Они выпили по два стакана теперь уже в дружелюбном молчании.
— Не осталось ли у нас сыра, отче?
— По-моему, немного осталось — сейчас пойду посмотрю.
Отец Кихот отсутствовал долго. Возможно, никак не мог найти сыр. Не вытерпев, мэр поднялся и увидел отца Кихота, выходившего из-под моста с вполне объяснимой тревогой на лице, ибо следом за ним шел жандарм. По непонятной для мэра причине отец Кихот что-то быстро говорил своему спутнику по-латыни, и у жандарма тоже был встревоженный вид. А отец Кихот говорил:
— Esto mihi in Deum protectorem et in locum refugii [у бога ищу защиты, а в этих местах — прибежища (лат.)].
— Епископ, похоже, иностранец, — обращаясь к мэру, заметил жандарм.
— Он не епископ. Он монсеньор.
— Это ваша машина стоит под мостом?
— Машина монсеньера.
— Я сказал ему, что надо бы ее запереть. Ведь он даже ключ оставил в стартере. А это небезопасно. В здешних краях.
— Но здесь так мирно. Даже вон коровы…
— Вам не попадался человек с дыркой от пули на правой брючине и с наклеенными усами? Хотя он, наверное, их уже выкинул.
— Нет, нет. Ничего даже и близко похожего не видели.
— Scio cui credidi [знает, который верит (лат.)], — изрек отец Кихот.
— Итальянец? — спросил жандарм. — Папа римский — великий папа.
— Безусловно великий.
— Тот человек — без шляпы и без пиджака. В полосатой рубашке.
— Нет, никого такого мы тут не видели.
— Дырку в брюках ему проделали в Саморе. Пуля чудом прошла мимо. Он из наших завсегдатаев. А вы тут давно?
— Да с четверть часа.
— Откуда едете?
— Из Вальядолида.
— Никого не обгоняли по дороге?
— Нет.
— Не мог он за это время так далеко уйти.
— А что он натворил?
— Ограбил банк в Бенавенте. Пристрелил кассира. Бежал на «хонде». Ее нашли — я имею в виду «хонду» — в пяти километрах отсюда. Потому и небезопасно оставлять машину незапертой, да еще с ключом в стартере.
— Laqueus contritus est, — изрек отец Кихот, — et nos liberati sumus [в тенетах вынужден быть, а мы от них освободились (лат.)].
— Что это монсеньор говорит?
Мэр сказал:
— Я тоже в языках не разбираюсь.
— Вы едете в Леон?
— Да.
— Глядите в оба и не подвозите никого незнакомого. — Вежливо и несколько настороженно жандарм отдал честь монсеньеру и отбыл.
— Почему вы говорили с ним по-латыни? — спросил мэр.
— Мне казалось это правильным.
— Но почему?..
— Мне хотелось по возможности избежать лжи, — ответил отец Кихот. — Даже лжи во благо, а не во зло, пользуясь терминологией отца Йоне.
— А почему вы должны были ему лгать?
— Да совсем неожиданно возникла такая возможность — я бы даже сказал, искушение.
Мэр вздохнул. Вино несомненно нарушило молчание отца Кихота, и сейчас Санчо чуть ли не жалел об этом. Он спросил:
— Вы нашли сыр?
— И даже изрядный кусок, но я отдал ему.
— Жандарму? Да зачем же это?..
— Нет, нет, тому человеку, которого он ищет.
— Вы хотите сказать, чтовидели этого человека?
— Ну да, потому я и боялся вопросов.
— Ради всего святого, где же он сейчас?
— В багажнике нашей машины. Вот теперь было бы крайне неосторожно с моей стороны, как сказал жандарм, оставлять ключ в стартере… Кто-нибудь мог бы уехать вместе с этим человеком. Ну, а так — опасность уже позади.
Мэр долго не мог произнести ни слова. Наконец он спросил:
— А куда вы девали вино?
— Мы вместе поставили его на заднее сиденье.
— Слава богу, — произнес мэр, — что я сменил в Вальядолиде номер машины.
— Почему, Санчо?
— Те жандармы наверняка сообщили ваш номер в Авилу. И теперь он уже у них на компьютере.
