Значит, он совсем уедет в Париж. У Мартины были свои информаторы: аптекаршазнала все последние новости от доктора; кроме того, у
доктора была служанка Анриетта, когда-то ходившая с Мартиной в школу, она с удовольствием болтала о Даниеле.
На квадратной серой колокольне медленно, без спешки били позлащенные солнцем часы. Шесть ударов упали в тишину затерявшейся в лесных
холмах деревни, как в ящик. Даниеля Донеля нигде не было видно. Из туристского лагеря спустились женщины в брюках или хуже того — в шортах,
материя так натягивалась у них на ягодицах, что казалось, вот-вот лопнет, а туфли на высоченных каблуках —смотреть смешно! Они приходили в
деревню за покупками, волоча за собой, как на поводу, кто одного, кто двух голых загорелых ребятишек, а те в свою очередь волочили куклу или
какую-нибудь игрушку на колесиках. Бакалейная лавка, мясная, скобяная —все было битком набито. Подруги вышли из деревни. За кладбищем дорога
пошла полями, уже посвежевшими, приятными в этот час. Вот и речка, протекающая по неглубокому ущелью, зажатому мягкими, круглыми холмами,
похожими на вымя коров, пасшихся там в лугах. Пейзаж напоминал цветную открытку. Дальше и ручей и дорога шли через лес. На опушке стоял
небольшой замок, его не было видно с дороги из-за высоких стен, ограждавших парк. Из туристского лагеря, расположенного высоко на холме,
донеслось хрипение громкоговорителя, а затем звуки музыки, растворявшиеся в воздухе, как сироп в воде. Вероятно, из лагеря же выскочила и эта
ватага парней и девушек, с дикими криками сбегавшая с холма. Мартина и Сесиль, не сговариваясь, укрылись в кустах, словно им угрожала свора злых
псов. С бьющимися сердцами смотрели они, как ватага проскочила мимо них — потные, гримасничающие, свистящие, кричащие, воющие парни и девушки.
Их внимание привлек, по-видимому, замок, и, став на плечи друг другу, они пытались перелезть через ограду—боже мой!— да ведь среди них
находилась и Анриетта; она карабкалась на стену как раз в тот момент, когда показалась разъяренная немецкая овчарка. Анриетта так поспешно
спрыгнула, что ее юбки накрыли головы державших ее парней, и вся пирамида рухнула на землю. Никто ничего себе не повредил, и банда с улюлюканьем
скрылась в лесу.
Подруги вылезли из своего укрытия. Ну и Анриетта! Она плохо кончит. Выйдя из кустов, Мартина и Сесиль пошли дальше, огорчаясь тем, что
могут испортить свои новые туфли-балеринки; дорога становилась все более пыльной из-за жары и множества пешеходов, двигавшихся в одном
направлении — к озеру, к прохладе. Девушки обогнали целый выводок ребятишек, которые нарочно волочили ноги, чтобы поднять пыль; их беременная
мать толкала пустую коляску, а отец нес на руках орущего младенца. Воскресенье. «Обрывки засаленной бумаги...» — с отвращением сказала Мартина.
И в самом деле, вдоль ручья, под деревьями, на смятой траве валялись объедки, оставшиеся от пикников, вдавленные колесами машин бумажки. Ручеек
шел до самого озера, куда он и впадал.
Ну и народу же! С озера доносились крики, смех, всплески воды! Озеро, освещенное полыхающими красными лучами заходящего солнца, блестело,
как раскаленный металл. Вдалеке маячили неподвижные рыболовы. Наполовину затопленные и сейчас уже никому не нужные лодки плескались в камышах.
На берегу было полно машин с широко раскрытой для охлаждения пастью радиаторов, не хватало только высунутых языков, как у сновавших повсюду
возбужденных жарой и сутолокой собак.
Комфортабельные, пузатые прицепные домики на колесах стояли под деревьями; там же виднелись и новенькие оранжевые палатки, раскладные
столы, стулья... бронзово-загорелые люди. Мартина и Сесиль, приподняв юбки, уселись на огромный пень. Прямо напротив них на ярко-зеленом лужке,
где запрещалось ставить палатки, паслись коровы деда Маллуара.
Вдруг из воды выскочили на луг и забегали среди коров молодые люди в плавках и кое-как прикрывшие свою наготу девушки. Все та же самая
банда! Ну, конечно! Вон Анриетта! Не сумасшедшая ли! Сидя на пне, Мартина и Сесиль смотрели на корриду, которая разыгрывалась перед ними на
противоположном берегу озера.
— Ведь это коровы деда Маллуара, — сказала Мартина,— только бы никто не начал их дразнить...
Но трое или четверо хулиганов уже пытались взобраться на коров верхом. Коровы мычали, брыкались, сбрасывали парней, те, подзадоривая друг
друга, что-то орали. Внезапно прибежал дед Маллуар с сыном, каждый косая сажень в плечах. Мгновенно на берегах озера появились самые различные
люди: тут были и потные, покрытые пылью пешеходы, и элегантные господа в черных очках, спрятавшие галстук в карман, и мотоциклисты, и
велосипедисты со своими девушками, что сидят верхом на багажнике, поджав ноги и крепко обняв кавалера, чтобы не свалиться... эспадрильи,
сандалии, белая замша... босые детишки... они выскочили отовсюду: из воды, палаток и прицепных домиков; из леса выбежали гуляющие. На лугу стоял
страшный гвалт, особенно выделялся голос деда Маллуара. Ударом кулака он сбил с ног одного из парней, а зрители с другого берега напрасно
кричали ему, предупреждая о грозившей опасности, — целых четверо парней навалились на него сзади, пока его сын расправлялся с пятым... Один из
местных жителей поехал на мотоцикле за жандармами, но никто еще и опомниться не успел, как банда уже улепетывала со всех ног, оставив на поле
боя деда Маллуара и его сына.
Перепуганные Мартина и Сесиль не решались идти домой одни и присоединились к семейству с выводком шумливой детворы и младенцем в коляске.
Ах, если бы неожиданно появился Даниель и спас их... Сесиль была в ссоре с Полем: он стал находить целомудренные поцелуи чересчур пресными.
— Излишек витаминов, — иронически говорила на другой день мадам Донзер аптекарше, — ваши потребители витаминов — это завтрашние, а то и
сегодняшние убийцы. Как себя чувствует отец Маллуар?
— Два ребра сломаны. Он обезумел от злости, а его коровы перестали доиться. Если эти голубчики вернутся сюда, не дорого я дам за их
шкуру... Двоих схватили на автобусной остановке, оба парижане, несовершеннолетние, из приличных семей. Один — сын адвоката, другой — сын рантье!
По-видимому, пьяные и насмерть перепуганные. Они даже не туристы, и им нечего было тут делать. И приехали они на «позаимствованной» машине.
— Пробы ставить негде, — сказал аптекарь, показываясь в дверях комнаты, где он изготовлял лекарства. — И машину-то водить не умеют. Угроза
общественному спокойствию.
— Вот видишь,— торжествующе присоединилась к нему мадам Донзер,—твой муж на моей стороне! А виноваты тут прежде всего родители, которые
спускают своим детям все, чтобы они ни натворили, и совсем не умеют их воспитывать.
— Фашисты, — не унимался аптекарь, который был зол на всех за то, что на него свалилось столько неприятностей, когда он вернулся из плена.