Эта история нас задержала. Мы в последний раз поужинали в роскоши лагеря и вечером пустились в путь. Четыре часа мы двигались медленно. Первый переход всегда бывал медленным: как люди, так и верблюды с большой настороженностью и тревогой выходили навстречу новым опасностям. Вьюки съезжали, приходилось дополнительно подтягивать подпруги и менять всадников. Кроме моих собственных верблюдиц (Газели, теперь уже почтенной бабушки, приставленной к верблюжатам, и Римы, ухоженной верблюдицы, которую Сухур украл у племени руалла) и верблюдов моих телохранителей, я ездил на индийских и уступил одного из них Вуду (отлично сидевшему в седле и почти каждый день менявшему животных), а другого – йеменцу-кавалеристу Торну. Торн сидел в седле как араб: на нем был головной платок и полосатый халат поверх формы хаки. Сам Ллойд восседал на чистокровной верблюдице, предоставленной ему Фейсалом. Это было красивое, быстроглазое животное, но похудевшее и обстриженное после чесотки.
Наш отряд двигался в беспорядке. Вуд отставал, и мои люди, новые и необученные, которым стоило большого труда держать индийских верблюдов вместе, теряли с ним связь. Так он остался вдвоем с Торном и пропустил наш поворот к востоку в глубокой темноте, всегда царившей ночью в теснинах Итма, если только луна не стояла прямо над головой. Они продолжали двигаться по главной дороге в направлении Гувейры и ехали так долгие часы. Наконец они решили дождаться рассвета в одной из боковых долин. Оба были впервые в этих краях, не слишком доверяли арабам и постоянно оглядывались по сторонам. Мы догадались о случившемся, когда они не появились на полуночном привале, и еще до рассвета Ахмед, Азиз и Абдель Рахман повернули назад, получив приказ объехать все три из возможных дорог и привести заблудившуюся пару в Румм.
Я остался с Ллойдом и с основной частью отряда, служа им проводником на волнистых склонах розовых песчаных и зеленых тамарисковых долин в Румм. Воздух и освещение были так восхитительны, что мы ехали, совершенно не думая о завтрашнем дне. Мир вокруг нас становился все благодатнее. Прошедший накануне вечером слабый дождь, соединив вместе землю и небо, превратил их в мягкий день. Краски скал, деревьев и почвы были такими чистыми, такими живыми, что мы испытывали восторг от реального контакта с ними и боль от невозможности унести хоть какую-то их часть с собой. Мы наслаждались своей праздностью. Индийцы оказались скверными погонщиками верблюдов, а Фаррадж и Дауд жаловались на новую форму «седельной болезни», которую они называли «юсуфовской» и которая частенько заставляла их слезать с верблюдов и милю за милей шагать пешком.
Наконец мы въехали в Румм, в час, когда краски заката пылали на громадных скалах долины. Вуд с Торном были уже там, в сложенном из песчаника амфитеатре источников. Вуд чувствовал себя больным и лежал на площадке моего бывшего лагеря. Абдель Рахман обнаружил их еще до полуночи и с трудом убедил следовать за ним – Вуд и Торн долго не понимали его: те несколько египетских слов, которые они знали, не слишком помогали разобраться в монотонном аридском диалекте Рахмана или в сленге ховейтатов, которым он пытался восполнить пробелы. Рахман повел их напрямик через горы, что далось им очень нелегко.
Вуд был голоден, страдал от жары, нервничал и злился до того, что готов был отказаться от туземного обеда, приготовленного Абдель Рахманом в придорожной палатке. Он уже начинал думать, что больше никогда нас не увидит, и выказал недовольство, когда мы дали понять, что не стоит ждать от Румма и его нынешних гостей глубокого сочувствия его страданиям. Мы оставили его лежать, а сами пошли бродить по долине, восторгаясь ее великолепием. К счастью, вскоре за ужином дружеские отношения были восстановлены.
На следующий день, когда мы уже седлали верблюдов, появились Али и Абдель Кадер. Мы с Ллойдом разделили второй ланч с ними, так как они ссорились, а присутствие гостей делало их более сдержанными. Ллойд был из тех редких людей, которые могут есть с кем угодно, что угодно и когда угодно. Вскоре после ланча мы двинулись вслед за нашим отрядом по огромной долине.
