Я стал в крайней избе на ночлег и долго лежал на лавке без сна, а в полночь в это же место пришел ночевать товарищ Упоев, главарь района сплошной коллективизации, не имевший постоянного местопребывания.
К утру я уже коренным образом познакомился с товарищем Упоевым и узнал мужественную, необоримую жизнь этого простого человека.
Раньше любая кулацкая сила постоянно говорила бедняку Упоеву: "Ты отсталый, ты человек напрасный на этом свете, ты псих, большевиком ты состоять не годишься - большевики люди проворные".
Но Упоев не верил ни кулаку, ни событию - он был неудержим в своей активности и ежедневно тратил тело для революции.
Семья Упоева постепенно вымерла от голода и халатного отношения к ней самого Упоева, потому что все свои силы и желания он направлял на заботу о бедных массах. И когда ему сказали: "Упоев, обратись на твой двор, пожалей свою жену - она тоже была когда-то изящной середнячкой", то Упоев глянул на говорящих своим активно-мыслящим лицом и сказал им евангельским слогом, потому что марксистского он еще не знал, указывая на весь бедный окружающий его мир: "Вот мои жены, отцы, дети и матери, - нет у меня никого, кроме неимущих масс! Отойдите от меня, кулацкие эгоисты, не останавливайте хода революционности! Вперед - в социализм!"
И все зажиточные, наблюдая энергичное бешенство Упоева, молчали вокруг этого полуголого, еле живого от своей едкой идеи человека.
По ночам же Упоев лежал где-нибудь в траве, рядом с прохожим бедняком, и плакал, орошая слезами терпеливую землю: он плакал, потому что нет еще нигде полного, героического социализма, когда каждый несчастный и угнетенный очутится на высоте всего мира. Однажды в полночь Упоев заметил в своем сновидении Ленина и утром, не оборачиваясь, пошел, как был, на Москву.
В Москве он явился в Кремль и постучал рукой в какую-то дверь. Ему открыл красноармеец и спросил: "Что надо?"
- О Ленине тоскую, - отвечал Упоев, - хочу свою политику рассказать.
Постепенно Упоева допустили к Владимиру Ильичу.
Маленький человек сидел за столом, выставив вперед большую голову, похожую на смертоносное ядро для буржуазии.
- Чего, товарищ? - спросил Ленин. - Говорите мне, как умеете, и буду вас слушать и делать другое дело - я так могу.
Упоев, увидев Ленина, заскрипел зубами от радости и, не сдержавшись, закапал слезами вниз. Он готов был размолоть себя под жерновом, лишь бы этот небольшой человек, думающий две мысли враз, сидел за своим столом и чертил для вечности, для всех безрадостных и погибающих свои скрижали на бумаге.
- Владимир Ильич, товарищ Ленин, - обратился Упоев, стараясь быть мужественным и железным, а не оловянным. - Дозволь мне совершить коммунизм в своей местности! Ведь зажиточный гад опять хочет бушевать, а по дорогам снова объявились люди, которые не только что имущества, а и пачпорта не имеют! Дозволь мне опереться на пешеходные нищие массы!..
Ленин поднял свое лицо на Упоева, и здесь между двумя людьми произошло собеседование, оставшееся навсегда в классовой тайне, ибо Упоев договаривал только до этого места, а дальше плакал и стонал от тоски по скончавшемуся.
- Поезжай в деревню, - произнес Владимир Ильич на прощанье, - мы тебя снарядим - дадим одежду и пищу на дорогу, а ты объединяй бедноту и пиши мне письма: как у тебя выходит.
- Ладно, Владимир Ильич, через неделю все бедные и средние будут чтить тебя и коммунизм!
- Живи, товарищ, - сказал Ленин еще один раз. - Будем тратить свою жизнь для счастья работающих и погибающих: ведь целые десятки и сотни миллионов умерли напрасно!
Упоев взял руку Владимира Ильича, рука была горячая, и тягость трудовой жизни желтела на задумавшемся лице Ленина.
