И еще к тому же прекрасно играющую в бридж. Представитель автомобильной фирмы, друг мадам Денизы кстати
сказать уже ставший ее мужем — они сыграли свадьбу без шума, — любил общество красивых женщин; едва только завидит Мартину, сразу веселеет. С
этим бывшим гонщиком не всегда было легко, он часто скучал, впадал в мрачность, ему недоставало волнующих ощущений: головоломного риска гонок,
криков толпы, легкой наживы, не говоря уже о смертельной опасности. В данный момент он собирался открыть ультрамодный ночной клуб, как гонщик он
был достаточно известен в определенных кругах, и это ему поможет, а вдвоем с мадам Денизой, у которой связи в обществе, они бесспорно сумеют
извлечь выгоду из такого дела. Они много выезжали, встречались с разными людьми. Мадам Денизу все время удивляло, что Мартина неохотно
соглашалась их сопровождать, не искала развлечений. Странная женщина, любая другая на ее месте с этим вечно отсутствующим мужем... Пусть только
Мартина не притворяется, с мужем у нее не все гладко. Не будет же она всю жизнь ждать своего Даниеля.
Словом, если бы Мартина хотела, то могла бы все вечера проводить с мадам Денизой и ее супругом, присутствовала бы на всех премьерах и
вернисажах. Но она чаще всего отказывалась, постепенно становясь все более замкнутой и нелюдимой. Иногда у мадам Денизы даже появлялась мысль,
нет ли у нее любовника? Случалось, что она приглашала Мартину позавтракать вместе, но между ними не возникало настоящей близости, они болтали о
тряпках, о бридже. Мартина предпочитала поэтому завтракать с Жинеттой, такой же маникюршей, как и она сама. Жинетта — завзятая сплетница, с ней
можно было посмеяться вволю. Завтрак им заменяли пирожные. Они были на «ты», а мадам Денизу следовало величать на «вы». Она чересчур
аристократична, ее седина внушала Мартине уважение. Мадам Денизе это нравилось. Хотя они и не пускались друг с другом в откровенности, все же у
них установились хорошие отношения.
Вот почему в тот день, когда сообщили, что мадам Дениза просит ее зайти, Мартина ничуть не удивилась, спокойно закончила маникюр и пошла
ее разыскивать. Мадам Дениза оказалась в столовой, где в это время дня никого не бывало.
Мадам сразу взяла быка за рога:
— Знаете ли вы, Мартина, что есть вещи, которые не принято делать, хоть они и не караются законом? Тут речь идет об элементарной
порядочности, и никогда еще у нас не случалось ничего подобного...
— О чем вы говорите, мадам?
— Не прикидывайтесь дурочкой, Мартина. Вы бледны как полотно, значит, прекрасно поняли, о чем я говорю...
Мартина молчала, побледнев так, что даже губы побелели.
— Вы переманивали наших дам и создавали себе частную клиентуру... и это жульничество продолжается уже более года. Если бы кто-нибудь
другой сделал нечто подобное, мы давно бы это обнаружили, но вам мы так слепо доверяли... Что бы вы сказали о закройщице, которая, работая в
большом «Доме мод», открыла бы небольшое ателье и переманивала туда клиентов ради собственной выгоды?
— Это совсем другое дело, — прошептала Мартина побелевшими, холодными, почти онемевшими губами, — она бы воровала модели... А мне нужны
деньги... вы платите мало...
— И вы еще выражаете недовольство!.. Так или иначе, вы сознаетесь... Нужда в деньгах никогда не служила оправданием воровства.
. Так или иначе, вы сознаетесь... Нужда в деньгах никогда не служила оправданием воровства. Вы можете
пройти в кассу. У нас работают только порядочные люди.
Сорока. Черная сорока-воровка. Обозленная, Мартина шла, не замечая ни чудесных витрин на улице Сент-Онорэ, ни красивых блестящих вещей. В
кармане у нее были отполированные гладкие шарики, украденные ею у братьев, а мать орала: «Сорока! Сорока-воровка, вот ты кто!» Ей привиделась
сорока на белой скатерти столика в саду гостиницы, где она провела свою первую брачную ночь. Как разозлилась эта птица, когда ее хотели прогнать
со стола. Вцепилась клювом в скатерть и дернула. И это понятно: ее гнали. Надо будет признаться Даниелю, что и его Мартину выгнали. Когда он
вернется. Но после поездки на ферму он больше не возвращался и не писал. А ведь они тогда не поссорились. То, что случилось, было хуже ссоры.
Теперь она боится, как бы он не приехал. Что она ему скажет? Ведь Даниель не знал, что она поступила против правил порядочных людей, занималась
темными делишками, тайком от мадам Денизы, Жинетты, от всех в «Институте красоты». Даниель обо всем этом понятия не имел. Надо будет придумать,
как ему теперь рассказать. Но ей ничего не приходило в голову... С чего бы это вдруг ссориться с кем-нибудь в фирме, где все были так ею
довольны? Она может сказать, что сама ушла по собственному капризу, все ей там осточертело, каждый день одно и то же... Нет, и так не годится...
Даниель слишком хорошо знает, что ей как раз нравится делать ежедневно одно и то же, она ненавидит перемены.
Мартина села за столик в каком-то кафе на Елисейских полях. Месяц только начался. Вряд ли ей заплатят за эти несколько дней, а мелочи,
оставшиеся в ее шкафу, пусть пропадают, лишь бы не возвращаться туда, главное — не возвращаться, никого не видеть, не выслушивать упреков,
соболезнований, поучений. О происшедшем все уже, конечно, знают, мадам Дениза, разумеется, захотела сделать из всего этого показательный случай,
собрала весь персонал... Перед мысленным взором Мартины вереницей проходили лица, ей было невыносимо думать о том, что эти люди будут говорить о
ней, осуждать ее... Богиня! Если бы она убила кого-нибудь, ну, скажем, мадам Денизу, они бы не так набросились на нее, как теперь, за ее
невыдержанность, бестактность... Богиня разбита на тысячу кусков, и обломки валяются у подножия ее собственного пьедестала. Официант ждал... Ах,
да, заказ...
— Один грог, — бросила она официанту, у которого ее задумчивость вызвала улыбку.
Она взглянула вокруг... Кафе-модерн, Даниель такие ненавидит. Под потолком шли длинные волнистые полосы бежевого цвета с круглыми
отверстиями, через которые проникал свет. В глубине зала полосы были голубыми. На стенах — декоративная живопись, треугольники, мешанина
различных цветов, в нишах из-за освещения казавшаяся оранжевой. Сиденья у стульев из разноцветного хлорвинила, гладкий, чистый пол из светло-
голубых плиток...
Все это было новенькое, блестящее. Именно такой Мартина хотела видеть жизнь — новенькой, чистенькой. Что значили для «Института красоты»
те клиентки, которых она переманивала? А она благодаря им могла мечтать, могла быть счастлива... если не сейчас, то хоть когда-нибудь потом,
ведь сейчас она так уставала и была до того занята, что у нее совсем не оставалось времени для каких бы то ни было чувств, кроме усталости...
«Революцию делают закабаленные труженики», — сказал как-то Даниель.