Но лётчики уже увидели спящий город, освещенный ракетами.
Один за другим прокатились над городом взрывы, земля дрогнула от них, со звоном поле-тели стёкла, посыпалась штукатурка в домах, сами собой стали открываться окна и двери. Полу-одетые женщины, держа на руках детей, бежали к щелям. Игнатьев, схватив за руку Веру, побе-жал с девушкой к окопу, вырытому у забора. Там уже собрались немногочисленные оставшиеся в доме жильцы. Медленно вышел во двор старичок-юрист, у которого жил на квартире комиссар. Старичок нёс в руке пачку книг, перевязанную бечёвкой. Игнатьев помог ему и Вере спуститься в окоп, а сам побежал к дому. В это время послышался вой летящей бомбы. Игнатьев лёг на землю. Весь двор заполнило мглой – то поднялась в воздух тонкая кирпичная пыль от рухнувшего по соседству здания. Женщина крикнула:
– Газы!
– Какие газы! – сердито сказал Игнатьев. – Пыль это. Сиди в щели! – Он подбежал к до-му. – Старшина, немец бомбит! – закричал Игнатьев.
Старшина и бойцы уже проснулись и натягивали сапоги. Свет начинавшегося пожара ос-вещал их. Котелки белого металла поблёскивали в свете молодого, ещё бездымного пламени. Игнатьев поглядел на быстро, молча одевавшихся товарищей, потом на котелки и спросил:
– Ужин на меня получали?
– Во, брат ты мой, – сказал Седов, – ты там будешь с бабами на скамейке звёзды считать, а мы на тебя ужин получай.
– Скорей, скорей собирайся! – сердито крикнул старшина. – А ты, Игнатьев, беги к комис-сару, побудить его надо.
Игнатьев поднялся на второй этаж. Старый дом весь скрипел от гула бомбовых разрывов, поскрипывая, ходили двери, тревожно позванивала посуда в шкафах, и, казалось, весь старый обжитой дом дрожит, как живое существо, видя страшную скорую гибель подобных себе. Ко-миссар стоял у окна. Он не слышал, как вошёл Игнатьев. Новый разрыв потряс землю, глухо и тяжело села штукатурка, наполнив комнату сухой пылью. Игнатьев чихнул. Комиссар, не слыша, стоял у окна, глядя на город. «Вот он какой, комиссар», – подумал Игнатьев, и невольное чувство восхищения коснулось его. В этой высокой неподвижной фигуре, обращенной к начинавшим гореть пожарам, было что-то сильное, привлекавшее.
Богарёв медленно повернулся. Лицо его было угрюмо. Выражение тяжёлой упорной думы лежало на всём облике его. Худые щёки, тёмные глаза, сжатые губы – всё напряглось в одном большом движении. «Словно икона, строгий», – подумал Игнатьев, глядя на лицо комиссара.
– Товарищ комиссар, – сказал он, – надо бы вам уйти отсюда, ведь он совсем рядом кидает; ударит – ничего от дома не останется.
– Как фамилия ваша? – спросил Богарёв.
– Игнатьев, товарищ комиссар.
– Товарищ Игнатьев, передайте старшине моё приказание: помочь гражданскому населе-нию. Слышите, кричат женщины.
– Поможем, товарищ комиссар. Насчёт тушения-то мало чего сделаешь, дома больше дере-вянные, сухие, и он их зажигает сотнями сразу, а тушигь-то некому – молодой мирный житель эвакуировался либо в ополчение ушёл. Старики и ребята остались.
– Запоминайте, товарищ Игнатьев, – вдруг сказал комиссар, – запоминайте всё, что вы ви-дите. И эту ночь, и этот город, и этих стариков и детей.
– Разве забудешь, товарищ комиссар.
Игнатьев смотрел на мрачное лицо комиссара и повторял: «Правильно, товарищ комиссар, правильно». Потом он спросил:
– Может, разрешите гитару эту взять, что на стенке висит, всё равно дом сгорит, а бойцам очень нравится как я на гитаре играю?
– Дом ведь не горит, – строго сказал Богарёв.
Игнатьев поглядел на большую гитару, вздохнул и пошёл к двери. Богарёв начал уклады-вать бумаги в полевую сумку, надел плащ, фуражку и снова подошёл к окну.
Город горел.
