Тела ничего не стоили: беобразные головы, впалые груди, узкие плечи и обезьяньи руки - кому все это нужно? Но эти шесть ног: со стальными мускулами, стройные, сильные - шесть великолепных ног!
Моя гостиница находилась на улице 25 Мая. Рядом, в опустевшем казино, раздавался еще шум; я зашел туда. На сцене были три женщины Грациэлла-трио - так гласила программа. Это были скучные белокурые девушки в длинных синих платьях, с разрезом на боку. Они пели какую-то песнь и во время припева высоко поднимали юбки вверх. Нижних юбок на них не было, ноги были в черном трико. Это были стройные, сильные, стальные ноги№ и я сейчас же увидел, что эти ноги принадлежали трем диксонам.
Меня охватил страх№ я знал, что и у меня что-нибудь украдут. Не одни только ноги№ все. Но это продолжалось только одно мгновение, потом я расхохотался. Мне вдруг пришло в голову: что если Диксоны застраховали себя против кражи? Наверное, эти три женщины отдали им свои тощие, старушечьи ноги, а сами разгуливают по свету на прекрасных диксоновских ногах. Но как же Диксонам сказать, что их обокрали, - ведь страховое общество, конечно. Откажется уплатить им, и тогда дело дойдет до суда.
Я пошел в гостиницу и написал трем Диксонам письмо. Я предложил себя в свидетели№
x x x
Большие сады.
Стр. 914. Женский почерк.
Не в Цинтре, не в Искиа и не в Эсте. И не тот темный в Чизльхерсте, и не в Лакроме, и не в Шверине. И не волшебный сад в Гаити, который развел немецкий поэт, когда он разыгрывал консула в негритянской стране.
Нет, нет, не они. Быть может, все - и все-таки ни один из них. Быть может, каждый из них по разу - когда падает истинное слово; когда нечто, что было, сожрет то, что существует теперь; когда прошедшие времена превратятся в будущее, когда прекрасная ложь разобьет грязную правду.
Быть может, тогда.
Усталая, еду я верхом на лошади в вечерних сумерках. По полям и по лесам - где-то. Но вот я доехала до стены, до длинной серой стены, а по обе стороны - высокие деревья. Там, там за ней находятся большие сады.
Когда-нибудь стена разрушится; в одном месте только узкая решетка скрывает тихие тайны. Я должна посмотреть на нее. Длинные дороги, ровные луга, и все беспредельно. Густые кустарники, в которых спят сновидения, темные пруды с лебедями, которые будут петь в ночную пору. И ни одного звука, ни малейшего, едва слышного, звука.
Если я увижу ворота, то сойду с седла, поцелую ноздри своего вороного коня. Хлыстом я слегка ударяю по тяжелому железу - теперь, я знаю, раскроется решетка. Тихо, тихо - петли не заскрипят. Широко распахнутся громадные ворота - и меня примет в свои жадные объятия большой сад.
Вдали, под платанами идет прекрасная женщина. Когда она идет, шаги ее звенят, подобно звону синих колокольчиков; когда она дышит, ее дыхание светится, подобно серебристому туману. Когда она улыбается, соловьи забывают петь, когда она говорит, с ее губ скатывается жемчужина. "Мальчик, - говорит она мне, - милый мальчик". И я так рада, что она меня, маленькую девочку, называет мальчиком.
"Милый мальчик," - говорит она мне и целует мои руки. Когда она берет мои руки и целует их, то мне кажется, что нет ничего на свете, что могло бы сказать мне так много. Великий покой светится в глазах прекрасной женщины и великий, сладостный покой будет меня лобзать, скоро - лишь бы мне увидать ворота.
Но никогда не найти мне ворот. Когда-нибудь стена разрушится; в одном месте только узкая решетка скрывает тихие тайны, в нее я загляну. Густые кустарники, темные пруды, длинные, длинные дороги, и все беспредельно. Потом опять стена, длинная серая стена, и по обеим сторонам высокие деревья.
Усталая, еду я верхом на лошади в вечерних сумерках. По полям и по лесам - где-то.
x x x
Стр. 919. Почерк барона.
