Я понял все, как только мне прострелили колено. А потом — сама видишь, — я сделал широкий жест, охватывающий дом и все, что меня окружало. — Чудесное изгнание, золотая клетка.
Между тем я был полностью одет. Прощальный поцелуй Эльзе — несмотря ни на что, она его заслужила.
— Ты любишь апельсиновый сок? — поинтересовался я.
— Натуральный.
— Разумеется, натуральный. Ты его любишь?
— Я же сказала, натуральный, это значит, что он мне нравится. Ты замечательно умеешь превратить простой разговор в поезд дальнего следования, милый.
Я не потрудился возразить. В зависимости от обстоятельств Эльзины штучки то забавляли меня, то
досаждали мне.
— Ты получишь его на завтрак. А лучший вопрос
я припас на десерт.
Я взял оба пистолета и засунул их за пояс: один впереди, другой сзади. Я повернулся к Эльзе.
— Когда наконец ты собираешься мне сообщить, что заправляет этими убийцами Гарсиа?
Эльза заплакала. Ее слезы растрогали бы и камень, но я не был камнем и только что это продемонстрировал, пусть потом меня и разморило.
— Ты знаешь, — еле выговорила она сквозь рыдания. Потом быстро успокоилась и продолжала: — Все эти годы… Платой за то, что он оставил тебя в живых, было требование не видеться с тобой. — Говоря, она указательным пальцем, жестом полным женственной грации и предательского очарования, вытирала слезы. — Если бы мы увиделись, он бы убил и тебя, и меня. А сейчас я хочу скрыться. Все, что я сделала, я сделала не только во имя Розы и ее жениха, но и для себя. Для нас с тобой, — поспешно исправилась она.
— Понятно. — Я был, что называется, взволнован. — Таким образом, ты целых шесть лет провела в аду, и все из-за меня.
— Да, хотя ты мне и не веришь. Ты стал таким… таким…
— Почему бы мне вдруг поверить тебе? На твоей правде шелухи больше, чем на луке.
— Потому что ты единственный мужчина, кого я когда-либо любила. — Это было сказано с таким чувством, что убедило бы любые менее предвзятые уши. — Я больше так не могу. Я люблю тебя, Макс. Я люблю тебя так, как не любила никого и ничего ни в этом, ни в другом мире, если я когда-нибудь жила в других мирах. — Она искоса взглянула на меня. — Ты же знаешь, у меня есть все основания думать, что была и другая жизнь.
Эльза не была религиозна, но верила в гороскопы, колдунов, духов и прочую чертовщину. Не знаю, есть ли в этом какое-то противоречие, но она думала именно так. Было время, она всерьез считала, что в прошлой жизни была черепахой. Этим она объясняла свою медлительность по утрам.
— Гарсиа вызывает у меня омерзение, хуже, чем когда попадаешь с паутину. Когда он дотрагивается до меня, мне кажется, что по моей коже ползает таракан. Эти шесть лет были долгими и для меня, любимый.
— Повернись спиной.
— Что ты хочешь сделать?
— Ничего такого, чего мы с тобой еще не делали. Если ты меня любишь, повернись.
Эльза отвернулась и ухватилась руками за вертикальные планки изголовья. Уверен, она воображала себя романтической героиней, готовой на самопожертвование во имя любви. Я подошел, сдернул простыни и одеяло, обнажив ее тело. Эльза дрожала. Она напоминала мне больную или смертельно озябшую бродячую собаку. Я прикрыл ее.
— Я просто хотел посмотреть, поставили ли тебе знаменитое клеймо на заднице. Я вернусь через час. Эльза плакала. Она повернулась и села. Теперь ей удалось растрогать не только камни, но и меня.
— Ты козел! Ты знаешь, что ты козел?
— А ты солнышко? Знаешь, ты становишься очень красивой, когда называешь меня козлом.
Удовлетворенный, я покинул комнату. Любой мужчина возгордился, если женщина плачет из-за него да вдобавок называет его козлом. А тот, кто скажет, что это не так, просто лжец.
