Побуду недельку, даже если Крог не возьмет, и, распахнув окно, он глубоко окунулся в прохладную вечернюю сырость, увидел чайку, на широких крыльях скользившую вдоль задней улочки, вспомнил: вторник, надо раздобыть денег у Минти или Кейт, а может, у Крога. Как у нас с ней получится? Подарю тигра, она славная. Поверила всему, что я рассказал о Гетеборге. Потом найдем какой-нибудь парк, просто и хорошо. Ее фамилия Дэвидж, живет в Ковентри. Чайка сложила крылья и спустилась на мусорный ящик. Кейт все равно не нужен тигр, а вазу мы разбили.
Кейт с Крогом, подумал он, я с Мод. Как от пронзительной боли он зажмурил глаза, а когда снова открыл их — чайка уже улетела. Мы сидели в сарае, и она сказала: «Возвращайся», — и, конечно, была права: пусть не сразу, но через пару лет я тоже попал в герои. Она сидела у моей постели, и я был счастлив; было очень больно, я мог потерять глаз. В передней я уже мало что понимал, даже не почувствовал, как напоролся рукой на гвоздь, нагнувшись за чемоданами; на пароходе отравился и болел шесть дней; из Адена бросил открытку. С тех пор живем врозь; ей передавалось, когда мне было плохо, а я чувствовал ее неприятности. Говорят, это дано близнецам в наказание, а я считаю, что, наоборот, это счастье — знать, о чем думает другой, переживать его чувства. Когда такое кончается — вот это наказание.
Сейчас с ней Крог.
Он начал быстро распаковываться. Содержимое чемодана, купленного Кейт в Гетеборге, каждой извлекаемой вещью укрепляло его в мысли, что с чем-то надо мириться, что-то принадлежит прошлому и надо принимать жизнь такой, какая она есть, — с удачами и глупостями, с неудачами и чужим человеком в постели; он достал надорванную фотографию Аннет, которую неаккуратно выдрал из рамки, а в чемодане, не доглядев, еще придавил полоскательницей; вынул галстуки, впопыхах рассованные по карманам, новые кальсоны, новые жилеты и носки, извлек «Четверых справедливых» в издании Таухница, темно-голубую пижаму, случайный номер «Улыбок экрана». Потом опорожнил карманы: карандаш, автоматическая ручка ценой в полкроны, пустой футляр для визитных карточек, пачка сигарет «Де Рески». Он вообще старался не перегружать карманы: костюм хороший, нужно поберечь. В Гетеборге он купил зажим для галстуков и сейчас аккуратно заправил в него галстук Харроу; остальным такая честь не к спеху. Повесил пиджак на спинку стула и уложил под матрац брюки. Потом прилег в кальсонах и рубашке на кровать; он устал, натерпелся страху перед новыми людьми, теперь пришло время подумать, как извлечь выгоду из нового положения. Бессчетное число раз лежал он вот так же в незнакомых постелях, не уставая строить планы и мириться с их крушением.
Пока я не устроюсь как следует, надо договориться с Минти о равной доле.
Он закрыл глаза и сразу же, без всякого понуждения и так же ясно, как прежде, услышал в голове мысли Кейт. Словно через истерзанную землю, разделявшую их, по мостам, начиненным динамитом, через враждебно притихшие деревни, минуя брошенные заграждения, ползком пробрался лазутчик и на самой линии фронта, ухватив оба конца, соединил порванный провод, и она смогла передать ему, что все будет хорошо, все уже устроено, она сама проследит, а самое главное — что она его любит.
Любовь, думал он, но ведь это то, что у меня с Мод, а у тебя с Крогом. «Там моя спальня», — сказала она, когда он спросил про дверь, а немного позже чуть не влепила ему пощечину.
Энтони поднялся с постели и стал раздеваться ко сну. Какая все-таки холодная комната (он закрыл окно), и совсем пустая. Он оторвал яркую обложку «Улыбок экрана» и куском мыла приклеил ее к стене: расставив колени, на качелях сидела крутобедрая девица в зеленом купальном костюме. Потом вырвал фотографию Клодетт Колбер в римской бане и примостил ее на чемодане.
