– Ладно, обещаю, – согласился губернатор.
Отклонить сразу две просьбы любимой Николь было выше его сил. Да и к тому же она была во многом права. Николь почти всем казалась взбалмошной пустышкой, и мало кто догадывался о ее роли в управлении провинцией. Строго говоря, она, конечно же, ничем не управляла, но на тех же приемах, незаметно для гостей, выуживала из них такие сведения, так умела сопоставлять их недомолвки и промахи, их разночтения одних и тех же событий, что перед сном или на следующее утро рассказывала мужу такие подробности и делала такие парадоксальные выводы, каких ни он сам, ни весь его управленческий корпус сделать бы не смогли.
– Николь, ты говоришь вздор! – осаживал ее вначале муж-губернатор.
– Поживем – увидим, – спокойно отвечала она и, как правило, не ошибалась.
Со временем губернатор стал все внимательнее прислушиваться к жене и все чаще соглашаться с ее мнением и ее характеристиками того или другого человека – это касалось как офицеров гарнизона, так и владетельных царьков и их приближенных.
На губернаторских приемах и перезнакомилась Машенька со всей тунизийской знатью и с офицерами гарнизона. Николь устраивала все бурно и весело. Она кокетничала с мужчинами напропалую, и многие попадались в ее сети. Она казалась мужчинам такой доступной, что они немедленно пытались назначить ей тайное свидание. Всем была известна история с лихим красавцем-лейтенантом, прибывшим из Марселя на службу в Бизерт и на первом же приеме у губернатора назначившим свидание его жене.
– Мадам, мы могли бы покататься вместе на лошадях?
– Лучше на яхте, – томно согласилась Николь, – в море так свежо и красиво.
– Но у меня нет яхты, мадам.
– У меня есть, разве мы не можем покататься на моей? – шепотом спросила Николь, особенно дерзко напирая на слово «покататься», к тому же вполне двусмысленно.
– Можем, мы все можем! – смело согласился лейтенант.
Как на крыльях прилетел он к назначенному сроку на дальний пирс, где стояла губернаторская яхта. Там его встретила Клодин, постоянная доверенная Николь в подобных проделках, встретила и проводила на борт яхты. Матрос у штурвала уже ждал команды к отплытию.
– Садитесь, лейтенант. – Клодин указала гостю на столик с тремя стульями. – Мадам Николь, – кликнула она в жилую пристройку, – все в порядке. Разрешите отплывать?
– Отплывайте! – услышал лейтенант сочный голос губернаторши, и молодое сердце его сладко дрогнуло в предвкушении сладостной забавы. – Отплывайте!
Яхта медленно отвалила от пирса и взяла курс в открытое море. Вечерело. Бирюзовое море и белесое чистое небо радовали глаз мягкостью тонов, береговой ветерок приятно освежал разгоряченное лицо лейтенанта, он вольно облокотился о второй стул, возмечтал и даже не задумался, для кого приготовлен третий. Яхта все плыла в благорастворении воздухов тунизийской осени, а Николь все не выходила. Прошло не менее четверти часа, прежде чем раздался ее голос:
– Клодин, принеси прохладительные напитки!
И через минуту на верхнюю палубу выпорхнула Николь в глубоко декольтированном розовом платье тончайшего шелка, который струился по ее фигуре и чертовски соблазнительно облегал под легким бризом ее безупречные линии, такие округлые, такие манящие.
Лейтенант вскочил со стула и театрально протянул руки навстречу губернаторше, но в ту же секунду увидел, как поднимается на палубу сам генерал-губернатор. Лейтенант так и остался с протянутыми руками, окаменел.
– Добрый день, лейтенант, как я рада, что вы нашли время составить нам компанию! Как я рада! – простодушно затараторила Николь, сияя плутовскими глазами.
– Садитесь, лейтенант, – добродушно предложил губернатор. – Стул
ведь – не гауптвахта, – пошутил он с солдатской прямотой. – Присаживайтесь.
Близкий к обмороку лейтенант присел на краешек стула.
Клодин подала прохладительные напитки.
Недели через две, когда молодой лейтенант почти опомнился от своего приключения, кто-то из офицеров сказал о Николь в его присутствии: "Ах, какая женщина!"
– Это не женщина! – воскликнул лейтенант. – Это не женщина, а западня!
С тех пор в офицерском кругу ее так и звали: "Мадам западня".