Спустившись вниз, мы пересекли плоскую долину Гаа, бархатная поверхность которой вызвала у наших верблюдов желание посоревноваться в скорости, и скоро догнали отряд, вынудив его расступиться перед нашими шедшими в галоп животными. Индийские вьючные верблюды заплясали как безумные, пока не сбросили наконец на землю свой груз. Потом мы, успокоившись, стали подниматься по Вади-Хафире, расселине, появившейся в плато словно удар от сабли. В ее начале находился крутой проход к вершине Батры, но в тот день мы остановились, не доходя до него, и устроили привал в гостеприимной глубине долины. Мы разожгли большие костры, которые были как нельзя более кстати холодным вечером. Фаррадж, как обычно, по-своему приготовил для меня рис. Ллойд, Вуд и Торн принесли мясные консервы и крекеры из пайка британской армии, и мы устроили совместный пир.
На следующий день мы поднимались по разбитому зигзагообразному проходу; под нами травянистый ковер Хафиры обрамлял конический холм в ее центре, высившийся на фоне фантастических серых куполов и сверкающих пирамид руммских гор, панорама которых словно раздвигалась бродившими над ними облачными массами. Мы наблюдали за нашим длинным, извивавшимся вместе с тропой, шагавшим наверх караваном, пока перед самой полуночью верблюды, арабы и индусы, а также груз без происшествий не достигли вершины. Удовлетворенные увиденным, мы, перевалив через гребень, быстро спустились в первую зеленую долину, защищенную от ветра и нагретую слабым сиянием солнца, умерявшим осенний холод этого высокого плато. Кое-кто стал снова поговаривать о том, чтобы поесть.
Глава 72
Я вышел в северном направлении на разведку с Авадом, погонщиком верблюдов из шерари, завербованным в Румме без предварительного изучения его личности. В нашем отряде было так много вьючных верблюдов, а индийцы оказались такими неумелыми новичками в деле навьючивания верблюдов и управления ими в пути, что моим телохранителям приходилось отвлекаться от прямой обязанности ехать рядом со мною. И тогда Шавах представил мне своего кузена Хайяла из племени шерари, который должен был находиться при мне неотлучно независимо ни от чего. Я принял его с первого взгляда, и теперь выдался случай проверить его достоинства в затруднительных обстоятельствах.
Мы поехали в обход Абу-эль?Лиссана, чтобы убедиться, что турки действительно бездельничают. Они имели привычку посылать верховой патруль на отдельные участки Батры при внезапном получении информации, а я пока не собирался ввязывать наш отряд в ненужные бои.
Авад был неухоженным парнем лет восемнадцати, с коричневой кожей, великолепно сложенным, с мускулатурой и сухожилиями атлета, быстрым как кошка, энергичным в седле, прекрасным наездником. Он не отталкивал своей внешностью, хотя его лицо носило отпечаток основных черт племени шерари, а дикарские глаза постоянно горели подозрительным ожиданием, как если бы в каждый данный момент перед ними возникало что-то новое, отличное от обыденной жизни, не отвечавшее его ожиданиям или принятым порядкам, а потому враждебное.
Эти люди из племени шерари были загадкой пустыни. У других племен могли быть надежды или иллюзии. Шерари знали: ничто иное, чем физическое выживание, не позволит им чувствовать свою принадлежность к человечеству как в этом, так и в загробном мире. Именно на этой основе строилась их вера. Я обращался с ними в точности так же, как и с другими бедуинами из моих телохранителей. Они находили мое покровительство не только достаточным, но удивительным и даже лестным. Находясь у меня на службе, они становились полностью моей собственностью и были хорошими рабами, потому что ничто не могло уже унизить их достоинство.
В моем присутствии Авад выглядел смущенным и застенчивым, в обществе же своих товарищей бывал весел и готов подшутить. Он верил во внезапную удачу, превосходящую мечты, и был полон решимости во всем следовать моим указаниям. В данный момент речь шла о том, чтобы отправиться через Маанское шоссе и добыть информацию о турках. Когда нам это удалось и турки пустились в погоню, мы вернулись обратно, сдублировали маневр, таким образом обманув их кавалеристов на мулах, которые повернули на север, в безопасном для нас направлении. Авад с радостью участвовал в этой игре и прекрасно орудовал своей новой винтовкой.
