Вот и улица Ломоносова, где в марте прошлого года дедушку так удачно сбило каретой неотложной помощи, когда он напился по случаю смерти Вождя.
Пять Углов. Поворот, подворотня, где уже темно. Двор-колодец. Парадное с битой ступенькой. Лестница - пролет, перила... Седьмой этаж. Они входят с черного хода, то есть - прямо на кухню их коммунальную, где дедушка гасит свою папироску в серой ракушке и бросается маме в ноги.
- Любовь! - И откидывает набриолиненную голову. - В последний раз: отдай нам Александра! Христом Богом прошу.
- Зачем вам мальчик, вы же его погубите! - кричит мама, отскакивая, - Вы не сумеете созвучно воспитать!
- Мы воспитаем, - бормочет дед, ловя ее руку. - Мы отдадим его в Мариинку, в балетную студию. Клянусь тебе: великим танцором воспитаем, звездой... Или в Нахимовку, на офицера флота... Любовь! В последний раз!
- Нет, нет и нет! Мать - я! И он усыновлен!
Дед, стоя на коленях, обнимает Александра.
- Внучек, прощай! Что бы ни случилось - ты не без роду-племени, запомни. Из Санкт-Петербурга ты.
- Да никакого Петербурга нет, старорежимные вы люди! Не слушай глупостей: есть только Ленинград! Не смейте этого, не смейте! - оттаскивает она дедушку, который ползет на коленях к Александру, продолжая часто-часто крестить пустоту перед собой:
- Храни тебя Господь!
- Храни тебя Господь!
- Храни тебя!..
Скорый с Витебского вокзала отходит, когда Александр уже спит.
Когда он просыпается, Санкт-Петербурга уже нет. И даже Ленинграда.
Пусто в окне.
Снег идет.
- Смотришь? - Гусаров взъерошивает ему голову. - Смотри-смотри. Это - твоя страна.
Страна была вся белая. Поля, леса. Чернело, где осыпалось с еловых лап. И небо.
А потом стало смеркаться, и на Александра из стекла вдруг посмотрели его же глаза. В упор.
Радио запело "Землянку", и мама припала к Гусарову, который ее обнял, чтобы не жестко было от стены. С остановившимися глазами подпевая, они покачиваются на стыках рельс. Пой, гармоника, вьюге назло.
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви... Вечером, когда стояли пятнадцать минут, папа принес из Орши пиво и лимонад с уже нерусским названием "Журавiнны".
- Из журавлей, что ли? - засмеялась мама.
- А кто его знает? - сказал Гусаров. - Белоруссия! Та же вроде бы Россия, а вот поди... Не разбери-поймешь!
От этого лимонада в полночь у Александра началась рвота.
А потом он потерял сознание, так и не досмотрев свою страну до западных границ.
II.
ФИГУРНОЕ КАТАНИЕ
Гусаров сказал:
- Давай, брат. Овладевай!.. А мы на тебя с мамой посмотрим.
И закрыл дверь квартиры.
Цокая о ступеньки металлом купленных ему еще в Ленинграде "снегурок", Александр спустился с третьего этажа, ударом плеча выбил примерзшую дверь и выпал наружу.
Двор был сияюще пуст. Город был незнакомый. Следуя скорым к месту назначения гвардии майора Гусарова, усыновившего его как родного, Александр внезапно заболел. Как послевоенный ребенок, он не отличался крепким здоровьем. К тому же, будучи по отцу, деду, а также прадеду ленинградцем-петроградцем-петербуржцем, подорван был генетически, начиная с третьего колена. Но его мама и новый папа гвардии майор Гусаров, владея в объеме средней школы историей СССР, знали, что великий русский полководец генералиссимус Суворов, кстати, тезка, свое хрупкое здоровье в детстве сумел переломить закалкой, а потому отнюдь не считали случай Александра безнадежным. Во время болезни Александру исполнилось семь, и, как только он выздоровел, уже на новом месте у западных границ, его поставили на коньки и крепко-накрепко зашнуровали. Коньки были фабричным способом припаяны к подошвам, так что снять их не было никакой возможности.
