По-вашему, она отшвырнула мою любовь?
- А помойное ведро, Матвей Иваныч, если рассматривать, как символ...
- Вот и учи профанов!
Доктор захохотал и, схватив тазик с полотенцем, выскочил.
Психоанализ психоанализом, но я испытывал такое состояние, как будто и меня облили помоями. Нет, многие метафоры ценны именно как метафоры!
Черпанов брился возле трюмо. Доктор плескался в ванной. По-разному бреются люди. Один бреется от уха к подбородку, другой - от подбородка к уху, иной бреется туго, иной легко, иной любит посвистать во время бритья, а иной вывести такую песенку, чтоб было пожалобнее, а иные придерживаются такого молчания, словно во рту у них девизный вексель, соответственно обстав-ленный проездными документами. Черпанов, видимо, любил бриться с разбросанными разгово-рами.
- Обождите-ка,- остановил он меня ногой.
- Быстро вы, Леон Ионыч, отделались.
- Не отделался, а вернулся. Осознал - у всех нас глубокое временное жилище. Все мы в быту кочевники, с трудом переходящие к осмысленной, то есть оседлой жизни. Вот поэтому-то и надо усы сбрить.
И он действительно намылил усы и взмахнул бритвой.
- Зачем?
- Не орите под руку,- со злостью отозвался Черпанов.- Ваш дoктор прав в одном: если тебя направили - действуй решительно вплоть до полного признания. Кочевники? Сади их на оседлость, заставляй их приспособляться к жизни, дистиллируй их.
- Какие же кочевники в Москве?
Бритва отвалила пол-уса, обнажив синюю твердую губу. Он приблизил лицо к зеркалу. Ото-шел. Опять приблизил. Как бы с сожалением помял в пальцах пол-уса, а затем быстро намылил еще губу.
- Продал я вчера спекулянтику поддевочку синего заграничного сукна. И продешевил, кажись.
- Зачем же продавать?
- Поручили.
- Близкие поручили?
- Какие близкие?
- А чего ж грустите, если продешевили.
- Ну вот, характер такой. А сегодня продумал, в связи с решимостью,- и вышло зря продал. Лучше бы обменять. Ну разве на мне костюм? Мог бы, в конце концов, и в поддевку нарядиться.
- Кто же теперь носит поддевки, да особенно в Москве?
- Именно. Кто наденет зеленую поддевку? Ее, небось, на Урале какой-нибудь скотопромыш-ленник носил.
- Почему скотопромышленник?
- Скотопромышленники обожали темно-зеленое. Из ихнего сословия происходили самые знаменитые биллиардные игроки. А не сыгрануть ли нам, Егор Егорыч, на биллиарде?
- Сыграли б, да вот сегодня уезжаю.
- Куда?
Я объяснил.
Он уже отмахнул второй ус, присмотрелся, еще раз намылил щеки и, указывая головой на портфель, сказал:
- Отдых? Вот и отдохнем вместе. Первое отделение откройте, Егор Егорыч, лежит там в синем конвертике бумажка. Очень вашего отдыха касается. Прочтите.
Я прочел телеграмму: "Продолжайте комплектовать,- торопили Черпанова из Шадринска,- если даже арестуют, сообщите, выручим. Директор строительства Забисин". Кроме телеграммы, в конвертике лежали черпановские полномочия за подписью того же Забисина на оптовое и рознич-ное комплектование рабсилы.
- Да и доктор сегодня не едет, Егор Егорыч, отдыхать с вами.
- Как?
- Только что порадовал. Буду, говорит, ожидать вместе с вами полной укомплектовки вашего, то есть моего, задания.- Черпанов посмотрел на меня значительнейше и еще более зна-чительнейше проговорил:- Откройте второе отделение! Загляните, но не вынимайте. Документ чрезвычайной важности!
Я заглянул во второе отделение портфеля. Там лежал толстый пакет, без адреса, с девятью печатями, гигантскими и сургучными:
- Пониме?
- Нет.
- Мореплавание знаете?
- Нет.
- А слышали: капитану дается пакет, который он распечатает, скажем, у Манильских остро-вов и там находит поручение чрезвычайной важности?
- Кто же ваш капитан и где же находятся ваши Манильские острова?
- Изучайте навигацию.