После этого мы с ним поднялись на вершину горы, господствовавшей над Батрой и над долинами, спускавшимися к Абу-эль?Лиссану, и пролежали там до второй половины дня, ничего не делая, а лишь глядя на турок, двигающихся в ложном направлении, на наших спящих товарищей и пасущихся верблюдов. Тени от низких облаков, проносившихся над травой под бледным солнечным светом, напоминали неглубокие лощины. Здесь было покойно, прохладно и очень далеко от суетного мира. Суровость высоты говорила нам о ничтожности наших забот о пошлом багаже, она утверждала свободу, возможность быть одному, ускользнув от эскорта слуг, покой и забвение оков бытия.
Но Авад не мог забыть про свой аппетит и новое ощущение власти в моем караване. Он беспокоился о своем желудке, жевал в неисчислимом количестве стебли травы и, отводя глаза, рассказывал мне отрывистыми фразами о проделках своего верблюда, пока я не увидел кавалькаду во главе с Али, показавшуюся над верхним концом прохода. Мы побежали по склонам вниз, им навстречу. Али потерял в ущелье четырех верблюдов, два из которых разбились при падении, а два других подохли от изнурения, карабкаясь на уступы. Кроме того, он опять встретился с Абдель Кадером, как ни молил Аллаха избавить его от глухоты, чванства и хамских манер этого человека. Эмир ехал неуклюже, не чувствовал дороги и категорически отказывался присоединиться к нам с Ллойдом ради безопасности.
Мы предложили им после наступления сумерек следовать за нами, а так как у них не было проводника, я одолжил им Авада. Наша встреча должна была снова состояться в палатках Ауды. Мы ехали вперед по неглубоким долинам и пересекавшим их кряжам, пока солнце не село за высокой грядой, с вершины которой мы увидели квадратную коробку станции в Гадир-эль?Хадже, противоестественно вторгшуюся в бескрайние просторы. В долине за нами росли купы ракитника; мы объявили привал и разожгли костры, чтобы поужинать. В тот вечер Хасан Шаху пришла в голову приятная фантазия (позднее ставшая привычкой) завершить трапезу индийским чаем. Мы были признательны ему за это и без зазрения совести вскоре выпили весь его чай и подъели его сахар, прежде чем он смог получить с базы новые запасы того и другого.
Мы с Ллойдом наметили место перехода через железную дорогу – сразу за Шедией. Как только зажглись звезды, по общему согласию было решено двигаться, ориентируясь на Орион. Мы пустились в путь и ехали час за часом, а Орион все не становился ближе. Вскоре мы вышли на показавшуюся нам бесконечной равнину, которую пересекали однообразными полосами мелкие русла речек с невысокими плоскими прямыми берегами, которые в неверном молочном свете звезд каждый раз казались нам насыпью долгожданной железной дороги. Твердая дорога под ногами и холодивший, освежавший наши лица воздух пустыни позволяли нашим верблюдам бежать резво и свободно.
Мы с Ллойдом оторвались от каравана, чтобы вовремя обнаружить железную дорогу и не нарваться всем отрядом на какой-нибудь блокгауз или патруль турков. Наши превосходные верблюды мчались широким шагом, и мы, сами не замечая, уходили от каравана все дальше и дальше. Джемадар Хасан Шах послал вперед сначала одного человека, чтобы не терять нас из виду, затем другого и третьего, пока его отряд не растянулся в цепочку запыхавшихся всадников. Тогда он передал по этой цепочке срочную просьбу к нам ехать помедленнее, но депеша, полученная через людей, говоривших на трех разных языках, совершенно не поддавалась расшифровке.
