- Ну и оставайся здесь! В тесноте, да не в обиде! Села атаманша на лавку, кожушок сбросила, в одной гимнастерке сидит, румянец пышет, грудь круглая гимнастерку рвет.
Строев поднялся - и из хаты на двор. Василий за ним вышел.
- Ты, Михаил, чего надулся? Атаманша не по сердцу?
- Нет, ничего! - А голос холодный и ломкий.
- Нет, ты скажи по правде. Вижу, что злишься.
- А по правде, так я против этой атаманши. Неосторожен ты, Василий. Пришла баба, черт ее знает какая, откуда; черт знает, что за отряд? Зачем ее к нам втаскивать? Пусть идет своей дорогой. На свою ответственность брать незачем!
- Ну, пошел страхи пускать! Баба как баба! Раз с буржуями дерется, значит, нам помощница.
- Да мне все равно. После не пеняй только!
- Ничего. Пенять не придется.
Вернулись в избу. Строев сразу же на лавке за столом спать завалился. Василий на печку полез.
Атаманша со двора вьюк притащила, по полу разостлала, одеяло вынула шелковое, цветное, все в кружевах.
- Одеяло-то у тебя царское. Приданое сварганила?
- Сшила матушка-ночь да батюшка-ножичек! Села атаманша на пол, косу заплела, гимнастерку стащила. Руки нежные, розовые, круглые. Груди птицей под рубахой трепещутся.
- Ты лампочку-то гаси! Ловчей раздеваться! Все баба!
- Зачем? Была баба, и вышла. Лягу - погашу. Завернулась в одеяло и дунула на лампочку. Темнота в хате, только ветер погуливает вокруг и шуршит камышинами на крыше.
Не спится Гулявину. Ворочается на печке. Томительно что-то. И мельтешат в глазах атаманшино плечо голое и жаркая грудь. В сердце даже захолонуло. Давно Гулявин без бабы, а плоть бабы требует. На то и живет человек. Эх, промять бы атаманшины бедра железом пальцев, въесться губами в помидорные губы.
Горячо телу стало. Сплюнул со зла Гулявин.
- Тьфу... сатана!
Зашевелилось на полу, слышит Гулявин шепот бабий:
- Не спишь, генерал? Тошно? И шепотом в ответ:
- А твоя какая забота?
- А коли не спишь, сыпь под одеяло. Согрею!
Как молния по избе шарахнула. И кошкой вниз бесшумно Василий. Схватил край одеяла, откинул. Пахнуло теплом - и навстречу хваткие руки и полные атаманшины губы.
А на лавке за столом, так же бесшумно, на локте приподнялся Строев.
Поглядел в темноту, покачал головой и снова лег.
Наутро выступили по Херсонской старой дороге к Днепру, на Алешковскую переправу.
Перед выступлением осмотрел Гулявин Лелькин отряд.
Тридцать человек, все на конях, кони сытые, крепкие, видно, из немецких колоний. Сами не люди-черти. Немытые, грязные, а на пальцах кольца с бриллиантами в орех, у всех часы золотые с цепочками, бекеши, френчи-с иголочки.
Строев пока смотрел отряд, все больше мрачнел, и открытое детское лицо осунулось, губы смялись брезгливой складкой.
Но когда, повернувшись, сказал Гулявин: "Лихая братва! В огонь и воду!" промолчал Строев, ничего не ответил.
В Херсоне простояли два дня, ждали, пока лед отвердеет. И как только пришли в Херсон, рассыпались атаманшины всадники по всему городу, а вернулись к вечеру с полными седельными мешками.
А на другой день то же.
А вечером пьяные горланили "Яблочко" и дуванили добычу. И еще больше колец на черных пальцах, и - чего не было еще в гулявинском полку - матросы тоже приняли участие в дележе.
Не все, человек десять, не более. Соблазнились.
Ночью вернулся из города Строев и застал в штабе Василия и атаманшу. Сидела атаманша, расстегнувшись, перед бутылкой водки, блестели ярко атаманшины глаза, и тянула она высоким фальцетом:
Спрашу я Машу:
- Что ты будешь пить?
А она говорить:
- Голова болить...
Повернулась к вошедшему Строеву, протянула стакан и крикнула:
- Выпей, красная девица! Что сопли пускаешь? Ничего не ответил Строев - и к Василию:
- Нужно с тобой по делу поговорить. Серьезное!
- Ну, говори!
