Мартина, всегда
пунктуальная, будет спешить на работу.
Даниель открыл дверь своим ключом. Направо, в спальне, горел свет, налево была распахнута дверь в кухню, тоже освещенную. Даниель позвал:
— Мартина! — и вошел в спальню. Там царил странный беспорядок: на полу валялась одежда, постель была смята...
Мартина вышла из ванной в ночной рубашке, с растрепанными волосами, осунувшаяся.
— Что тут происходит? — Даниель с удивлением смотрел на Мартину, оказавшуюся в таком необычном для нее виде.
— Я больна, — Мартина повалилась на постель.
— Что с тобой? Что у тебя болит?
— Видимо, печень...
— Ложись как следует, под одеяло!.. Надо тебе что-нибудь? Грелку?
Мартине понадобилось бы все что угодно, лишь бы Даниель занялся ею. Грелка, которую он ей принес, была бальзамом на ее раны, и то, как он
поправил одеяло, подобрал с пола одежду, поставил рядом ее туфли, одну из которых нашел под стулом, а другую у двери... «Видно, очень тебе было
больно, — говорил он, — ты не измерила температуру? Не позвать ли все-таки доктора?» А может быть, он все еще любит ее? И не изменял ей ни с
Жинеттой, ни с другими? Интонация — еще не очень большая улика, ее не приняли бы во внимание на суде. Даниель расхохотался бы, назвал бы ее
сумасшедшей. Грелка разливала по телу Мартины блаженное тепло, и оно подступало к самому сердцу. Даниель растрогался, увидев на глазах у Мартины
слезы.
— Тебе все еще больно, моя девочка-пропадавшая-в-лесах?
— Нет, я плачу потому, что мне уже не так больно...
Даниель понимающе покачал головой.
— Какая гадость эти приступы печени... Я тебе приготовлю чаю.
— Нет, ложись сюда...
Даниель покорно разделся, лег и обнял Мартину. Она опять принялась плакать, но это были благодатные слезы, теплые, как грелка; огромное
счастье таяло у нее в сердце, как сахар, и горячая кровь разносила его по всему телу. Разве можно убить человека из-за какой-то интонации?
Теперь она будет на страже, будет наблюдать, следить.
В этот вечер, боясь, что известие об отъезде дурно отразится на Мартине, Даниель ничего ей не сказал. Утром она встала, как обычно, в семь
часов. Потихоньку, не открывая занавесок — пусть Даниель еще немного поспит, пока она одевается в ванной и приготовляет завтрак... Даниель не
спал, он раздумывал, как сообщить ей о своем отъезде, мирно поцеловать ее на прощание... Бедная Мартинетта!
Мартина поставила на кухонный стол чашки для завтрака, кофейник, сахарницу — тщательно выбранный сервиз на двоих из толстого фаянса
фисташкового цвета снаружи, черного внутри. У этих чашек были такие коротенькие ручки, что Даниель уронил свою в тот же день, когда был куплен
сервиз, и злосчастная ручка отбилась, Мартина не переставала огорчаться из-за этого уродства, и как Даниель ни уверял, что он предпочитает чашку
без ручки, Мартина, не выносившая ломаных вещей, мечтала о новом сервизе на двоих. Она уже приглядела один у Примавера... Даниель двумя руками
держал свою чашку без ручки. Как Мартина любила его по утрам, когда он сидел вот так, в смятой пижаме, поджав под себя одну ногу и дуя на
горячий кофе, пока она намазывала ему хлеб маслом.
..
— Тебе лучше, старушка?
Она чувствовала себя совсем хорошо, ощущала только небольшую слабость в ногах. Осунувшаяся, с запавшими глазами, с темными веками и
темными кругами под глазами... но такая же бодрая, как всегда.
— Ну и глаза у тебя!..— сказал Даниель. — Будто кто подбил! Новая прическа тебе идет, — добавил он, любуясь, — да тебе все идет... Мне не
хотелось говорить вчера... ты была так больна. Я уезжаю в Америку по делам.
— Надолго? — Мартина положила ломтик хлеба на тарелку Даниеля.
— Не знаю.
— Едешь один?
— Ну конечно... — Даниель был удивлен этим вопросом. — Я еду не с делегацией, получил личное приглашение. От калифорнийской фирмы.
Мартина думала вовсе не о делегации, а о Жинетте. Раз Даниель едет один, значит, все, что она тут придумала, — ерунда. Сейчас Мартина даже
рада была тому, что он уезжает подальше от этой бабы. Если между ними что-нибудь и было, то это ведь не помешало Даниелю идти своей дорогой, как
будто бы ничего и не произошло...
— Когда ты уезжаешь? — Мартина спокойно пила кофе.
— Послезавтра... Поезд в Гавр отходит рано, я поедуна вокзал прямо с фермы. Мы попрощаемся сегодня. У тебя есть чем покрыть месячный
взнос за автомобиль? Я принес тебе немного денег...
— Они не будут лишними...
Мартина не призналась ему, что у нее нет ни гроша не только для уплаты за машину, но и за все остальное. Она так увязла в долгах, что не
видела никакого выхода, исчерпала все силы и средства. Самый крупный взнос предстояло сделать за машину, и деньги Даниеля подоспели как раз
вовремя. Уже давно он не вмешивался в ее дела. Кредит — это какая-то прорва, он обходится слишком дорого. Когда покупаешь в кредит, кажется, что
ты все можешь, что ты богат, а на самом деле...
Даниель простился с ней, успокоенный. Мартина поцеловала его и сказала:
— Поезжай... Но не забывай меня. Если ты меня забудешь, берегись! И храни тебя бог...
Что-то чересчур торжественно. Но с ней это случалось и раньше,
XXVIII
„...не бывает шабаша без летучих мышей"
В отсутствие Даниеля Мартина всеми силами старалась выбраться из денежных затруднений. Но ничего не получалось, не ладилось. Так,
например, телевизионный конкурс, на который Мартина записалась, надеясь разом выиграть крупную сумму, кончился полным провалом. Она не учла, что
ей давно уже некогда было слушать радио, что она не покупала пластинок, а между тем появились новые песни, прославились новые исполнители. И как
нарочно, все вопросы, на которые она должна была ответить, относились к модным новинкам. Ведущий старался ей помочь, как мог, но она выиграла
всего лишь коробку мыла и ничего больше. Те, кто ее видел и слышал, подшучивали над ней: нечего соваться — только народ смешить!
«Тебе это уже не по возрасту..