Многочисленные попытки соблазнить Николь оборачивались для соблазнителей полным их одурачиванием, притом всегда по-разному: у Николь хватало фантазии не повторяться. При этом к чести губернатора надо заметить, что он никогда и никоим образом не преследовал своих неудачливых соперников. Ему даже льстили все эти игры. Он обожал Николь и любил повторять: "Жена Цезаря вне подозрений!"
Зимой 1923 года в Бизерту опять приезжал маршал Петен. На ужинах в его честь, а их было несколько, Николь сидела по правую руку от маршала, а ее любимица Машенька по левую. Маршал Петен оказался общительным и весьма образованным человеком. Он хорошо чувствовал музыку и был в полном восторге от дуэта Николь и Мари, которые исполнили баркароллу из оперетты Жака Оффенбаха "Сказки Гофмана". Пели они действительно неплохо, голоса их удачно сочетались друг с другом. Им аккомпанировал на рояле генерал-губернатор, человек исключительно музыкальный и способный играть с листа.
На прощальном обеде маршал Петен сказал Машеньке:
– Мадемуазель Мари, я знаю, что ваш отец боевой адмирал и погиб в России. Знаю, что вы потеряли мать и сестру…
– Нет, нет, я их не потеряла! – торопливо перебила маршала Машенька. – Пожалуйста, не говорите так! Мы потерялись временно…
– Прости, детка, ты права. Хочу сказать, что, если когда-нибудь тебе понадобится старый солдат Анри Филипп Петен – обращайся смело, буду рад служить! Пароль – Мари. Отзыв – Бизерта! – И маршал взял под козырек.
ХХХVIII
– Ах, мадемуазель Мари, если бы вы только знали, как я рада, что вы появились в нашем доме! А то ведь от мадам Николь просто житья никому не было – каждый день придирки, каждый день фокусы! Его высокопревосходительство тоже измучился: чуть что, она в слезы, в истерику. Посуды сколько побила – ужас! Два севрских сервиза на шестьдесят персон. А как вы стали у нас жить – ни одной чашечки, ни одной тарелочки, ни одного блюда не разбила мадам Николь. А то сразу – шарах об пол! А я ползаю на коленках и собираю осколки. Стыд и позор! Доктор Франсуа давал ей успокоительные капли – и все без толку! Да, по правде сказать, она их и не пила – в раковину выливала, я ведь все вижу! От меня не скроешься – муха не пролетит без внимания! А с вами так спокойно, и вы такая умная. Доктор Франсуа говорит, что у вас талант к языкам. Он от вас без ума! – покраснев, добавила Клодин.
– Что-то я не слышала от него восторгов, вы что-то путаете, мадемуазель Клодин, – сказала Машенька разоткровенничавшейся горничной. – Так, теперь чуть-чуть голову набок. Нет, не направо, налево. Вот так хорошо, и на минуту замрите. Отлично! – Машенька делала Клодин прическу. С некоторых пор это стало для них любимым занятием.
– Конечно, – вздохнула Клодин, держа голову так, как ей велела Машенька, – конечно, если бы мадам Николь дал Бог ребеночка, а еще лучше двух или трех, тогда бы она так не буйствовала.
– А что же Бог не дает? – закалывая одной шпилькой волосы Клодин, а вторую держа между губ, глухо и шепеляво спросила Машенька, поощряя Клодин к разговору.
– А кто ж его знает? Мы с ней десять лет подряд в Египет ездили на нильские грязи. Ну и что? Только мучились зря. И дорога опасная, и жара, и вообще приятного мало. Когда-то в ранней молодости, еще до знакомства с их высокопревосходительством, она сделала ошибку, – наверно, это причина. Кто знает? Жалко мне ее – ужас! Она только притворяется плохой, а на самом деле она очень хорошая, и его высокопревосходительство ее любит, и она его очень любит. Она ведь у нас безотцовщина.
– То есть как это? – удивилась Машенька. – Она мне рассказывала о своих отцах…
– Вот-вот – об отцах, это она любит. Сегодня говорит одно, завтра другое, что в голову взбредет. Не было у нее никогда никакого отца. Ну в том смысле, что его никто никогда не видел. Ее мать родила в пятнадцать лет, а от кого – неизвестно. Она так часто ошибалась, что и сама не знала, от кого.
– А вы ничего не путаете? – переспросила Машенька.
