- Чтоб ни одного хотя бы слабоверующего человека больше у вас не было! Верующий в гада-бога есть расстройщик социалистического строительства, он портит, безумный член, настроение масс, идущих вперед темпом! Немедленно прекратите религию, повысьте уровень ума и двиньте бывшую церковь в орудие культурной революции! Устройте в церкви радио, и пусть оно загремит взрывами классовой победы и счастьем достижений!..
Передние женщины, видевшие возбуждение товарища Щекотулова, начинали утирать глаза от сочувствия кричащему проповеднику.
- Вот, - обращался товарищ Щекотулов. - Сознательные женщины плачут передо мной, стало быть, они сознают, что бога нет.
- Нету, милый, - говорили женщины. - Где же ему быть, когда ты явился.
- Вот именно, - соглашался товарищ Щекотулов.- Если бы он даже и явился, то я б его уничтожил ради бедноты и середнячества.
- Вот он и скрылся, милый, - горевали бабы. - А как ты уедешь, то он и явится.
- Откуда явится? - удивлялся Щекотулов. - Тогда я его покараулю.
- Чего ж тебе караулить: бога нету, - с хитростью сообщали бабы.
- Ага! - сказал Щекотулов. - Я так и знал, что убедил вас. Теперь я поеду дальше.
И товарищ Щекотулов, довольный своей победой над отсталостью, ехал проповедовать отсутствие бога дальше. А женщины и все верующие оставались в деревне и начинали верить в бога против товарища Щекотулова.
В другой деревне товарищ Щекотулов поступал так же: собирал народ и говорил:
- Бога нет!
- Ну-к что ж, - отвечали ему верующие. - Нет и нет, стало быть, тебе нечего воевать против него, раз Иисуса Христа нет.
Щекотулов становился своим умом в тупик.
- В природе-то нет, - объяснял Щекотулов, - но в вашем теле он есть.
- Тогда залезь в наше тело!
- Вы, граждане, обладаете идиотизмом деревенской жизни. Вас еще Маркс Карл предвидел.
- Так как же нам делать?
- Думайте что-нибудь научное!
- А про что думать-то?
- Думайте, как, например, земля сама по себе сотворилась.
- У нас ум слаб: нас Карл Маркс предвидел, что мы - идиотизм!
- А раз вы думать не можете, - заключал Щекотулов, - то лучше в меня верьте, лишь бы не в бога.
- Нет, товарищ оратор, ты хуже бога. Бог хотя невидим, и за то ему спасибо, а ты тут - от тебя покоя не будет.
Последний резон был произнесен при мне. Он заставил Щекотулова обомлеть на одно мгновение, - видимо, мысль его несколько устала. Но он живо опомнился и мужественно накричал на всех:
- Это контрреволюция! Я разрушу ваш подкулацкий Карфаген!
- Стоп, товарищ, сильно шуметь! - сказал с места невидимый мне человек.
И я услышал голос, говорящий о Щекотулове как о помощнике религии и кулацком сподручном. Человек говорил, что религия - тончайшее дело, ее ликвидировать можно только посредством силы коллективного хозяйства и с помощью высшей и героической социальной культуры. Такие же, как Щекотулов, лишь пугают народ и еще больше обращают его лицо к православию. Щекотуловым не место в рядах районных культработников.
Вторым выступил я, потому что почувствовал ярость против Щекотулова и революционную страсть перед массами; я тщательно старался объяснить религию, как средство доведения народа капиталистами до потери сознания, а также рассказал, насколько мог, правильные способы ликвидации этого безумия; при этом я опорочил Щекотулова, борющегося с безумием темными средствами, потому что Щекотулов есть тот левый прыгун, с которым партия сейчас воюет.
Щекотулов, дав мне закончить, быстро повернул лошадь и решительно поскакал вон из деревни, имея такой вид, будто он поехал вести на нас войска.
- Ишь, гадюка; в колхозы он небось ездить перестал! - сказал кто-то ему вслед. - Там враз бы ему в разум иголку через ухо вдели! Маркс-Энгельс какой!
