- У меня брата нет, - усмехнулся Муханов. - И телеграмму мне давать некому. Разве что мне открытку пришлют, так, мол, и так, Коля, вышли на починку двора. Я в армии пять лет вместо трех прослужил. Потому что был все время в дисбате. А в дисбате я был из-за того, что к дисциплине неприспособлен, и из-за женщин. Из-за них у солдата самоволки. Потом надоело, решил дослужить без дисбатов. Дослужил. Вернулся в деревню. Стал шоферить. Места у нас исторические. Кругом отпускники и туристы на "Волгах" гоняют. Я на грузовике. Шесть десяток в месяц. Калыма никакого. Довезешь тетку на рынок в Муром, что с нее взять? Рука не подымется. Бросил. Пошел грузчиком в "Заготзерно". Спину наломаешь, результат тот же. А туристы на "Волгах" гоняют. Такое меня взяло зло. Услышал про Север. Решил - махну. Жилы из себя вырву, а заработаю хоть на "Победу". Буду девчат катать в модном костюме. Попробую красивую жизнь. Деньги эти надо мне взять. Вырвать их из кого угодно.
- Вырвем, - сказал Санька.
- Ты не думай, что я жаден, - сказал Муханов. - Но если какой-либо тип на "Волге" гоняет, почему я не могу? Так?
- Верно, - сказал Санька. - Я сам такой. Мне тоже деньги нужны. Нас, наверное, в детстве воспитательной работой не охватили.
- Места эти не для роз. Помнишь шурфы? "Заготзерно" - компот по сравнению с ними. А раз так получается - отдай мне мой пятак, понял?
Муханов выпил еще перемороженного вермута и пошел в дальний угол барака, где веселились какие-то простецкие ребята. Они сидели на трех сдвинутых койках и дружно реготали над своими, понятными им одним шутками. Было в их гаме что-то столь безобидно-веселое, что даже женщины, которые в штыки встречали любой шум в позднее время, на сей раз молчали.
Санька Канаев решил написать письмо брату Семе. Он пытался изложить на бумаге, что такое Кертунг и почему там нельзя добыть столь необходимых человеку монеток. Но чем дольше он писал, тем больше ему вспоминался Кертунг, и в конце концов он бросил писать, а просто стал вспоминать. И чем больше ему вспоминалось, тем больше не верилось, что все это было с ним, с Санькой Канаевым, московским парнем, бывшим студентом и продавцом магазина. Снег и железный ломик. Он работал в спарке с Мухановым, может быть, если бы не Муханов, он бы так и не приспособился. Хорошо, что мало было на их долю этих шурфов, где долбишь бурку при свечке, и свеча горит с треском и удивительно быстро... Вот он Север, страна легких денег, приезжаешь в отпуск - аккредитивы пачками, покупай особняк или четыре машины. Кстати, о деньгах. Того, что дали, не хватит на билет до Москвы, Заработать бы как бы где бы, чтобы приехать фертом, пара вечеров в "Метрополе", а потом сесть перед братом Семой с пустым карманом и сказать: "Не тот вариант. Думай за меня дальше". Можно приехать и просто так, побитым щенком, припасть к плечу брата Семы, сам напросился, сболтнул тогда в пивной, прости, вразуми, больше не буду. Черт, хоть бы несколько сотен, чтобы вывернуться с честью: так, мол, и так, зарабатывать можно, но скучно...
Из дальнего угла барака, безмятежно покачиваясь, подошел малый в верблюжьем свитере и сказал:
- Брось канцелярию. Истина в вине, понял?
- Понял, - сказал Санька.
- Тогда идем к нам. Гуляем сегодня.
Канаев отправился туда, где призывным маяком горела мухановская шевелюра. Ребята подвинулись, дали стакан. Муханов и здесь был в центре внимания, забрал гитару, играл перебор. И хоть играл он плохо, он был такой рыжий и так улыбался, что слушатели смотрели на него восторженными глазами. Всюду свой человек Муханов, пропади все пропадом, завьем горе веревочкой.
Какой-то человек все прислонялся к Санькиному плечу и спрашивал: "А откуда вы, как? На расчете, в отпуск?"
- Отпуск, - сказал Санька, - шестимесячный, - не сообразив, что в этих краях именно и полагался шестимесячный.
- Пункт "г", понял? - уточнил Санька.