– Я путаю? Да Бог с вами, мадемуазель Мари! Скажу по секрету: я ее троюродная сестра, а сами мы из Авиньона – это под Марселем. И ее мама Жанна на моих руках умерла, а Николь тогда черти в Париж носили. Это только через год она познакомилась с его высокопревосходительством, когда в марсельской оперетте ногами дрыгала. Он тогда был молодой офицер, получил назначение в Марокко и хотел жениться как можно скорее. Ну, они с Николь влюбились и женились. А потом, когда он по службе чуть продвинулся и с деньгами у них стало получше, они и меня к себе выписали. А я и поехала. Какая у нас в Авиньоне работа? Да никакой. И с тех пор я с ними неотлучно: куда они, туда и я.
– А доктор Франсуа? – спросила Машенька.
– И доктор всегда с нами, они с его высокопревосходительством вместе начинали, в одном полку. Его высокопревосходительство выдвинулся очень быстро, он смелый и всегда командовал очень удачно, а доктор Франсуа службой никогда не интересовался и всегда от должностей отказывался. Раз отказался, два отказался, три отказался, а потом ему и предлагать перестали. Так что у него до сих пор чин небольшой, а его высокопревосходительство полный генерал. Но доктор Франсуа все равно лучше всех! – горячо закончила Клодин. – Его все уважают: и наши, и арабы. Его даже собаки не трогают, а здесь, у арабов, очень злые собаки.
– Насчет собак я знаю, – улыбнулась Машенька, вспомнив похождения братцев-кадетов и их рассказы о злющих собаках.
– О-ля-ля, какая прическа! – вдруг громко произнесла Николь, незаметно вошедшая в комнату. – Кло, да ты настоящая красавица! Мари, что такое ты с нею сделала?! – Николь была в тонкой замшевой куртке, в лосинах и невысоких сапожках для верховой езды. – Ну что, Мари, поедем купаться? – спросила она, ловко поигрывая коротенькой плеткой. – Лошади готовы, твои костюмы тоже. Я велела поставить палатку у мыса Бланко, внизу, там отличное дно и отличный пляж.
– Поедем! – радостно согласилась Машенька. – Мадемуазель Клодин, можете подойти к зеркалу. У меня все!
Клодин плавно двинулась к зеркалу, так плавно, словно несла на голове чашу с водой. Высокая царственная прическа действительно делала горничную неузнаваемой – оказывается, у нее была лилейно-белая шея, изящные мочки ушей, просвечивающиеся на солнце, красивый выпуклый лоб. Клодин взглянула в зеркало и очень себе понравилась, у нее даже дыхание перехватило при мысли о том, что хорошо бы показаться в таком виде доктору Франсуа.
– Вот так и покажешься Франсуа, – прочла как с листа Николь, – я думаю, он не устоит! – И она засмеялась незлобивым, ласковым смехом. – Давай-давай, хватит тебе в девушках сидеть! Мари тебя выведет на правильную дорогу!
– Как не стыдно, мадам Николь! – вспыхнула Клодин и поспешно вышла из комнаты.
Седьмой месяц жила Машенька в роскошном губернаторском доме. Не единожды она порывалась уйти в форт Джебель-Кебир, вернуться в Морской корпус, но всегда Николь уговаривала ее остаться еще "чуть-чуть".
– Хоть на недельку! – упрашивала Николь. – Ты ведь еще недостаточно выучила арабский язык, да и доктор Франсуа говорит, что он пока слабоват в русском.
Всякий раз Машенька не без удовольствия соглашалась на уговоры Ни-коль – возвращаться в Джебель-Кебир ей совсем не хотелось. И не только потому, что там ждали ее узкий топчан с жидким матрасиком, одеяло, "подбитое ветром", и скудный казарменный харч. И не потому, что там не было ни ванной комнаты, ни прохлады губернаторского особняка, казалось, чуть зеленоватой от ветвей и листьев, прикрывающих окна, ни мягких кресел, ни кушеток со львиными шкурами на них, ни ковров, ни замечательно сервированного стола за завтраками, обедами и ужинами, ни парка с фонтанами, ни многого другого. Нет, главным образом ей не хотелось возвращаться в корпус потому, что за эти несколько месяцев она стала совсем другой, стала окончательно взрослой и уже не представляла себя среди мальчишек-кадетов и недалеко ушедших от них гардемаринов старшей роты. Тем более что ее крестный отец, адмирал Герасимов, присылал ей раз в неделю с нарочным конспекты лекций, которые читались в ее отсутствие, по математике, физике, химии, фортификации и всем другим предметам. (Как выяснилось позже, лекции эти переписывал для нее маленький князь Бакаров – Тузенбах, которого в том знаменитом спектакле она оставила в живых.) Поскольку в точных науках Машенька была сильна с детства да еще весьма преуспела на этом поприще во время занятий с дядей Пашей, то учеба давалась ей легче легкого, что называется – с лету. Так что по всем дисциплинам, кроме физической подготовки, она шла в ногу со всеми своими недавними товарищами по Морскому корпусу.