Деревня, где я теперь присутствовал, называлась 2-м Отрадным, 1-е же находилось еще где-нибудь. 2-е Отрадное до сих пор еще не было колхозом, и даже ТОЗа в нем не существовало, точно здесь жили какие-то особо искренние единоличники или непоколебимые подкулачники.
Со вниманием, как за границей, я шел по этой многодворной деревне, желая понять по наглядным фактам и источникам уцелевший здесь капитализм.
На завалинке одной полуистлевшей избы сидел пожилой крестьянин и, видимо, горевал.
- О чем ты скучаешь? - спросил я его.
- Да все об колхозе! - сказал крестьянин.
- А чего же о нем скучать-то?
- Да как же не горевать, когда у всех есть, а у нас нету! Все уж давно организованы, а мы живем как анчутки! Нам так убыточно!
- А тебе очень в колхоз охота?
- Страсть! - искренно ответил крестьянин.
Либо он обманывал меня, либо я был дурак новой жизни. Я постоял в неизвестности и отошел посмотреть на местный капитализм. Он заключался в дворах, непримиримо желавших стать поместьями, и в слабых по виду людях, только устно тосковавших по колхозу, а на самом деле, может быть, мечтавших о ночной чуме для всех своих соседей, дабы наутро каждому стать единственным хозяином всего выморочного имущества. Но, с другой стороны, на завалинках сидели горюны о колхозном строительстве, а самого колхоза не было. Стало быть, здесь существовала какая-то серьезная загадка. Поэтому я ходил и исследовал, будучи весь начеку.
Вечером я попал и избу-читальню, узнав за весь день лишь одно - что все хотят в колхоз, а колхоз не учреждается. В избе-читальне стояло пять столов, за которыми заседали пять комиссий по организации колхоза. На стенах висели названия комиссий: "уставная", "классово-отбороч-ная", "инвентарная", "ликвидационно-кулацкая и, наконец, "разъяснительно-добровольческая".
Послушав непрерывную работу этих комиссий, я понял, что такого большого количества глупых людей, собранных в одном месте, быть не может. Стало быть, в комиссиях сидели подкулацкие деятели, желавшие умертвить колхозное живое начало в бесконечных, якобы подготовительных, бюрократических хлопотах. Я поговорил с председателем "разъяснительно-добровольческой" комиссии - мне хотелось узнать, в чем заключается его работа.
- Боимся, чтобы принуждения не было: развиваем добровольчество! сообщил председатель.
- Развили уже, или не удается? - спросил я.
- Как вам сказать? Конечно, знамя массовой разъяснительной работы мы держим высоко, но кто его знает, а вдруг единоличники еще не убедились! Перегнуть ведь теперь никак нельзя, приходится держать курс на святое чувство убедительности.
Мне показалось, что председатель несколько скрытный человек.
- Давно работают ваши комиссии?
- Да уж четвертый месяц. Зимой-то мы не управились организоваться, а теперь ведем массовую кампанию.
Окружающие комиссии что-то тихо писали, а мужики заунывно ожидали колхоза на завалинах. Один из таких ожидальцев пришел потом к председателю комиссии для дачи сведений. Его спросили:
- Чувствуешь желание коллективизации?
- Еще бы! - ответил крестьянин.
- А отчего же ты чувствуешь?
- От безлошадности. Ты ведь, - обратился он к председателю, - мне исполу пашешь, а вон лошадиная бригада исполу и пашет, и сеет, и зерно на двор везет. Только та лошадиная колонна на колхозы работает, а на нас не управляется.
- Так это же твое рваческое настроение, а не колхозное чувство! - даже удивился председатель. - Ты, значит, еще не убежден в колхозе!
- Да как тут понять, - выразился безлошадный. - Колхоза мы почти что и не чувствуем - чувствуем, что нашему брату жить там барыш!
- Барыш - рвачество, а не сознание, - ответил председатель. - Придется нам еще шире повести разъяснительную кампанию!..
- Веди ее бессрочно, - сказал безлошадный, - тебе ведь колхоз убыток...
Председатель терпеливо промолчал.