Мы остановились и услышали, что тихая ночь полна звуков. Замиравший ветер овевал нас ароматами вянущей травы. Мы снова погнали верблюдов, на этот раз медленнее, а равнину по-прежнему пересекали эти обманчивые русла, державшие нас в постоянном и бесполезном напряжении. Мы почувствовали, что звезды словно сместились и что мы едем в неверном направлении. Где-то в багаже Ллойда был компас. Мы остановились и принялись рыться в его седельных сумках. Компас нашел подъехавший Торн. Глядя на светившийся кончик стрелки, мы долго старались сообразить, какая из нескольких похожих друг на друга северных звезд могла быть пропавшим Орионом. Затем снова бесконечно долго ехали вперед, пока не поднялись на высокий холм. Придержав верблюда и указывая на что-то рукой, Ллойд удивленно остановился. Далеко впереди виднелись два каких-то куба, которые были чернее неба, а рядом торчала островерхая крыша. Мы выходили прямо к станции Шедия, почти вплотную к ее строениям. Повернув направо, мы быстро пересекли открытое пространство с некоторым опасением, как бы отставшая часть каравана не пропустила поворот, но все обошлось, и уже через несколько минут мы в следующей лощине обменивались впечатлениями о минувшей опасности на английском, тюркском, урду и арабском. Где-то далеко позади нас в турецком лагере отрывисто лаяли собаки.
Мы свободно вздохнули, радуясь, что удачно проскочили первый блокгауз под Шедией. Немного повременив, мы поехали дальше, надеясь вскоре пересечь линию железной дороги. Но время опять тянулось, а ее все не было видно. Наступила полночь, мы ехали уже шесть часов, и Ллойд стал с горечью говорить, что этак мы к утру доедем до Багдада. Железной дороги здесь быть и не могло. Торн увидел вдали ряд деревьев, и ему показалось, что они движутся. Мы тут же передернули затворы, но это действительно были всего лишь деревья.
Мы уже расстались с надеждой и теперь ехали беспечно, клевали носом в своих седлах, не в силах бороться с опускавшимися от усталости веками. Внезапно моя Рима словно потеряла самообладание. Она с пронзительным визгом метнулась в сторону от дороги, едва не выбросив меня из седла, диким рывком перепрыгнула два наноса песка и канаву и бросилась плашмя на покрытую густым слоем пыли землю. Я ударил ее по голове, она поднялась на ноги и нервно зашагала вперед. Индийские верблюды снова остались далеко позади. Через час перед нами показался неясно вырисовывавшийся нанос, последний в эту ночь. По мере нашего приближения он принимал все более необычную форму, и по его длине стали видны темные пятна, которые могли бы быть выходами дренажных труб. Живой интерес подстегнул наше дремавшее сознание, и, словно почувствовав это, верблюды, прибавив ходу, бесшумно двинулись вперед. По мере нашего приближения вдоль кромки наноса стали видны какие-то острые пики. То были телеграфные столбы. На миг нас насторожила фигура с белой головой, но она стояла совершенно неподвижно, и мы поняли, что это верстовой столб.
Мы быстро остановили отряд и поехали вперед, чтобы выяснить, что кроется за тишиной этого места, настороженно ожидая, что темнота обрушится на нас огнем винтовочных залпов. Но никаких признаков тревоги не было. Доехав до насыпи, мы увидели, что она пустынна. Мы спешились и, пройдя ярдов по двести во все стороны, убедились в том, что нигде нет ни души. Здесь мы могли перевести караван.
Мы приказали немедленно пересечь дорогу и уходить на восток, в дружелюбную пустыню, а сами уселись на рельсы под гудевшими проводами, наблюдая, как темные фигуры животных выплывают из мрака, чуть слышно шаркая по балласту полотна, перекатывались через него и уходили мимо нас в темноту в полной тишине, свойственной ночному движению каравана верблюдов. Наконец прошел последний из верблюдов, и мы всей маленькой группой подошли к телеграфному столбу. После короткого спора Торн медленно влез на него, ухватился за нижний провод и по крюкам изоляторов, как по лестнице, поднялся наверх. Через секунду столб качнулся, раздался звенящий металлический звук, концы обрезанного провода взвились в воздух, сорвались с шести или больше столбов по обе стороны и упали на землю. За первым проводом последовали второй и третий; они с шумом падали, извиваясь на каменистом грунте, и ни единого ответного звука не донеслось к нам из ночной тьмы: значит, мы правильно вышли и оказались на одинаково далеком расстоянии от обоих блокгаузов. Торн с израненными ладонями соскользнул на землю с шатавшегося столба. Мы прервали отдых наших верблюдов и поехали вдогонку каравану. Еще через час мы объявили привал до рассвета, но еще до этого услышали донесшиеся с севера несколько винтовочных выстрелов и пулеметную стрельбу. Видимо, Али и Абдель Кадеру не так повезло с переходом через линию.