- А, - с разочарованием сказал человек и отодвинулся.
Утром его разбудила тоска.
Проснулся он гораздо раньше, но боялся открыть глаза, проснуться совсем, предчувствуя эту тоску. В бараке хлопали двери, и сквозь веки он чувствовал, как пробивается в замерзшие стекла синий рассветный сумрак.
Когда он открыл глаза, он прежде всего увидел Кольку Муханова. Тот спал на боку, выкинув из-под одеяла веснушчатую руку.
"Телеграмму надо дать, - вяло подумал Санька. - Телеграмму брату Семе". Она уже давно сложилась у него, эта телеграмма, наверное, он думал о ней вчера, может быть, думал даже во сне. Брат Сема пришлет деньги, и надо сесть в самолет.
Не выйдет у него возвратиться фертом. Трудовую придется выкинуть, нет, сохранить на память, бывал мол и я, осваивал Север. Санька знал, что уедет отсюда легко, сорвется мотыльком на алюминиевых крыльях. Легкий он парень, Санька Канаев. Студент-продавец-шурфовщик.
А Муханов - что ж? Пусть выкручивается Колька Муханов.
Он поднял повыше подушку и прислонился к ней спиной, и тотчас же, как будто только это и надо было ему сделать, из темного угла барака шагнула фигура. Санька смутно вспомнил этого безликого малого.
- Здорово вы вчера, а, - парень с удовольствием причмокнул губами. Здорово вы вчера дали.
Он сел на койку к Муханову, пружинная сетка прогнулась, и Муханов сразу открыл глаза.
- А вот и второй проснулся, - восхищенно сказал парень. - Голова, наверное, болит, а?
- Катись ты, - беззлобно прохрипел Колька. - Чего надо?
- Болит голова, - утверждающе сказал парень. - Сбегаю, а?
- Во, шакал, - удовлетворенно прохрипел Муханов. - Во, шакал, прямо с утра.
Он полез под подушку и достал деньги.
- Порядок, - сказал парень. - Правда, порядок, а?
Они пили водку с изображением какого-то дикого животного на этикетке. "Зверобой" пах больницей и быстро дал состояние бездумной лихости. На противоположном ряду коек сидел седой старик. На тумбочке, застланной газетой, лежали куски рыбы, старик ел рыбу и смотрел на них.
- Ваше дело капец, - объяснял парень. - Потому - разведка. Потому что Чандеев. Он здесь царь и бог. Такой он установил порядок. Сбежал бы ты, скажем, из стройконторы - плевать на твои сорок семь, пункт "г". А из разведки - выкинь трудовую или на материк улетай. Капец ваше дело.
Старик все жевал свою рыбу беззубыми деснами и смотрел на них.
- Папаша, причастись, - крикнул ему Колька.
- Не будет он, - сказал парень. - Я его знаю. Он пьяных не уважает.
- Смешной папашка, - усмехнулся Муханов. - Смешной, как тундра.
- Иди сюда, - неожиданно звонким голосом сказал старик. - Иди, не бойся.
- Я, что ли? - удивился Муханов. - На совещание?
Все-таки он встал и пошел к старику. Тот все жевал рыбу и смотрел на Муханова, пока он шел через проход в своих валенках.
- Явился по вызову, - хохотнул Муханов, обращаясь больше к ребятам, чем к деду. - По вызову в нетрезвом виде.
- Я тебя в рыбаки возьму, - все так же звонко сказал дед. - Рыбу ловить.
Колька озадаченно соображал несколько секунд, потом быстро и утверждающе спросил:
- И корешка возьмешь, дед?
- Кореш твой мне не нужен, - сказал старик.
- Без кореша не пойду, - безапелляционно отрезал Колька.
- Ладно, - сказал старик.
- Да ты золотой дед, - восхитился Муханов. - А мы, понимаешь, вот думаем, куда нам податься. Из разведки, понимаешь, ушли...
- А мне это не надо, не надо, - сказал старик. - Мне документов не надо.
- Тогда последний вопрос, - протрезвевшим голосом сказал Муханов. - Как заработок?
- Милый, - сказал дед и весь покрылся лучинками-морщинками. - Ко мне половина поселка просится. Сто рублей дают, только бы взял. А мне сто рублей не надо, я хороших людей ищу. К хорошим людям рыба идет. Я ее всю жизнь ловлю, я знаю.