- Выйдем в другую комнату.
Вышли.
Заходил Строев взволнованно из угла в угол и потом прямо к Василию:
- Дело очень грязное! Я сейчас из Совета! Позорно и скверно! Нас обвиняют в грабежах. Говорят, что наши кавалеристы грабили по домам и даже у рабочих. В предместье какой-то подлец старуху застрелил из-за копеечных серег. Это взволновало рабочих. Говорят, что советские войска-бандиты. Я тебя предупреждал! Просил не брать этой... - не кончил и брезгливо поморщился.
- Амба! Ты не горячись!.. При чем тут она? Народ у нее распущенный - это верно. Так она же баба - подтянуть не умела. А я их сам с завтра шкертом за глотку возьму - шелковые станут.
- Да не в том, в конце концов, дело! Не место в наших рядах такой сволочи! Кто она - бульварная девка! Рассердился Василий.
- Смотри, Мишка! Опять барская блевотина! Тебя послушать: так бульварная девка - не человек? Опять поссоримся.
- Совсем не то! На этот раз не уступлю. Если бы она была втрое хуже, но пришла к нам потому, что ее зажгла революция, выжгла в ней все прошлое, я бы раньше тебя ее принял, как друга. А ты вглядись! Что ты, ослеп? Ведь она идет просто грабить. Для нее все это, чем мы горим: революция, борьба, - только богатый гость, которого удобно обобрать, а потом кликнуть кота и пришить этого гостя. Понимаешь? Ее просто к стенке нужно поставить и с ней всю ее рвань. Из-за таких дело гибнет! Я требую убрать ее из полка... Впрочем... - Строев усмехнулся болезненно. - Пожалуй, это тебе не по силам. Удобная баба... Искать не нужно!
Покраснел Василий от укола и еще больше озлился. Но рта раскрыть не успел, потому что с дребезгом настежь шатнулась дверь, и ворвалась в комнату вихрем Лелька.
И сразу к Строеву:
- Ах ты подстилка свиная!.. Меня к стенке?.. Ты что за командир выискался, буржуйское семя!.. Я шлюха? Говори! - и ухватила Строева за грудь.
Но взял Строев спокойно атаманшины руки и зажал их. Никогда не думал Гулявин, что сила есть у парня, а тут, как побелело вмиг атаманшино горящее лицо, понял, что железом захвачены Лелькины руки. Попыталась вырваться, но только прошипела:
- Пусти, говорю.
А Строев, обернув лицо к Гулявину, равнодушно сказал:
- Я бы попросил тебя употребить власть командира. Подошел Гулявин, взял Лельку за ворот.
- Вот что!.. Ты не в свое дело не путайся! Твоей заботы тут нет! Иди-ка, девушка!
Довел до двери и коленкой поддал. Вылетела атаманша пухом.
А Гулявин затворил дверь за ней и засмеялся:
- Сражение! Ишь какая вояка!.. Строев удивленно смотрел на него.
- Что же? Ты и после этого ее не выставишь? И Гулявин ответил резко:
- Нет!.. Я командир и за себя отвечаю! И в мои дела не лезь. Спутался я с ней или не спутался - не твое дело. Если и спутался, так и то моя забота, а не твоя. Жалко мне бабу, а у тебя жалости к человеку нет. Ей помочь нужно на ноги встать, а не гнать. Не ждал я от тебя, что ты свиньей будешь!
- Василий!
- Чего Василий? Двадцать шесть лет Василий Правду в глаза скажу! Дорога мне баба за удаль!
- Может, за что другое?
- Может, и за другое! Другое я знаю!
- Ну, если меня не слушаешь, подумай о всем полку. Она нас втянет еще в историю. Собой ты можешь рисковать, мною тоже можешь, но сотнями людей ради последней девки нельзя!
- Фу-ты ну-ты, какие страхи! Довольно! Не хочу учителей слушать! Сам учить могу!
- Делай что хочешь! Но я теперь - только начальник штаба Вне службы мы люди чужие, и при первой возможности я уйду
- И черт с тобой! Фря тоже...
Повернулся Гулявин и спокойно пошел к атаманше
ГЛАВА седьмая ГВОЗДИ
Зимним хрустальным, свежим утром по звенящему льду перетянулся полк через Днепр и змеей пополз по Перекопской старой чумацкой дороге в Крым.
Ехал Гулявин впереди полка мрачный и злой.
Строев сдержал слово и почти перестал разговаривать.