И, учитывая все это, спрашивается, что ей было делать в Корпусе? Тем более что там не было дяди Паши, а значит, не было никого – как в пустыне. А что касается физической подготовки, то она проходила ее с Николь такую, какая и не снилась братцам-кадетикам. Они без устали катались на лошадях, выходили в открытое море на губернаторской яхте – дважды доплывали до Сицилии[51], возвращались всю ночь и приплывали в Бизерту на зеленом рассвете; часами стреляли в гарнизонном тире из пистолетов. Нужно заметить, что в этом виде спорта Николь была настоящим мастером и воспитала Машеньку себе под стать. И раньше в Джебель-Кебире Машеньке приходилось стрелять и из тяжеленной трехлинейки, приклад которой так отдавал в плечо, что оставались синяки, и из пистолета, и из револьвера, но там на счету был каждый патрон и больше приходилось целиться, чем стрелять, а здесь патронов у них было сколько душе угодно – пали себе и пали до одури! Еще они играли в теннис, корт был в губернаторском саду, еще обожали вылазки в пустыню, конечно, это были так – набеги, чтобы к заходу солнца обязательно быть вблизи дома. Но однажды Николь отпросилась у мужа в настоящую экспедицию. В одном из гарнизонов, за перевалом Берегового Атласа, на краю настоящей Сахары нужно было менять людей, отбывших там положенные три месяца. Караван собрался немаленький, верблюдов и лошадей готовили неделю, кормили, поили, лечили и холили по всем правилам.
– С пустыней не шутят, я знаю это не понаслышке, – напутствовал Николь и Машеньку губернатор. – Отпускаю вас только потому, что с вами поедет наш великий эскулап и знаток Сахары Франсуа. – Он улыбнулся в сторону доктора со всей возможной в его должности искренностью. – С наступлением ночи никаких отлучек из каравана, ни на шаг, на любое шевеление за чертой бивуака часовые открывают огонь на поражение – и никаких шуточек! Мертвые – лучше рабынь на цепи неизвестно у кого и неизвестно где. Похитив любую из вас, разбойники живо переправят вас за тысячи километров. Ты поняла меня, Николь?
– Да, мой повелитель! – игриво потупилась Николь.
– Вот, ты опять дурачишься! – вспылил генерал-губернатор. – Все! Если ты не способна понять серьезность моих предостережений, тогда оставайтесь дома!
В конце концов Николь и Машенька торжественно поклялись, что не станут нарушать порядка в конвое, и только после этого губернатор разрешил им участвовать в походе.
Наверное, не будь этого семнадцатисуточного путешествия на окраину Сахары, всю свою жизнь Машенька прожила бы и прочувствовала совсем иначе. Не лучше и не хуже, а совсем по-другому – не в смысле внешних событий, которые предначертаны всем нам свыше, а по наполнению души теми неведомыми многим другим людям ощущениями пустыни, которые испытала она в самой Сахаре и на подходах к ней.
Пока человек бежит в упряжке повседневных забот по добыванию удовольствий или куска хлеба, пока он едет "на ярмарку" и под горку катится "с ярмарки", жизнь представляется ему бессюжетным нагромождением событий, как бы даже и не вытекающих одно из другого, разрозненных и ни к чему не обязывающих. А когда человек оказывается на склоне лет, притормаживает в своем беге и понимает, что бежит он не в Жизнь, а из Жизни, то люди, способные отвлечься от всеобщего вялотекущего заблуждения, что центр мироздания проходит именно и несомненно только через их пуп, вдруг остро осознают, что "сюжетец-то был". Что все мельчайшие события внешней жизни и движения души притерты до микрона, все подогнанно самым удивительным образом – сама судьба и прожитая жизнь, собственно, и образуют сюжет. Наверное, поэтому читатели так любят сюжетные книги, не обязательно детективы (многие вообще не переносят их на дух, равно как и научную фантастику), а именно книги с ярко прорисованными судьбами и характерами, с цепью происшествий, не только во внешней, но и во внутренней, духовной жизни героев.