Александр поднялся. Подламываясь в лодыжках, он доцокал до середины двора, откуда его стало видно маме с Гусаровым. Он помахал им рукой.
После чего - под наблюдением ощущая чувство ответственности - приступил к занятию зимним видом популярного национального спорта. Сделав круг по бугристому льду, он поднял глаза. Из окна наблюдатели сделали знак "продолжать в том же духе". Александр стал продолжать. Продолжая, он наехал на крышку люка, которая вдруг провалилась, и конькобежец Александр с поверхности двора исчез. Но этого ни мама, ни Гусаров уже не увидели, потому что как раз за мгновение перед внезапным его исчезновением они обнялись и отошли от окна, удалившись в комнату, которая в этой коммунальной квартире ДОСа - Дома офицерского состава - на троих была одна, почему и приходилось в отсутствие третьего не терять даром времени.
Александр пришел в себя на дне колодца и вновь поднялся на "снегурки". Он не погиб. И даже не сломалось в нем ни косточки.
Было глубоко и черно - оттого что, поглотив жертву халатности рабочих коммунального хозяйства этого города, круглая чугунная крышка приподнялась и стала на свое место. Там, наверху, сияла выгнутая узким полумесяцем полоска света. Там, наверху, мороз и солнце... Стоя во тьме, Александр зубами стащил варежки и принялся ощупывать стены своей ловушки. Они были из кирпича. Потом руки нащупали ребристую железную скобу, над ней - еще одну. Александр приступил к восхождению. Лязгая железом о железо, он перебирал скобы и взглядывал на яркий полумесяц. Потом он уперся через шапку своей макушкой о чугун и сразу предвосхитил, что ни приподнять его, ни даже сдвинуть он не сможет. Снял руку со скобы, попытался просунуть пальцы в щель - нет, не выйдет и так. Ждать, когда пройдут над ним? Но двор был пуст, так было рано. И было воскресенье. А руки коченели, ослабевая. Такой вот капкан. Бескорыстный... Кто его расставил? Никто. Но я в него попался. "Я!" - крикнул гневно Александр. Эхо отозвалось. Вот так. Никто на него не охотился, значит, и на выручку не придет никто.
Чтобы не упасть вторично и не сломаться на этот раз, Александр поспешил спуститься на дно колодца самостоятельно. Там он сел на корточки, обхватил колени. "Возьми себя в руки, Александр", - говорит мама. Вот он себя и взял. И держал, не выпуская. Только машинально лязгал "снегуркой" по битому бутылочному стеклу. Надумав, он снова поднялся на коньки и впритирку к кирпичу пошел кругом. Р-раз! - руки провалились в пустоту, и Александр снова упал, но на этот раз удачно - сокрытый тьмой, в стене колодца был вход куда-то. Тесный. Александр опустился на колени. Вынул из кармана и надел варежки. Принагнул голову и, обшаркиваясь плечами, пошел на четвереньках навстречу неизвестности. Долго ли, коротко ли шел Александр, чихая от пыли, только путь ему преградила решетка. Железная.
Устроившись рядом с решеткой, он неторопливо и тщательно ее ощупал. Снаружи решетка должна была запираться на висячий замок, но - по халатности, на этот раз спасительной, - была заперта просто на алюминиевую проволоку, которую Александр, высунув руку, размотал.
Открыл решетку, выполз и поднялся на коньки.
Под землей он потерял ориентацию, поэтому был очень удивлен, что оказался вновь в подъезде собственного дома, куда на этот раз он не спустился, а поднялся из подвала. Он закрыл за собой дверь с надписью "БОМБОУБЕЖИЩЕ", выбил дверь подъезда, которая опять примерзла, и, подламываясь на лодыжках, вышел во двор.
Солнце и мороз. С трансформаторной будки посреди двора по-прежнему скалился череп над надписью "ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ". Щурясь на лед, он доцокал до коварной чугунной крышки, опустился на колени и, поднатужившись, столкнул ее в паз до конца. Поднял голову на окно в третьем этаже.
Оно было пустым.
Он набрал снегу, который рядом с люком хорошо лепился. Поднялся на "снегурки", размахнулся и влепил черепу снежком прямо в пустую глазницу.