюда приехал. Появилась какая-то крохотная зацепка. Конечно, этот Майборода может и не знать о Зайковской. Неизвестно, была ли она вообще в больнице. Но я радовался тому, что передо миой открылась узенькая тропиночка как раз в тот момент, когда я считал себя в тупике… Мы еще повоюем, товарищ моряк, и Маша тут ни при чем.
Можешь на здоровье оставаться ее женихом!
Мне не терпелось поскорей попасть в Москву, но я решил экономить деньги — ведь предстояло еще совершить путешествие к Майбороде — и взял билет на поезд.
В Москву я приехал 30 декабря. Улицы были празднично украшены, в витринах сверкали, наряженные елки. Дома меня встретили радостными восклицаниями.
— Слава богу, хоть на праздник явился! Два дня мы тебя никуда не выпустим! — твердо сказала мама. — Лучше не пытайся улизнуть.
— Хорошо, — ответил я. — Вот только позвоню в редакцию.
Я рассказал Василию Федоровичу, что узнал кое-что новое о Зайковской, по-прежнему надеюсь отыскать факты, говорящие о ее невиновности, но должен еще встретиться с некоторыми людьми и, возможно, кое-куда съездить.
Он слушал меня невнимательно.
— Ладно, ладно… Подгонять мы тебя не будем, ио и за проволочку не похвалим. К Дню Советской Армии, во всяком случае, очерк должен быть в полосе, иначе я тебе не завидую. А может, лучше бросить это дело? А? Ты скажи откровенно, не стесняйся. И у классиков бывают осечки…
— Нет, не брошу, — ответил я.
— Ну, добро… На вечер в редакцию придешь?
— Обещал встретить с родными… С Новым годом!
— Взаимно.
31 декабря в двенадцать часов ночи раздался телефонный звонок.
— Это Алексей? — услышал я Машин голос. — Здравствуйте. Я очень рада, что вы приехали… Я ни о чем не спрашиваю, Алексей, я просто хочу пожелать вам счастья. Большого, большого счастья, слышите?
— Слышу, Маша, — ответил я. — И я вам желаю счастья. Вам и вашему жениху.
— Спасибо. Только его сейчас нет. Он служит в Ленинграде и приезжает не часто.
— Значит, вы одна?
— Да, я одна… Но мне не скучно. Я смотрю телевизор. Поздравляю вас с Новым годом, Алексей.
— Спасибо… С Новым годом, Маша!
На другой день я позвонил ей, и мы встретились возле высотного дома.
— Я хочу попросить у вас прощения за Сережу, — сказала Маша, поздоровавшись. — Вчера по телефону было неудобно…
— Ерунда! — смущенно ответил я.
— Ерунда, но все равно ужасно глупо получилось. Я с ним теперь не разговариваю. Он звонит, а я не подхожу.
— Напрасно, Маша, — грустно сказал я. — Вы лучше с ним помиритесь. Он вас очень любит.
— Вы мне это советуете? — каким-то странным тоном спросила она.
— Я не могу давать вам советов, но я бы помирился на вашем месте…
— Хорошо, я помирюсь, — согласилась Маша, искоса взглянув еа меня.
Мы заговорили о моей поездке. Услышав о Майбороде, Маша заволновалась:
— Что, если он действительно помнит маму? Ох, как же это важно! Сейчас все должно выясниться… — Щеки ее порозовели. Она остановилась и прижала руки к груди. — Алеша, возьмите меня с собой! Я вас очень, очень прошу. Я не буду вам мешать, честное слово. Это же совсем близко… Я на несколько дней отпрошусь. Здесь я изведусь…
— Но я не знаю, удобно ли, — ответил я растерянно. — Что подумает ваш жених? И вообще… Вдруг придется там задержаться…
— Ну и что же! Я должна поехать туда, неужели вы не понимаете? Должна!
— Хорошо, — сдался я. — Едем!
Катюша увязалась меня провожать. Увидев Машу на перроне, она подошла к ией и бесцеремонно спросила:
— Это вы дочка Людмилы Зайковской? Мне все известно!
— Как тебе не стыдно! — зашипел я, но она и ухом не повела.
— Значит, вас зовут Маша? И вы едете вместе? Гм, понятно!.. Смотрите, не закрутите голову моему брату. Он мужчина робкий, беззащитный.
Маша засмеялась:
— Ну, я бы не сказала.
Ехать нужно было всего одну ночь. Мне не спалось. Я вышел в тамбур и, глядя на черное стекло, стал думать о людях, с которыми пришлось встретиться в последние дни. Все они как бы имели по два лица. Одно, принадлежащее им сейчас, и второе то, что было девятнадцать лет назад.