Я не могла читать дальше.
Я спустилась вниз, цепляясь за перила.
– Мама, я не пойду вечером на игру. Я не могу играть. – Прежде я никогда не упускала возможности попрактиковаться, а тем более в игре.
– Из-за Молли, дорогая? – мама подняла глаза от штопки.
– Нет. Да. Не знаю, – горло у меня перехватило, голова закружилась. – Мне надо выйти на улицу.
– Это из-за Молли, дорогая? – она сняла очки
и опустила руки.
– Это не из-за чего. Мне не хочется разговаривать.
Я ощетинилась, как дикобраз, Я не хотела ни с кем говорить, не могла позволить кому-то коснуться меня. Из дому я вышла без пальто.
Я шла, шла и шла, желая, чтобы холод наполнил мои легкие, чтобы сердце мое остановилось. Я ничего не сказала своей матери тогда, когда это могло иметь значение. И тем более я не могла рассказать ей сейчас, как наблюдала за Молли и за тем, как она становилась все больше похожей на свою мать, как она флиртовала с Томми Дифелисом – точно так же, как миссис Лиддел флиртовала с мистером Паркером, с военными. У меня было ужасное предчувствие – я поняла, что в дневнике содержится что-то ужасное, что-то такое, что я могла бы предотвратить. А сейчас уже слишком поздно.
Дойдя до леса на краю города, я прислонилась к старому дубу. Где-то на середине его ствол уродливо раздувался, точно дерево было поражено какой-то болезнью. Потом ствол снова становился прямым и ровным. Мне хотелось бы походить на этот дуб, хотелось, чтобы на моем теле остался шрам – на память об этом дне.
– Вот здесь, – пробормотала я, – здесь я потеряла ее.
Наконец пришли слезы. Не знаю, сколько времени я ходила туда-сюда, но когда я вернулась домой, щеки мои сильно покраснели от мороза, слезы застыли на них солеными льдинками, и мне было одновременно и тепло, и холодно.
Две недели я пролежала в постели. Я пропустила самый разгар баскетбольного сезона, но мне было все равно. Один за другим пожирала я дневники Молли, и страшное ощущение вины росло с каждой страницей.
Среда, 10 июля, 1946 года
Дорогой дневник!
Сегодня я распрощалась с Бетси. Все, что я люблю, осталось в Чарльстоне– или же находится в маленькой повозке где-то впереди нас, на дороге в Итаку. Открытки с Аланом Ладдом и Вероникой Лейк в «Ружье напрокат «, которые дал мне мистер Паркер, вся моя одежда, кроме двух пар трусиков, чистые джинсы, матросский костюмчик (голубой, сильно облегающий талию, с пуговками на животе!)– все это я упаковала в свою розовую сумку с маленьким зеркальцем в кармашке. Мама заставила меня отдать мой голубой велосипед, последний подарок папы на день рождения, в Армию спасения.
– Ты уже слишком большая, чтобы на нем кататься,– сказала она.– Не будь эгоисткой, Молли. Подумай о детях, чьи родители не могут себе позволить купить им такой же велосипед. Подумай, как трудно мне. Ведь не только ты оставляешь дорогие твоему сердцу вещи!» И мне очень хотелось ответить: «Да, но ведь тебя-то никто не заставляет уезжать!»
Когда-нибудь я буду самостоятельной, буду делать все, что захочу. Я буду, как Вероника Лейк, танцевать и петь «Ты там, где я хотела увидеть тебя, дорогой– я не твоя, но ты мой «. Я буду показывать волшебные фокусы и уходить каждый вечер домой с обществе самого красивого мужчины. Никогда я не выйду замуж за кого-нибудь из этих ужасных мальчишек! И никогда не выйду замуж ни за кого, кто говорит: „Ну, малышка, как же заставить тебя штопать мне носки?“ Я выйду только за того, кто мало заботится о нештопаных носках и застеленных кроватях– лучше мы оба заделаемся шпионами и будем продавать военные секреты японцам!
Мама ничего не хочет понимать! Он не разрешила мне взять с собой ни одного комикса или киножурнала.