Тем же мылом прикрепил в головах постели двух нагих красоток, играющих в покер.
Ну вот, подумал он, так уютнее, и, стоя посреди комнаты, прикидывал, как еще обжить ее, и слушал жалобы водопроводных труб за стеной.
Я проснулась. Эрик спит, на моем боку его холодная рука. Все устроилось. Он сказал: — Лаурин заболел, — но я чувствовала, что не в этом дело. Уж очень он устал. Никогда не видела его таким усталым, спит, какая рука холодная. Энтони спит, под глазом шрам, нож пропорол кроличью шкурку и сорвался, он закричал, кричал не переставая, экономка жаловалась: не может взять себя в руки. Я проснулась среди ночи, услышав его за пятьдесят миль. Поняла, что ему больно. Отец тоже болел. Да меня бы и не отпустили. Весь день экзамен по-французскому, неправильные глаголы, два раза инспекторша водила меня в уборную. Я с ней заговорила, она оборвала: — Нельзя разговаривать, вы еще не сдали работу.
Как старая супружеская пара — тридцать лет вместе. Серебряный медяк, или, по-вашему, золотая свадьба.
Эрик сказал: — Забастовки не будет. Я справился не хуже Лаурина. — Он сказал: — Я отпустил шутку, спросил о семье, угостил сигарой. — Я спросила: — И только? — Он ответил: — Я гарантировал, что заработная плата в Америке будет снижена. — Я спросила: — Ты дал ему расписку? — Нет, — сказал он, — просто честное слово. — Как он устал.
Не спится, спит, рука холодная, все утряслось.
Он спросил: — Что умеет делать твой брат? — Открытки из Адена, пылесос, прислушивающиеся официантки, «вы сводите меня с ума», моя первая в жизни рюмка в мюзик-холле, отец спросил: — Где вы болтались весь день? — А он ответил: — Гуляли в парке. — Как ответить? Я сказала: — У него всегда было хорошо с арифметикой. — Эрик сказал: — У меня для него ничего нет. Подскажи сама. Что у него хорошо получается? — Я сказала; — Ничего, кроме призовых тигров. — Он подумал, что я спятила, переспросил: — Призовых тигров? — Я объяснила: — Прошлой ночью он опустошал тиры в Гетеборге, я еле увела его от них. — Совсем не думала, что это понравится Эрику, это не в его духе; шутка, вопросы, сигара, холодная рука у меня на боку. А он ответил: — Я дам ему работу.
Мне он тоже сказал: — Я дам вам работу. — Тесная пыльная контора в Кожевенном ряду. Он не сгибая спины, не сняв перчаток уселся на единственный стул для посетителей, и Хэммонд шаркающей походкой подошел к нему. Спадающее с острого носа пенсне, неуверенный голос, крысиная мордочка. Он, сказал: — К ней никогда не было претензий, — и, прощаясь, ринулся открывать дверь, пролил на стол чернила. Друг отца. Он чувствовал за меня ответственность. Предприятие продали, контора шла на слом, отец умирал.
Когда я уезжала из Англии, отец сказал: — Хорошо бы с тобой был Энтони. — Велел быть осторожной, беречься соблазнов. Сам он никогда не ведал искушений, даже не знал толком, что это значит, и так в неведении медленно умирал в постели. Запах лекарств, сиделка у двери, витражи в прихожей, в шкафу красного дерева комплект «Панча» в голубых матерчатых переплетах; его дядюшка знал Дюморье, он сам помнил возмущение публики, когда вышла «Трильби». Мне он как-то сказал: — Не нравится мне мисс Моллисон. Девушке не следует показываться в театре со своим хозяином. — Вечная ему память, он был верен своим принципам, маленький осколок Англии. Энтони писал, что нужно поставить камень, я ответила: «от верных детей» — это очень ответственно, а Энтони настоял, что «верные» — короче и дешевле, во всяком случае вполне прилично. А чему — «верные»? Не выдавай своих чувств.