Я хорошо знаю, что это была шутка, и я от души смеялся бы над ней, если бы это случилось с кем-нибудь другим. Я не могу переварить этой дерзкой обиды еще и сегодня, десять лет спустя. И если мне придется когда-нибудь встретиться с графиней или с тем пошлым остряком, который внушил ей эту мысль, - то отхлещу их по лицу своим хлыстом.
Черт возьми - ведь графиня Изабо не была святой! Она была любовницей гусара, и польского скрипача, и господина Сташинга. Я почти уверен в том, что она была также в связи со своим шофером. Я Бог ее знает, с кем еще. Почему я тогда за ней ухаживал - да просто потому, что она мне нравилась, потому что она была красивая женщина и была в моде, когда я жил в Спа. Да, я много труда положил на то, чтобы добиться ее благосклонности, гораздо больше, чем ради какой-нибудь другой женщины. Наконец, во время бала в казино дело наладилось. Мы сидели в нише, и я заговорил с ней - я знаю, что говорил хорошо. Она бледнела и краснела от этих жгучих слов, которые врывались в ее изящные уши и прожигали ее мозг. Она не протянула мне даже руки, когда встала, она только сказала: "Придите ко мне в замок сегодня ночью в три часа. Вы увидите свет в одном окне, влезьте в него. И она быстро ушла, пошла танцевать кадриль с каким-то финским художником.
Ночью я перелез через решетку сада и побежал к замку. Я сейчас же увидел окно, в котором мерцал свет сквозь закрытые ставни. Я взял лестницу, которая стояла у стены, быстро влез по ней и тихо постучал в окно. Но никто не ответил мне. Я постучал еще раз. Потом я осторожно открыл окно, раздвинуб ставни и вошел в комнату.
Я сейчас же увидел, что попал в роскошную спальню графини Изабо. На диване лежало ее платье, ее шелковое желтое платье, которое на ней было вечером. Она сама - ах, свеча горела там, за пологом. Там была ее кровать она там. Тихо назвал ее по имени - ответа нет; только тихий шорох раздался из-за полога. Я быстро разделся, подошел к пологу и отдернул его. Там стояла широкая низкая пышная кровать графини - пустая. К ножке кровати был привязан старый, тощий козел, который таращил на меня глаза. Он поднялся на задние ноги и громко заблеял при виде меня.
Не помню, как я оделся. Лестницы у окна больше не было, и я должен был спрыгнуть вниз. Быть может, это мое воображение, но мне показалось, что я услышал, как смеялись два голоса, когда я бежал через сад.
Рано утром я уехал из Спа. Случайно я познакомился в Гамбурге с Амундсеном и отправился с ним на Север.
О нет, это вовсе не было шуткой: это было низкое, возмутительно оскорбление, это был афронт, какого я еще ни от кого не получал. Тогда я еще не отдавал себе полного отчета в свлучившемся, я чувствовал себя оскорбленным и униженным - в от и все. Но теперь я смотрю на все это иначе. Если бы она взяла козу, то это было бы шуткой. Это была бы дерзкая, обидная шутка, но все-таки шутка, остроумная шутка. Этого нельзя отрицать. Тогда казалось бы, что она хотела мне сказать: "Глупый, самоуверенный мальчишка, ты хочешь покорить графиню Изабо? Ту, которая выбирает возлюбленных по собственному желанию? Ах, уходи, мой милый, и утешься со старой тощей козой - она для тебя достаточно хороша!"
Но она выставила мне козла.
Она сделала это с определенной целью, наверное с определенной целью! О, никогда еще мужчина не был поруган так неслыханно!
***
Стр. 940. Почерк барона.
У Кохфиша, моего управляющего, солитер. Несчастный уже несколько лет мучится, выходит из себя иногда, но в общем это очень веселый человек. Он не хочет проделать простого лечения; оно, правда, неприяное, но продолжается всего только два дня. Но предпочитает мучиться всю жизнь и всю жизнь не расставаться с подлым животным.
Господи, если бы я был на его месте! Но того паразита, которого я ношу в себе, никакими силами не выгнать из меня!
Прежде мне казалось, что я на подмостках.