Игнатьев поглядел на большую гитару, вздохнул и пошёл к двери. Богарёв начал уклады-вать бумаги в полевую сумку, надел плащ, фуражку и снова подошёл к окну.
Город горел. Курчавый, весь в искрах, красный дым поднимался высоко вверх, тёмнокир-пичное зарево колыхалось над базаром. Тысячи огней, белых, оранжевых, нежножёлтых, клюк-веннокрасных, голубоватых, огромной мохнатой шапкой поднимались над городом, листва де-ревьев съёживалась и блёкла. Голуби, грачи, вороны носились в горячем воздухе, – горели и их дома. Железные крыши, нагретые страшным жаром, светились, кровельное железо от жара гро-мыхало и гулко постреливало, дым вырывался из окон, заставленных цветами, – он был то мо-лочнобелым, то смертночёрным, розовым и пепельно-серым, – он курчавился, клубился, подни-мался тонкими золотистыми струями, рыжими прядями, либо сразу вырывался огромным стремительным облаком, словно внезапно выпущенный из чьей-то огромной груди; пеленой покрывал он город, растекался над рекой и долинами, клочьями цеплялся за деревья в лесу.
Богарёв спустился вниз. В этом большом огне, в дыму, среди разрыва бомб, криков, дет-ского плача находились люди спокойные и мужественные, – они тушили пожары, засыпали пес-ком зажигательные бомбы, спасали из огня стариков. Красноармейцы, пожарники, милиционе-ры, рабочие и ремесленники всеми силами своими, не обращая внимания на воющую смерть, с лицами, чёрными от копоти, в дымящейся одежде боролись за свой город, делали всё, что могли, чтобы спасти, выручить то, что можно было спасти и выручить. Богарёв сразу почувствовал присутствие этих мужественных людей. Они появлялись из дыма и огня, связанные великим братством, вместе шли на подвиги, врывались в горящие дома и вновь исчезали в дыму и огне, не называя своих имён, не зная имён тех, кого спасали.
Богарёв увидел, как зажигательная бомба упала на крышу двухэтажного дома, искрясь, словно детский фейерверк, и начала растекаться ослепительно белым пятном. Он вбежал по ле-стнице, пробрался на чердак, в духоте, пахнущей дымной глиной, напоминавшей детство, подо-шёл к мутно светившемуся слуховому окну. Руки ему обжигало горячее кровельное железо. Ис-кры садились на его одежду, но он быстро пробрался к тому месту, где лежала бомба, сильным ударом сапога сбросил её вниз. Она упала на клумбу, осветив на миг пышные головы астр и ге-оргин, зарылась в рыхлую землю и стала гаснуть. Богарёв с крыши увидел, как из соседнего го-ревшего дома вынесли на складной кровати старика два человека в красноармейской форме. Он узнал бойца Игнатьева, просившего у него гитару; второй, Родимцев, был пониже ростом и по-шире в плечах. Старуха-еврейка быстро заговорила, – видимо, благодарила Игнатьева за спасе-ние мужа. Игнатьев махнул рукой; в этом жесте, широком, щедром, свободном, словно вырази-лась вся богатая и добрая натура народа. В это время сильнее застучали зенитки, к их выстрелам присоединилось рокотание пулемётов. Новая волна фашистских бомбардировщиков налетела на горящий город. Снова послышался сверлящий вой отделившихся от самолёта бомб.
– По щелям! – закричал кто-то. Но люди, разозлённые борьбой, уже не ощущали опасно-сти.
Чувство времени, протяжённости и последовательности событий словно оставило Богарё-ва. Он вместе со всеми тушил начинавшиеся пожары, засыпал песком зажигательные бомбы, выносил из огня чьи-то вещи, помогал санитарам, приехавшим с автомобилем скорой помощи, укладывать на носилки раненых, ходил вместе со своими бойцами к загоревшемуся родильному дому, выносил книги из горевшей городской библиотеки. Отдельные картины навечно запомнились ему. Человек выбежал из дома с криком: «Пожар, пожар!» Этот человек, вдруг увидевший вокруг себя один лишь сплошной огромный огонь, сразу успокоился, сел на тротуар и сидел неподвижно; запомнилось ему, как в чаду и гари вдруг распространился нежный запах духов, – это загорелся парфюмерный магазин. Запомнилась ему сошедшая с ума молодая женщина.