Отец Кихот подумал, что этот человек наверняка член «Опус деи» [полуконспиративная политико-религиозная организация, основанная в 1928 году; в нее принимаются избранные люди, имеющие реальную политическую и экономическую власть для осуществления крестового похода против коммунизма; штаб-квартира организации находится в Риме], этого клуба интеллектуалов-католиков, которых он ни в чем не мог упрекнуть, но и доверять им тоже не мог. Он ведь человек сельский, а они — из больших городов.
— Монсеньор, — сказал мэр, — желает приобрести пурпурные носки.
— Извольте, монсеньор. Будьте любезны пройти за мной.
— Интересно, — прошептал мэр, пока они шли следом за продавцом, — попросят ли у вас документы.
А тем временем продавец, словно дьякон, готовящий алтарь к мессе, разложил на прилавке великое множество пурпурных носков.
— Это — нейлоновые, — сказал он. — Вот эти — из чистого шелка. А эти — хлопчатобумажные. Естественно, из лучшего хлопка с островов.
— Я обычно ношу шерстяные, — сказал отец Кихот.
— О, ну, конечно, у нас есть и шерстяные, но наша клиентура обычно предпочитает нейлоновые или шелковые. Весь вопрос в оттенке: у шелка и нейлона более густой тон. А у шерсти пурпурный цвет — более тусклый.
— Для меня главное — чтоб было тепло, — сказал отец Кихот.
— А я склонен послушаться этого господина, монсеньор, — поспешно вмешался мэр. — Нам нужен такой пурпурный цвет, чтоб издали видно было.
Продавец озадаченно посмотрел на него.
— Издали? — переспросил он. — Я что-то не вполне…
— Нам нужно, чтоб пурпур был пурпуром. И уж, конечно, настоящим церковным пурпуром.
— Наш пурпур еще ни у кого не вызывал нареканий. Даже шерстяной вариант, — нехотя добавил продавец.
— Для наших целей, — сказал мэр, повернувшись к отцу Кихоту и упреждающе насупив бровь, — лучше всего будет нейлон. У него есть блеск… — И добавил: — Ну и потом нам, конечно, нужен… как называется этот нагрудник, который носят монсеньеры?
— Вы, видимо, имеете в виду pechera. Насколько я понимаю, он вам тоже нужен из нейлона, чтоб соответствовал носкам.
— Я дал согласие насчет носков, — вмешался отец Кихот, — а носить пурпурный pechera решительно отказываюсь.
— Но ведь это только при чрезвычайных обстоятельствах, монсеньор, — возразил мэр.
Продавец смотрел на них с возрастающим подозрением.
— Я что-то не представляю себе, какие чрезвычайные обстоятельства…
— Я ведь объяснял вам: состояние дорог в наши дни…
Пока продавец трудился, тщательно скрепляя пакет клейкой лентой того же церковно-пурпурного цвета, что и носки с нагрудником, мэр, явно невзлюбивший этого человека, решил его поддеть.
— Я вижу, — сказал он, — вы неплохо обеспечиваете церковь всем, что ей требуется в смысле украшательства.
— Если вы имеете в виду одеяния, то — да.
— Ну, и головные уборы — шапочки и тому подобное — тоже?
— Конечно.
— И кардинальские шляпы? Монсеньор, правда, еще не достиг этого сана. Я спрашиваю просто так, для интереса. Надо ведь быть ко всему готовым…
— Кардиналы всегда получают шляпу от его святейшества.
На «Росинанта» напало капризное настроение, и мотор его завелся не сразу.
— Боюсь, я перестарался, — сказал мэр, — и вызвал у продавца подозрения.
— С чего вы это взяли?
— А он подошел сейчас к двери. И, по-моему, записал номер нашей машины.
— Я ни о ком не хочу дурно говорить, — сказал отец Кихот, — но, по-моему, он из «Опус деи».
— Скорее всего это их магазин.
— Я, конечно, уверен, они по-своему делают немало добра. Как и генералиссимус тоже.
— А я готов поверить в существование ада хотя бы для того, чтоб поместить туда членов «Опус деи» вместе с генералиссимусом.
— Я молюсь за него, — сказал отец Кихот и крепче сжал руль «Росинанта».
— Ваши молитвы не спасут его от ада, если он существует.