В конце концов мне удалось ее уговорить, и она разрешила взять книгу стихотворений Эмили Дикинсон, которую мне подарила миссис Тюрмонт.
– И больше не смей смеяться этим идиотским смехом, Молли,– сказала она мне сегодня днем.– Ты юная леди, а не гиена. Пожалуйста, попытайся вести себя прилично.
Я откинула голову назад и завыла.
– Мэри Алиса Лиддел, прекрати. Иначе я высажу тебя на дорогу,– она смотрела на меня с яростью.– Нет ничего удивительного в том, что ни один приличный мужчина не смотрит на меня дважды. Кому же охота заиметь такую падчерицу?
– Не хмурься, мама.Утебя начинают появляться морщины,– попросила я. Мы с Бетси каждую неделю находили в словаре новое слово, и это мы нашли на прошлой неделе. Мать была в бешенстве. О, как же я буду скучать по Бетси!
Мы остановились в каком-то потрепанном отеле неизвестно где; мать долго пролежала в ванной, пытаясь успокоить нервы.
– И чего я только для тебя ни сделала!– стонала она.– Если бы ты хоть немного представляла себе, скольким я пожертвовала ради тебя!
Четверг, 11 июля 1946 года
Пишу вечером в Питтсбурге – по сравнению с Чарльстоном, это огромный город: здесь целых две реки– Аллегении Моногахела, они текут порознь, а потом превращаются в Огайо. Здесь огромные заводы, изрыгающие облака пыли и копоти; мама не разрешила мне покататься на трамвайчике, похожем на железнодорожный вагон с дверцей с одной стороны, который возит людей вверх и вниз по здешним кручам. Не можем мы и нанять тележку. Одному Богу известно, кто занимается здесь общественным транспортом, сказала мама. И воздух тут такой грязный! Но маму это не остановило: к обеду она надела свое белое платье– то самое, где одно плечо голое,– и белые босоножки. Сейчас она хочет заказать напитки и ждет, пока подойдет официант,– она говорит, он похож на Гарри Гранта.
Так что я сижу в этой проклятой комнате, пока мама развлекается. Мне так скучно. Вот бы Бетси была здесь! Мы бы заказали что-нибудь вкусненькое. Человек в форме, который обслуживает лифт (там перила и зеркало, перед которым мама красит губы)тоже читает «Фантом»; он дал мне самый свежий выпуск.
Мама заставила меня выбросить все мои старые комиксы, когда мы уезжали. Она вообще вела себя просто ужасно. Сейчас, когда папа умер– уже два года как,– она говорит, что надо позабыть о прошлом, начать новую жизнь. Она собирается «делать карьеру « – секретарши, например,– и зарабатывать свои собственные деньги, а я пойду в «лучшую школу» Она говорит, что в штате Нью-Йорк больше «культуры».
Она имеет в виду, что нас там никто не знает.
Она имеет в виду, что мы должны забыть папу.
Я ее за это ненавижу.
Я никогда не забуду его. Я никогда не забуду Бетси.
Мы с Бетси слышали, как ее родители говорили, что мы переезжаем из-за того, что случилось с лейтенантом Джонсоном. Полиция нашла его, пьяного, плачущим па крыльце нашего дома, он вовсю колотил в дверь своей тросточкой.
– И это не говоря о Лоуэлле Паркере,– сказала тогда миссис Тюрмонт. – Странно, что его жена не вышвырнула его за дверь.
– Ты отвратительная девчонка,– сказала мама, когда я спросила ее об этом.– Ты, наверное, даже не понимаешь, как ты меня обидела. Красивая женщина– всегда объект для сплетен. Но со временем привыкаешь этого не замечать. Держи голову выше и двигайся вперед– вот мой девиз, а это очень трудно, когда твоя собственная дочь против тебя.
Я сказала ей, что вовсе не против нее, что мне нравится лейтенант Джонсон и мистер Паркер тоже, по она заявила, что больше мы никогда не станем этого обсуждать.
Итак, мы в Итаке, штат Нью-Йорк, где будем жить в старом доме бабушки Лиддел. Папа получил свою первую степень по биологии в Корнуэллском университете– так мне сказала мама. Надеюсь, что в Итаке есть приличный театр.