Изучайте революционную навигацию, дорогой Егор Егорыч!
Я чувствовал, что Черпанов побеждает меня. Нет, зря я думал о его провинциальности и уже совершенно зря поверил доктору, что он намеком своим направил Черпанова на усилие комплек-товать рабсилу в таких местах и таких людей, где никого никто еще за все время революции не комплектовал. Смущало меня, правда, то, что намеки доктора о черпановском костюме оправда-лись, но мало какие намеки бывают, а затем, возможно, что Черпанов придает свое, особое и воз-вышенное значение заботе о костюме. Копошась в остатках этих размышлений, я нерешительно сказал:
- Пожалуй, лучше уж мне одному тогда уехать в дом отдыха-то?
Черпанов мял у зеркала жесткую свою губу.
- Позвольте, да вы, Егор Егорыч, ознакомились с задачами строительства? Чего вы бунту-ете? Что вы знаете? Строительство наше, дорогой мой, и сверхмощное и сверхбыстрое, а главное - сверхнеобходимое, иначе б мне не отпустили такие полномочия и я бы усы не сбрил.
- Вот еще усы приплетете к строительству.
- А чего нет? Поскольку усы пускают меня в нелегальность, раз я поругался с инспектором труда, постольку они заставляют меня действовать более революционно. Все удавшиеся револю-ции были бритые.
- Да вы, кажись, комсомолец, Леон Ионыч.
- Я?
Черпанов помял нижнюю губу.
- И то и се. Но разнюсь уполномочиями. Помните, что нашему комбинату поручено в виде опыта перерабатывать не только руду, но и с такой же быстротой людей, посредством ли голой индустрии, посредством ли театра или врачебной помощи - все равно. Но чтоб мгновенно! Вот я вам проектики покажу, пальчики оближете. Переделка в три дня...
Удивление, должно быть, непосредственно перешло на мое лицо, потому что Черпанов, взглянув на меня, многозначительно добавил:
- То-то.
Становилась понятной его гордость, с которой он встретил нас у ворот и даже его снисхо-дительное отношение к "сковыриванию" доктора, когда он узнал, что доктор готов идти служить в комбинат.
- Вам, Леон Ионыч, для такой цели нужны, наверное, особые люди.
- Кое-кого собрал.
Он сбоку соединил обе губы, присмотрелся - и остался доволен. Быстро повернувшись, он хлопнул меня по плечу:
- Обдумывал я сегодня и с такой точки зрений, Егор Егорыч,- что ж, если решаться, так и надо решаться! Вот хотя бы касаясь особых людей. Где их найдешь, если простых чернорабочих нет на рынке. По правде сказать, так для меня, чем люди хуже, тем лучше. Если у человека хоро-шие задатки и я его перевоспитаю, то какая мне от него благодарность? Он и перевоспитания моего ценить не будет, он все своими хорошими задатками будет хвастать и, того гляди, в моих действиях дисгармонию может разглядеть, свою линию пожелает загнуть, сам дирижировать собой, диктовать свои реформы. Какая же мне благодарность? Так?
- Так-то так, однако...
- Выкатывайте, Егор Бгорыч, ваше однако!
Черпанов меня озадачил.
- Однако, почему же за дрянью в Москву ездить?
- Дрянь дряни рознь, Егор Егорыч. Есть дрянь неученая, неграмотная, неловкая, стихийная, так сказать, дрянь. Такой дряни, безусловно, везде много. Но есть дрянь не так, чтоб уж очень дрянь, а полудрянец, который если даже слегка обработать, то он в деле окажется очень и очень полезным. Вот такой ученой, грамотной дряни, зря пропадающей, много, думается мне, в центрах, где пропадает она без толку и без счастья. Мы ее хватаем - и в домну!..
Вспомнив наш наем, я обиделся.
- Не принимайте на свой счет, Егор Егорыч. Иначе я бы пустил вас в отпуск, сказав: погу-ляйте, подумайте и приезжайте. Нет. Я вас отнес в свои помощники, а не учащиеся. И как мне раньше в голову не пришло взять секретаря! Я же шестнадцать городов объехал, а и шестнадцати дельных людей не собрал. Что происходит, объясните мне? Сто пятьдесят миллионов в стране, а нету рабочей силы.