— Но в моих бумагах…
— А я и бумаги для вас получил другие. На это, конечно, потребовалось время. Потому мы и пробыли так долго в Вальядолиде. Тамошний владелец гаража — мой давний друг, член нашей партии.
— Санчо, Санчо, сколько же лет тюрьмы мы за это заработали?
— И вполовину не столько, сколько вы получите за то, что скрываете от правосудия беглеца. И что это на вас напало?..
— Он попросил меня помочь. Сказал, что его несправедливо обвинили, спутали с кем-то другим.
— Это с дыркой-то от пули в штанах? Человека, ограбившего банк?
— Но ведь и ваш Сталин был таким же. Многое зависит от побудительных мотивов в конце-то концов. Если бы Сталин пришел ко мне исповедоваться и честно рассказал о причинах, побудивших его так поступать, я бы, возможно, велел ему десять дней молиться по четкам, хотя в Эль-Тобосо я до сих пор никого так строго не наказывал. Помните, что сказал мой предок галерным рабам, прежде чем их освободить: «На небе есть бог, и он неустанно карает зло и награждает добро, а людям порядочным не пристало быть палачами своих ближних…» [Сервантес, «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», ч.1, гл.22, пер. Н.Любимова]. Это добрая христианская доктрина, Санчо. Десять дней перебирать четки — достаточно суровое наказание. А мы не палачи и не занимаемся допросами. Добрый самарянин не расспрашивал беднягу — того, которого избили разбойники, — о его прошлом, а взял и помог ему. А ведь этот человек, возможно, был мытарем, и разбойники лишь отобрали у него то, что он у них взял.
— Пока вы тут разглагольствуете, монсеньер, наш раненый, наверно, помирает из-за недостатка воздуха.
Они поспешили к машине и обнаружили беглеца в весьма плачевном состоянии. Накладные усы, намокшие от пота, отклеились и свисали с края верхней губы. По счастью, он был маленький и без труда уместился на том небольшом пространстве, которое мог предоставить ему «Росинант».
Тем не менее когда его выпустили из багажника, он принялся возмущаться:
— Я думал, я тут сдохну. Куда это вы провалились?
— Мы старались для вас, как могли, — сказал отец Кихот почти теми же словами, какие употребил его предок. — Мы не собираемся вас судить, но ваша совесть должна была бы подсказать вам, что неблагодарность — позорный грех.
— Мы для тебя даже слишком много сделали, — сказал Санчо. — А теперь проваливай. Жандарм поехал в ту сторону. Я бы посоветовал тебе держаться полей, пока не дойдешь до города, а там — растворишься.
— Да как же я могу держаться полей в таким ботинках — они насквозь прогнили, и как я могу раствориться в городе, когда у меня дыра от револьверной пули в штанине?
— Ты же ограбил банк. Можешь купить себе новую пару ботинок.
— Кто сказал, что я ограбил банк? — И он вывернул пустые карманы. — Можете обыскать меня, — сказал он. — А еще называете себя христианами.
— Я не называю, — сказал мэр. — Я — марксист.
— И спина у меня разламывается. Я и шагу не могу сделать.
— У меня тут есть немного аспирина в машине, — сказал отец Кихот. Он отпер машину и принялся рыться в отделении для перчаток. Незнакомец за его спиной кашлянул раз, потом второй. — У меня есть и леденцы от кашля, — сказал отец Кихот. — Наверное, просквозило вас в багажнике. — Он обернулся с лекарствами в руке и, к своему великому изумлению, увидел, что незнакомец нацелил на него револьвер.
— Не надо такой штукой ни в кого целиться, — сказал он, — это опасно.
— Ботинки у вас какого размера? — спросил незнакомец.
— Право, не помню. По-моему, тридцать девятого.
— А у вас?
— Сорокового, — сказал Санчо.
— Давайте ваши, — скомандовал незнакомец, обращаясь к отцу Кихоту.
— Да они почти в таком же плачевном состоянии, как и ваши.
— Не спорьте. Я бы взял у вас и брюки, если б только они подошли. А теперь повернитесь оба ко мне спиной. Если хоть один из вас шевельнется, пристрелю обоих.
Отец Кихот сказал:
— Не понимаю, почему вы отправились грабить банк — если вы его действительно ограбили — в разваливающихся ботинках.