- Игураши-сан будет удивлен тем, что нужны носильщики, да?
- Оми-сама, мы истратим все наши мешки для риса, все наше вино, все сети, всю нашу солому для матов.
- Ну и что?
- Как потом мы сможем ловить рыбу и во что грузить наш урожай?
- Ты найдешь способ, - голос Оми стал строже, - Ваш налог увеличивается наполовину в этом сезоне. Ябу-сан приказал это сегодня ночью.
- Мы уже заплатили налог за этот год и за следующий.
- Это обязанность крестьян, Мура, ловить рыбу и пахать, собирать у рожай и платить налог. Не так ли? Мура сказал спокойно:
- Да, Оми-сама.
- Староста, который не может управлять своей деревней, не нужен, да?
- Да, Оми-сама.
- Этот крестьянин, он был дурак и непочтителен. Еще есть такие?
- Никого, Оми-сама.
- Надеюсь, что так. Плохие манеры непростительны. Его семья облагается налогом на один коку риса - рыбой, рисом, зерном, чем угодно. Должно быть уплачено в течение трех месяцев.
- Да, Оми-сама.
Оба - и Мура, и самурай Оми - знали, что эта цифра была выше того, что было по средствам семье. У них была только рыбачья лодка и одно рисовое поле в полгектара, которое трое братьев Тамазаки - теперь двое - делили с женами, четырьмя сыновьями, тремя дочерьми и вдовой Тамазаки с ее тремя детьми. Коку соответствовал такому количеству риса, которым семья кормилась в течение года. Около пяти бушелей. Видимо, триста пятьдесят фунтов риса. Весь доход в государстве измерялся коками. И все налоги.
- Куда придет земля богов, если мы забудем о вежливости? - спросил Оми. - И те, что над нами, и те, что под нами?
- Да, Оми-сама. - Мура прикидывал, где взять этот один коку, потому что если не могла платить семья, то должна была заплатить деревня. И где взять еще рисовых мешков, веревок и сети. Кое-что можно было получить в дороге. Деньги можно будет одолжить. Староста соседней деревни ему обязан. А! Разве старшая дочка Тамазаки не шестилетняя красотка и разве шесть лет не самый подходящий возраст, чтобы продать девочку? И разве не самый лучший перекупщик детей в Изу - третий кузен сестры матери, нуждающийся в деньгах, лысый, отвратительный старый хрыч? Мура вздохнул, зная, что теперь ему предстоит ряд яростных торгов. "Не беспокойся, - подумал он, - девочка принесет даже два коку. Она, конечно, стоит гораздо больше".
- Я приношу извинения за неправильное поведение Тамазаки и прошу у вас прощения, - сказал он.
- Это было его плохое поведение, а не твое, - ответил Оми вежливо.
Но оба они знали, что за это отвечал Мура и лучше, что Тамазаки больше нет. Тем не менее оба были удовлетворены. Извинение принесено и учтено, но отклонено. Таким образом, честь обоих мужчин сохранена.
Они повернули за угол верфи и остановились. Оми колебался, потом показал Муре, что тот может уйти. Староста поклонился и с благодарностью удалился.
- Он мертв, Зукимото?
- Нет, Оми-сан. Он только снова в обмороке.
Оми подошел к большому железному котлу. Жители деревни использовали его для вытапливания ворвани из китов, которых они иногда ловили далеко в море в зимние месяцы, или для варки клея из рыбы, что было типичным деревенским промыслом.
Варвар по плечи был погружен в подогреваемую воду. Его лицо было красным, губы отделены от гнилых зубов.
На закате Оми видел, как Зукимото, надувшись от важности, наблюдал за тем, как варвар был связан по рукам и ногам, как цыпленок, так что его руки были вокруг колен, а локти свободно висели у ног, и опущен в холодную воду. Все это время маленький красноголовый варвар, с которого Ябу хотел начать, что-то бормотал, смеялся и рыдал, а христианский священник читал свои проклятые молитвы.
Потом началось подкладывание дров в огонь. Ябу на берегу не было, но его приказы передавались и немедленно исполнялись. Варвар начал кричать и бредить, потом биться головой, пытаясь размозжить ее о железный край котла, пока его не связали.
