Но все эти образы уже ничего не говорили ему; он походил на человека без паспорта, без национальности, на человека, знающего только эсперанто.
Столик качнулся. Крог поднял глаза и увидел высокого тощего старика Хаммарстена, тянувшего к себе стул. — Добрый вечер, герр Крог. — Он потер пальцем седую щетину на подбородке и, пригнувшись, доверительно сообщил: — Я отослал Пилстрема домой. Я сразу понял, что вам не до него. Я сказал, что видел, как вы уезжали в такси.
— И он вам поверил?
— Я не так прямо сказал, герр Крог. Я попросил одолжить мне денег на такси, чтобы успеть за вами.
— Ловко, профессор, но...
— И разумеется, он сам сел в такси и уехал. — Старик часто задышал, словно хватил кипятку, и удовлетворенно кончил: — Сейчас он уже на другом берегу озера.
— Как продвигается обучение языкам, профессор?
— Неважно, герр Крог, неважно. Приходится подрабатывать пером. Незаметно оказываешься в странном обществе: Пилстрем, англичанин Минти, Бейер. Вы знаете Бейера?
— Не имею чести, — ответил Крог.
— Бейеру нельзя доверять, — предостерег Хаммарстен. — Ведь это он приложил руку к недавней статье о вашем жизненном пути.
— Хвалебная была статья.
— Но какая неточная! Только мы, старики, охраняем Истину от козней этой — скажу вам честно, герр Крог, — не очень приличной профессии. — И с неожиданной злобой пробормотал: — Пасквилянты.
— Там все было достаточно верно.
— Но сказать, что вы вступили в товарищество, герр Крог, в 1911-м! Согласитесь, что 1912 был бы, с вашего позволения, ближе к истине.
— Да, это был 1912-й.
— Я-то знаю! Пусть я не хватаю звезд с неба, но я скрупулезно, по годам расписал жизнь величайшего шведского... — Старик невероятно разволновался. От избытка чувств запотели его стальные очки, речь стала нечленораздельной. — Мне представляется тот день, когда рядом с памятником Густаву Адольфу...
— Кружку пива, профессор? — оборвал Крог, не пытаясь скрыть усталость и раздражение. Он думал о том, что уже много лет этот опустившийся педагог вытягивает у него интервью, и он уступает — не из жалости, а по необходимости; все-таки человек представляет самую влиятельную шведскую газету и ему в самом деле есть чем похвастаться — он действительно старается быть точным. Не получив ответа, он коротко повторил: — Пива?
— Благодарю, герр Крог, — спускаясь на землю, грустно ответил Хаммарстен. Он замолчал и, поглаживая ладонью кружку, пустыми глазами уставился на танцующих.
— Вы хотели поговорить со мной? — спросил Крог.
— Я подумал, — ответил старик, — что вы захотите сделать заявление. Ваш уход из оперы после первого акта будет замечен. Поползут слухи. — Он помолчал и, подняв кружку, уронил в нее: — Поверьте, я знаю, что вы думаете о нас, герр Крог. Мы вам докучаем, вы от нас никуда не можете деться. — Стальные очки съехали вниз по переносице. — Но и вы поймите нас — это наш хлеб.
— Никакого заявления не будет, — сказал Крог. — Неужели я не могу иногда поступить как мне хочется, не задумываясь и не отчитываясь потом перед вами?
— Это абсолютно исключено; — сказал профессор.
— Вам можно, а мне нельзя?
— И нам нельзя, — ответил Хаммарстен, — причем нам даже нечем себя за это вознаградить. — Он склонился над кружкой и обмакнул в белую пену кончик носа.
— Вам можно, а мне нельзя?
— И нам нельзя, — ответил Хаммарстен, — причем нам даже нечем себя за это вознаградить. — Он склонился над кружкой и обмакнул в белую пену кончик носа. Платка на месте не оказалось; краснея и тревожно озираясь, Хаммарстен вытер нос уголком манжеты. — Я, например, герр Крог... вы будете смеяться, всю жизнь мечтал произвести в театральном мире маленькую сенсацию... но в самом благородном смысле. Я бы хотел... какое слабое слово: «хотел»... поставить в Стокгольме... — и он запнулся.
— Да?
— Великого «Перикла».
— Это что такое?
— «Перикл» Шекспира. В моем переводе.
— Хорошая пьеса?
— О — великая, герр Крог, и очень смелая. Она предвосхищает «Профессию миссис Уоррен». Я много лет бьюсь над тем, чтобы ученики постигли самый дух... У Шекспира это самая высокая, самая поэтическая... Разумеется, есть свои трудности. Например, вопрос о Гауэре. Кто он, этот Гауэр?
— Спросите у моего приятеля, он англичанин. Вот он. Фаррант, кто такой Гауэр?
— Мистер Крог, вы не возражаете, если девушка подсядет к нам? Ей хочется пить. Это видно, хотя она ни одного моего слова не понимает.
Пепельно-светлые волосы, загорелая кожа — это красиво; на верхней губе бусинки пота; девушка обвела мужчин пустыми, ничего не выражающими глазами. Не проронив ни звука, она села, взяла стакан, желая одного: чтобы ее не замечали. Крог забыл, что существуют такие женщины. Он сказал — Фаррант, профессор Хаммарстен говорит по-английски.
— В «Перикле» Вильяма Шекспира есть старик по имени Гауэр. Кто он, по-вашему, этот Гауэр, мистер Франт?
— Боюсь, я не читал эту пьесу, профессор.
— Но вы наверняка ее видели, в Лондоне ее часто ставят. Старик Гауэр. «Из пепла старый Гауэр...» — Я видел «Гамлета» и «Макбета».
— Эти меня не интересуют. «Перикл» — вот величайшая пьеса. По ее поводу у меня есть теория. «Из пепла» — это не из пепла, а «из ясеня». Из ясеневой рощи. Ясень, дуб, терновник — ведь это священные деревья. Старый Гауэр — это английский друид, он старый в том смысле, в каком мы говорим о Мафусаиле; он жрец и король. И вот как я это перевожу; «Из рощи древний Гауэр...» Иными словами «из священной ясеневой рощи друид Гауэр явился к вам» — а никакой не «старый Гауэр». Вы согласны со мной?
— Похоже, что так и есть.
Возможно, девушка почувствовала, что Крогу тоже не интересен разговор. Все так же молча она взяла его правую руку и положила перед собой ладонью вверх. В ее действиях не было и тени кокетства — просто она по-своему участвовала в общем разговоре. Мужчины любят, когда им гадают по руке; это поднимает их в собственных глазах; им приятно, когда девушка говорит — «у вас впереди длинная дорога», приятно это касание рук, позволительное, как в танце, приятно услышать предостережение — «остерегайтесь двух женщин, брюнетки и блондинки», в такие минуты им море по колено.
— У вас уже готово возражение. Действие происходит в Тире, у замка Антиноха, в Эфесе. При чем здесь, скажете вы, английский друид?
— Понимаю, профессор. Действительно, странно.
— На это возражение я отвечаю следующим образом: Шекспир ваш национальный поэт; он жил в бурную эпоху славной королевы Бесс, в эпоху националистической экспансии.
— В вашей жизни много удач, — говорила девушка.