.. Мартина умела также объясниться с представителями благотворительных обществ, когда те заявлялись в
их лачугу опять же из-за всяких выдумок бошей — прививок там или профилактики...
А в классе Мартина всегда была первой ученицей, она одна получала все награды и настолько шла впереди других детей, что между ними и ею
возникала пропасть. Ее не преследовали, она не была козлом отпущения в классе и не сидела одиноко в своем углу. Попросту она была не похожа на
других детей, несмотря на то, что играла и болтала, как все. Но ведь поди пойми этих сплетничающих девчонок, а тут еще немцы в Р., соседнем
городке, — одним словом, девчонкам было о чем посудачить! В их деревне немцев видели редко. Там им нечего было делать, деревня ничего собой не
представляла ни с точки зрения продовольственных поборов, ни в смысле жилья: здесь не было благоустроенных домов, замка, вилл с ванными
комнатами.
Но жители достаточно насмотрелись на немцев и в городке Р., куда волей-неволей приходилось наведываться за покупками, на рынок и в
комендатуру. У себя в деревне они могли сколько душе угодно ненавидеть бошей, оказывая им молчаливое сопротивление, если это ничем не грозило —
рисковать они не любили. Но когда какая-нибудь из деревенских женщин появлялась с фрицем, против нее тотчас единодушно ополчалось общественное
мнение, ей объявляли поголовный бойкот. Так поступили, например, с женой одного мелкого фермера, кюре даже намекнул о ней в проповеди. Дети во
всем следовали за взрослыми. Это они обычно предупреждали о появлении немцев, бегая из дома в дом. Улицы тотчас же пустели, и патруль или
гуляющие немецкие солдаты проходили по совершенно безлюдной деревне.
Но чаще немцы приезжали на машинах, заставая жителейврасплох, не дав им возможности скрыться в домах. Заглядывали немцы и в леса, но
дети теперь не отваживались туда ходить, и взрослые могли не запрещать им этого: священный страх приковывал детей к домовым палисадникам. Мари с
детьми в одинокой хижине на опушке леса запиралась на ночь, и Мартина томилась взаперти. Девчонки в школе придумывали всякие ужасы, представляя
себе появление немцев перед уединенной хижиной и поголовную резню; это было похоже на правду, хотя, по сути дела, уединенность особой роли не
играла. Словом, Мартину не преследовали в классе, ее не избегали и не травили. Но то, что она, прочитав один раз стихотворение, безошибочно
запоминала его наизусть, не делала ошибок в диктанте, помнила все исторические даты,— это чем-то стесняло детей, внушая им скорее неприязнь, чем
уважение, как некая ненормальность.
А между тем то, что Мартина запоминала с такой потрясающей легкостью, ее самое нисколько не интересовало. У нее была необычайная память —
все, что она читала и слышала, как бы прилипало к ней; к тому же она органически не переносила плохой, нечетко выполненной работы, не терпела
каких бы то ни было помарок, подскабливаний, клякс, загнутых углов тетрадей и книг. Ее собственные тетради и книги были всегда как новые, будто
ими еще не пользовались.
Учительница жила в этих местах уже четверть века, она хорошо знала и Мари, и ее лачугу, поэтому позволяла детям Пенье и Венен оставаться в
школе готовить уроки. Но иногда Мари говорила своим ребятишкам: «Извольте вернуться домой вовремя, что еще за новость — оставаться в школе после
конца занятий? Вот я поговорю с учительницей...» Водворенная в лачугу Мартина становилась невыносимой, она занимала весь стол, расстилала на нем
старые газеты, чтобы не запачкать своих тетрадей, и малыши пошевелиться не смели: упаси бог помешать Мартине, задеть ее или толкнуть стол.
Но иногда Мари говорила своим ребятишкам: «Извольте вернуться домой вовремя, что еще за новость — оставаться в школе после
конца занятий? Вот я поговорю с учительницей...» Водворенная в лачугу Мартина становилась невыносимой, она занимала весь стол, расстилала на нем
старые газеты, чтобы не запачкать своих тетрадей, и малыши пошевелиться не смели: упаси бог помешать Мартине, задеть ее или толкнуть стол...
Мартина была страшна в гневе, кричать она не кричала, а сразу била, рука же у нее была, как у матери, тяжелая. Зато уроки она приготовляла
мгновенно, после чего сидела в углу, ничего не делая, закрыв глаза, или в любую погоду шла побродить по деревенским улицам — ведь гулять по лесу
нельзя было из-за немцев.
Свои тетради и книги Мартина прятала на верху буфета, где им как будто угрожала меньшая опасность. Но вот однажды утром она обнаружила,
что крысы ночью их искромсали и изгрызли... Мартина положила жалкие остатки тетрадей и книг на стол и смотрела на них, не говоря ни слова. Но
когда трое веселых лягушат — ее братишки, — любопытствуя, что же натворили крысы, влезли на скамью, а со скамьи на стол и в довершение всего
опрокинули на искромсанные тетради бутыль прованского масла, то даже сама Мари испугалась: бог с ним с маслом, выданным на целый месяц, ее
испугала Мартина — девочка совсем обезумела!
Она рычала, топала ногами, стучала кулаками, схватила литровую бутыль с вином и запустила ею в ребятишек с такой силой, что бутыль
разлетелась вдребезги. Хорошо еще дети успели захлопнуть дверь за собой, попади Мартина в них — убила бы! Мартина же билась в припадке отчаяния
и гнева. Наконец, не помня себя, она рухнула на кровать матери. Мари принесла ей воды. Неожиданно Мартина совершенно спокойно встала, собрала
искромсанные, в жирных пятнах тетради и книги, разорвала их на мелкие клочки и бросила в горящую плиту.
Она никогда не опаздывала в школу, а тут пришла, когда урок уже начался. Дети смотрели на нее во все глаза. Она села на свое место и
спокойно проговорила — «Я потеряла ранец с книгами и тетрадями». Она была мертвенно бледна. Учительница, подозревая, что в лачуге разыгралась
какая-нибудь драма — от Мари и Пьера Пенье можно было всего ожидать,— сказала: «Хорошо, я верю, что ты не виновата. Постараемся достать тебе
новые. Продолжим диктант. Что вы на нее уставились, сами-то вы разве никогда ничего не теряли? Продолжаем...»
Соседка Мартины, маленькая блондинка Сесиль Донзер, дочь парикмахерши, шепнула ей: «Я тебе дам довоенную тетрадку, замечательную...
приходи ко мне домой после школы». Так началась их дружба — на всю жизнь.
III
Купель современного комфорта
Мадам Донзер, парикмахерша, не сразу позволила своей дочери водиться с дочерью Мари Венен, хотя Мартина-пропадавшая-в-лесах пришлась ей по
душе еще до войны, когда совсем маленькой явилась в парикмахерскую, чтобы купить мыло на деньги, вырученные от продажи ландышей. Мадам Донзер
подарила ей тогда кусок фиалкового мыла, которое Мартина долго выбирала: на свои гроши она никак не могла бы его купить, но ввести мыло в дом
Мари Векен показалось мадам Донзер святым делом. Однако впустить к себе в семью эту большую девочку... Мадам Донзер была набожной католичкой,
доброй женщиной, и в конце концов она решила, что ее долг— помочь дочери грешницы, несчастной девочке, такой способной к ученью, стать
порядочной женщиной вопреки среде, в которой она выросла.