Потом начались опять молитвы, рыдания, обмороки, возвращение к жизни, панические крики, еще до того, как действительно стало больно. Оми пытался следить, как вы бы следили за жертвоприношением мухи, пытаясь не видеть человека. Но он не смог и постарался уйти как можно скорее. Он обнаружил, что не получает удовольствия от мучений. "В этом нет достоинства, - решил он, радуясь возможности узнать правду о том, чего никогда не видел раньше. - В этом нет чести ни для жертвы, ни для мучителя. Достоинство отодвинулось от смерти, а без этого достоинства что было конечной точкой жизни? " - спросил он себя.
Зукимото спокойно потыкал обваренную кипятком мякоть на ноге палочкой, как делают, когда хотят убедиться, готова ли вареная рыба.
- Он скоро придет в себя. Удивительно, как долго он живет. Я не думаю, что они устроены так же, как и мы. Очень интересно, да? - спросил Зухимото.
- Нет, - сказал Оми, ненавидя его.
Зукимото постоянно был настороже, и его вкрадчивость вернулась.
- Я ничего не имел в виду, Оми-сан, - сказал он с глубоким поклоном. Вовсе ничего.
- Конечно. Господин Ябу доволен, что вы так хорошо все устроили. Необходимо большое искусство, чтобы не дать огню слишком разгореться и все-таки дать его достаточно.
- Вы слишком добры, Оми-сан.
- Ты занимался этим раньше?
- Не совсем этим. Но господин Ябу удостоил меня своим хорошим отношением. Я только пытаюсь порадовать его.
- Он хочет знать, сколько еще проживет этот человек.
- Не доживет до рассвета. При большой осторожности с моей стороны.
Оми задумчиво осмотрел котел. Потом он поднялся на берег к площади. Все самураи встали и поклонились.
- Здесь все успокоилось, Оми-сан, - сказал один из них со смехом, ткнув большим пальцем в сторону люка. - Сначала были слышны разговоры, и голоса были сердитые, и несколько ударов. После два из них, может и больше, плакали, как испуганные дети. Но после этого давно уже тихо.
Оми прислушался. Он мог слышать глухой плеск воды и отдаленное бормотание. Случайный стон.
- А Масиджиро? - спросил он, называя так самурая, который, выполняя его приказы, остался внизу.
- Мы не знаем, Оми-сан. Конечно, он не отзывался. Он, возможно, умер.
"Как мог Масиджиро оказаться таким беспомощным, - подумал Оми. Поддаться беззащитным людям, большинство которых были больны! Позор! Лучше бы он умер".
- Завтра не давайте ни воды, ни пищи. В полдень поднимите трупы, понятно? И я хочу, чтобы привели их главаря. Одного.
- Да, Оми-сан.
Оми вернулся к огню и дождался, когда варвар открыл глаза. После этого он вернулся в сад и доложил, что, по словам Зукимото, пытка еще мучительней на ветру.
- Ты посмотрел в глаза этого варвара?
- Да, Ябу-сама.
Оми встал на колени сзади дайме на расстоянии в десять шагов. Ябу оставался неподвижным. Лунный свет затушевал его кимоно и осветил рукоятку меча так, что она стала похожа на фаллос.
- Что, что ты увидел?
- Безумие. Сущность безумия, я никогда не видел таких глаз. И беспредельный ужас.
Мягко упали еще три лепестка.
- Сложи о нем стихи.
Оми пытался заставить свой мозг работать. Потом, желая быть точным, он сказал:
Его глаза
у края преисподней!
Вся боль
Заговорила в них.
Крики неслись вверх, они стали слабее, расстояние, казалось, усиливало их. Ябу сказал:
Если вы позволите
Их холоду настичь,
Вы станете одним из них
В большой, большой
Неизреченной тайне.
Оми долго думал об этом в красоте ночи.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Как раз перед первым лучом солнца крики прекратились.
Теперь мать Оми уснула. И Ябу.
Деревня на рассвете все еще не отдыхала. Еще нужно было доставить на берег четыре пушки, пятьдесят бочонков пороху, тысячу пушечных ядер.
Кику лежала под одеялом, следя за тенями на стене седзи. Она не спала, хотя и была утомлена более, чем когда-либо.