— Ад-то существует, но достаточно молитв одного праведника, чтобы спасти любого из нас.
Как было с Содомом и Гоморрой, — добавил отец Кихот не очень уверенно, поскольку не знал, верны ли его данные.
Вечер был очень жаркий. Мэр предложил поужинать «У Понтия Пилата», но отец Кихот решительно отказался. Он сказал:
— Понтий Пилат был плохой человек. Его чуть не канонизировали, потому что он держался нейтрально, но, когда речь идет о выборе между добром и злом, нейтральным человек быть не может.
— Он не был нейтрален, — возразил мэр. — Он был неприсоединившимся, как Фидель Кастро, — только с уклоном в правильном направлении.
— Что значит — в «правильном»?
— В направлении Римской империи.
— Вы, коммунист, — за Римскую империю?
— Маркс учит нас, что революционный пролетариат может развиться лишь после того, как страна пройдет стадию капитализма. А Римская империя развивалась, превращаясь в капиталистическое общество. Евреев же их религия удерживала от занятия промышленностью, так что…
После чего мэр предложил поесть в «Приюте святой Терезы».
— Не знаю, как у этой святой обстояло дело с кухней, но ее очень высоко ставил ваш друг генералиссимус.
Отец Кихот не понимал, как можно связывать еду и религию, так что когда мэр предложил поехать к «Сан-Антонии-де-ла-Флорида», — а о такой святой отец Кихот никогда не слыхал, — это вызвало у него лишь раздражение. Он подозревал, что мэр слегка издевается над ним. Под конец они довольно скверно поели в ресторане «У ворот», где, правда, свежий воздух несколько восполнил им недостатки меню.
Они прикончили бутылку вина в ожидании, пока им подадут еду, и вторую — за едой, но, когда мэр предложил выпить еще одну — чтоб получилась святая троица, — отец Кихот отказался. Он сказал, что устал, что сиеста не освежила его, но это были лишь предлоги — на самом деле он никак не мог избавиться от тягостного впечатления после своего сна. Ему не терпелось рассказать его, хотя Санчо никогда не понять отчаяния, в которое погрузил отца Кихота этот сон. Вот если бы он был сейчас дома… но что бы это изменило? Тереса сказала бы: «Ведь это же был только сон, отче», а отец Эррера… Как ни странно, но отец Кихот понимал, что никогда не сможет обсуждать с отцом Эррерой вопросы религии, хотя вроде бы они исповедуют одну веру. Отец Эррера был за то, чтобы служить по-новому, и как-то вечером в конце ужина, прошедшего почти в полном молчании, отец Кихот имел глупость сказать ему, что, привыкнув заканчивать мессу словами Евангелия от Иоанна, теперь, когда они изъяты из литургии, произносит их про себя.
«А-а, увлекаетесь поэзией», — заметил отец Эррера с ноткой неодобрения в голосе.
«Вам не нравится Евангелие от Иоанна?»
«Его Евангелие не принадлежит к числу моих любимых. Я предпочитаю Евангелие от Матфея».
Отец Кихот в тот вечер находился в весьма озорном настроении и был уверен, что отчет об их беседе на другой же день попадет на стол к епископу. Увы! Слишком поздно! Монсеньора может понизить в сане только сам папа. И отец Кихот сказал: «Я всегда считал, что Евангелие от Матфея отличается от всех остальных тем, что это Евангелие устрашения».
«Почему? Что за странная идея, монсеньор!»
"У Матфея пятнадцать раз упоминается слово «ад».
«Ну и что?»
«Править с помощью страха… господь бог вполне мог бы предоставить это гитлерам или франко. Я верю, что смелость — это добродетель. Я не верю, что трусость — тоже добродетель».
«Дитя воспитывают дисциплиной. А мы все — дети, монсеньор».
«Не думаю, чтобы любящий родитель воспитывал своего ребенка с помощью страха».
«Надеюсь, вы не учите этому своих прихожан».
«О, я вообще их ничему не учу. Это они учат меня».
«Не один апостол Матфей говорил об аде, монсеньор. У вас и другие Евангелия вызывают такие же чувства?»
«Между ними есть существенная разница». — Отец Кихот умолк, понимая, что ступает на действительно опасную почву.