Впрочем, надо признать, что в этот раз я вел себя как законченный козел.
12
Погрузившись в воспоминания, окутанный тонким флером нежной баллады, льющейся из радиоприемника моей чешской жестянки, я рулил в сторону заброшенных пустырей. Прежде чем удалось настроить приемник на лирическую волну, мне пришлось послушать болтовню сборища всезнаек и горькую исповедь страдающего от одиночества безработного слесаря. Мне еще предстояло свести счеты с Эльзой, но прежде я хотел разобраться с Розой. Не думайте, я не был влюблен. Когда-то это со мной случилось, и в награду я чуть было не стал инвалидом. Сейчас я не был влюблен в Эльзу. Она мне всего лишь навcero нравилась. Я пятьдесят раз повторил сам себе: я не влюблен, она мне просто нравится, я не влюблен, она мне нравится, я не влюблен…Яопять видел себя бросающимся открывать дверь, едва заслышав Эльзин голос. Только слепо влюбленный человек может наделать столько глупостей, за которые неизбежно приходится дорого платить звонкой монетой. Профессионал, получающий двести кусков просто за то, что проводит уикенд, почесывая себе яйца и посматривая видик, вроде бы находясь на дежурстве, не имеет права открывать дверь никому, даже девчонке, по которой сходит с ума, как бы он ее ни боготворил, как бы ни свербило у него между ногами при одной мысли о ней, как бы он ни был готов ринуться за нее в огонь, как бы ни клялся и ни божился. А вместо Эльзы появился Гарсиа, которого я считал своим другом Он натянул на голову чулок, но это точно был Гарсиа, пахнущий дешевым одеколоном Даже не потрудившись поздороваться, он всадил мне пулю в колено, обновив таким образом, что называется «на дичи», свое последнее приобретение, «беретту» 92 Ф, которой страшно гордился: вороненой стали, с рукояткой из орехового дерева, никелированным стволом. Он не убил меня именно потому, что это был он, Гарсиа, мой покровитель. Он приставил мне к виску дуло этого самого пистолета, в трудных испытаниях превзошедшего и «смит-и-вессон» 459, и «Вальтер» П88, и «штурм рюгер» П85, и «кольт ССП инокс», в то время как его напарник, однорукий тип, чье лицо тоже скрывал чулок, ворвался в роскошные апартаменты человека, которого я должен был защищать, и это точно был тот самый Однорукий, и я с самого начала знал, что за исчезновением Эльзы и смертью Тони стоял Гарсиа Послышались три тихих хлопка, три выстрела из пистолета с глушителем, и Однорукий вышел, утвердительно кивнув Гарсиа, и тот ударил меня по голове пистолетом, которым так гордился, потому что точно такие были на вооружении у французских жандармов, армии США и, что особенно лестно, у техасских рейнджеров. А дальше — три недели в больнице. Со мной обращались неплохо, но, поскольку я не отношусь к избранной касте элитных спортсменов, врачи не стеснялись халтурить. По крайней мере, мне так показалось. Я заявил полиции, что ничего и никого не таю, а когда вышел из больницы, Эльзы и Гарсиа и след простыл, они будто испарились, растаяли, как сигаретный дымок, как легкий сон бабочки, как слава и успех телеведущего.Ягнил изнутри, все мои внутренности взбунтовались, к тому же я слегка хромал, что придало бы исключительный шарм какому-нибудь барону с моноклем. И закрутился вихрь дискотек, дешевого виски, а через шесть лет ада, в течение которых я медленно, подобно тлеющему углю, сгорал, вновь появляется женщина, по чьей вине я должен был пройти через годы кошмара, и эта самая женщина предоставляет мне чудесную возможность реабилитироваться и спасти ее сестру Розу. В те давние времена Розе было лет пятнадцать — шестнадцать, она была ребенком, и любить ее означало бы вступить в конфликт с законом. Сейчас ей двадцать два, почти столько же, сколько было Эльзе в наши дни, или, вернее, вечера и ночи, в пансионе «Голубка».