- Ты гляди, Владимир Ильич, - сказал Упоев, - не скончайся нечаянно. Тебе-то станет все равно, а как же нам-то.
Ленин засмеялся - и это радостное давление жизни уничтожило с лица Ленина все смертные пятна мысли и утомления.
- Ты, Владимир Ильич, главное, не забудь оставить нам кого-нибудь вроде себя - на всякий случай.
По возвращении в деревню Упоев стал действовать хладнокровнее. Когда же в нем начинало бушевать излишнее революционное чувство, то Упоев бил себя по животу и кричал:
"Исчезни, стихия!"
Однако не всегда Упоев мог помнить про то, что он отсталый и что ему надо думать: в одну душную ночь он сжег кулацкий хутор, чтобы кулаки чувствовали - чья власть.
Упоева тогда арестовали за классовое самоуправство, и он безмолвно сел в тюрьму.
В тюрьме он сидел целую зиму, и среди зимы увидел сон, что Ленин мертв, и проснулся в слезах.
Действительно, тюремный надзиратель стоял в дверях и говорил, что Ленин мертв, и плакал слезами на свечку в руке.
Когда под утро народ утих, Упоев сказал самому себе:
- Ленин умер, чего же ради такая сволочь, как я, будет жить! - и повесился на поясном ремне, прицепив его к коечному кольцу. Но неспавший бродяга освободил его от смерти и, выслушав объяснения Упоева, веско возразил:
- Ты действительно - сволочь! Ведь Ленин всю жизнь жил для нас таковых, а если и ты кончишься, то, спрашивается, для кого ж он старался?
- Тебе хорошо говорить, - сказал Упоев. - А я лично видел Ленина и не могу теперь почувствовать, зачем я остался на свете!
Бродяга оглядел Упоева нравоучительным взглядом:
- Дурак: как же ты не постигаешь, что ведь Ленин-то - умнее всех, и если он умер, то нас без призору не покинул!
- Пожалуй что, и верно, - согласился Упоев и стал обсыхать лицом.
И теперь, когда прошли годы с тех пор, когда Упоев стоит во главе района сплошной коллективизации и сметает кулака со своей революционной суши, - он вполне чувствует и понимает, что Ленин действительно позаботился и ого сиротой не оставил.
И каждый год, зимой, Упоев думает о том бродяге, который вытащил его в тюрьме из петли, который понимал Ленина, никогда не видя его, лучше Упоева.
В общем же Упоев был почти что счастлив, если не считать выговора от Окрзу, который он получил за посев крапивы на десяти гектарах. И то он был не виноват, так как прочел в газете лозунг: "Даешь крапиву на фронт социалистического строительства!" - и начал размножать этот предмет для отправки его за границу целыми эшелонами.
Упоев радостно думал, что вопрос стоит о крапивочной порке капиталистов руками заграничных, маловооруженных товарищей.
Бродя в последующие дни по усадьбам и угодьям колхоза, я убедился, что мнение о зажиме колхозной массы со стороны колхозных руководителей неверно.
От Упоева колхозники чувствовали не зажим, а отжим, который заключался в том, что Упоев немедленно отжимал прочь всякого нерачительного или ленивого работника и лично совершал всю работу на его глазах.
Мне пришлось наблюдать, как он согнал рулевого с трактора, потому что тот жег керосин с черным дымом, и сам сел править, а рулевой шел сзади пешком и смотрел, как надо работать. Так же внезапно и показательно Упоев внизывался в среду сортировщиков зерна и порочил их невнимательный труд посредством показа своего умения. Он даже нарочно садился обедать среди отсталых девок и показывал им, как надо медленно и продуктивно жевать пищу, дабы от нее получилась польза и не было бы желудочного завала. Девки действительно, из страха ли сознания - не могу сказать точно, от чего, перестали глотать говядину целыми кусками. Раньше же у них постоянно бурчало в желудке от несварения. Подобным же способом показа образца Упоев приучил всех колхозников хорошо умываться по утрам, для чего вначале ему пришлось мыться на трибуне посреди деревни, а колхозники стояли кругом и изучали его правильные приемы.