Вам что же, шарашка надоела? Захотелось на лесоповал или в шахту?
Я сказал, что не хочу участвовать в очковтирательстве, кто бы его ни затевал; нельзя расходовать государственные, народные средства на изготовление заведомо непригодных телефонных систем.
Он слушал с недоверчивой полуулыбкой. Вероятно, думал, что я притворяюсь "честнягой", рассчитывая на особую благосклонность начальства, и значит, дурак; либо хочу втереться в доверие к товарищам и, значит, опасен.
Вскоре Константин Федорович сказал:
- Ваши соображения мы рассмотрели. В общем и целом, вы предлагаете похоронить мозаичную шифрацию без почестей и возможно скорее. Вы представили известные резоны... (Он говорил почти теми же словами, которыми Антон Михайлович укорял Солженицына, но без огорчения, бесстрастно.) Однако действительность куда сложнее ваших теорий. Мозаичные телефоны пока нужны и в армии, и в органах. Они много дешевле нашей новейшей совершенной системы. Они предотвращают прямое подслушивание. Перехваченный разговор может быть дешифрован только в лабораторных условиях. Поэтому все же важна возможно большая устойчивость кодов. И мы должны добросовестно определять сравнительные достоинства разных систем. Василий Иванович уже достаточно поднаторел и теперь, пожалуй, справится сам. А вас Антон Михайлович забирает обратно в акустическую.
В тот же день я стал перетаскивать туда свои книги, блокноты, кипы звуковидов. Александру я сказал:
- Была без радости любовь, разлука будет без печали.
Но именно с этого времени он заметно подобрел ко мне, даже пригласил вечерами заниматься на математических курсах, которые он вел для вольнонаемных. И я стал его прилежным слушателем. Упоенно зубрил ряды Фурье и теорию вероятности, вспоминая забытые квадратные уравнения, элементарную тригонометрию и начала дифференцирования и интегрирования...
В акустической "блудного сына" приняли весело, отвели мне бывший стол Абрама Менделевича в самом дальнем углу у стены. Там, укрытый за стойками, я мог опять читать и писать, маскируясь ворохом звуковидов. Там опять появился у меня самодельный приемничек, настроенный на Би-Би-Си.
В математической группе столы были открытые - все поверхности на виду, и каждая задача точно определена - не отвлечешься.
* * *
Осенью 1949 года наши умельцы сработали телевизор с большим зеркальным экраном и дистанционным управлением в виде резиновой груши на шнурке. Его смонтировали в шкафу красного дерева, обшили синим бархатом; на серебряной пластинке выгравировали надпись, поясняющую, что это подарок "Великому Сталину, любимому вождю народов, от московских чекистов".
А несколько месяцев спустя начали изготовлять нечто еще более роскошное уже для своего министра Абакумова. К лету 1951 года был готов электронный комбайн, в котором сочетались широкоэкранный телевизор, радиола и магнитофон - по тем временам единственное в своем роде сооружение.
Его оформили едва ли не наряднее, чем подарок Сталину. Смонтировать все это нужно было на месте установки. Ранним утром несколько мастеров-зеков, с разобранным на части комбайном, инструментами и приборами, погрузились в особый воронок и со спецконвоем отправились прямо на квартиру к Абакумову.
Они сами дотащили драгоценный груз до дверей. Но там шел обыск. Уставшие за ночь оперативники не сразу сообразили, кто и зачем приехал, что за аппаратура. За двенадцать лет после Ежова они отвыкли арестовывать собственных министров.
Телерадиокомбайн остался так и неустановленным. Арестантам сурово приказали молчать, чтоб никому ни слова, ни полслова.
Но уже в обеденный перерыв мы с Сергеем и Жень-Женем судили и рядили, что может означать этот арест и чего ждать нам: "закручивания или ослабления".
О падении всесильного хозяина органов мы, бесправные зеки, узнали раньше многих членов правительства. В газетах в последующие месяцы и годы ничего об этом не сообщалось.
От вольняг проползли слушки, что он не то упустил какой-то заговор, не то напутал в Югославии и арестован по личному приказу товарища Сталина. Примерно так же говорили комментаторы Би-Би-Си. Но был и другой слух "параша", рожденная арестантскими мечтами: наказан за перегибы, как раньше Ежов. И значит, должно стать легче.
Прошла неделя, другая, и всех участников разработки той системы секретного телефона, которая оказалась более совершенной, освободили досрочно. Инженеры И. Брыксин, Г. Измайлов, А. Котиков, Л. Файнберг, конструктор С. Проценко, техники Н. Степаненко и Е. Геништа ушли ,,с вещами" и через несколько дней вернулись на рабочие места уже вольнонаемными сотрудниками.
Тогда стало известно, что указ Президиума Верховного Совета об их досрочном освобождении был подписан еще год назад, но лежал в столе у Абакумова. То ли просто забытым, то ли министр хотел придержать его по каким-то своим расчетам. Один из досрочно освобожденных, Н. Степаненко, который к тому времени отбыл пять лет из восьми (он был осужден по статье 58-3 за то, что при немцах работал в частной радиомастерской), зимой подавал прошение о помиловании. И получил отказ от того же Президиума Верховного Совета, который несколькими месяцами раньше уже освободил его особым указом.
Радость за товарищей, которые сами себе заработали волю, рождала новые и укрепляла старые надежды.
Но эта отсрочка на целый год - отсрочка исполнения правительственного указа по прихоти или по забывчивости министра! И отказ в помиловании тому, кто давно уже должен был быть на свободе!.. Значит, и там, на самом верху, и в министерстве и в Верховном Совете те, кто распоряжался нашими судьбами и всей страной, просто равнодушны, хамски равнодушны и к людям, и к законам, и к собственным указам!..
Но может быть, это лишь исключительные, чрезвычайные безобразия? Ведь министра все же арестовали!
Всех зеков созвали в помещение столовой. И новый заместитель Антона Михайловича, майор К., взобравшись на стул, прочитал указ Президиума Верховного Совета о досрочном освобождении и постановление Совета Министров о наградах освобожденным: денежные премии от пяти до пятнадцати тысяч.
Потом на стул влез, покряхтывая, оперуполномоченный, майор Шикин, и прочитал приказ по министерству госбезопасности о наградах работникам спецконтингента нашего института. Премии от 100 до тысячи рублей получили более трехсот зеков. Шарашка в то время насчитывала примерно четыреста заключенных. Из них многие прибыли совсем недавно. Были премированы все работники акустической лаборатории и математической группы, за исключением двух новеньких и меня.
На следующий день капитан М. сказал мне:
- Я слышал, что вам не назначили премии. Но мы вас представили. Список уже давно был подготовлен. Вас тогда представили на максимальную сумму. Антон Михайлович подписал; вычеркнули уже в управлении. Вы же знаете, Фома Фомич был вами недоволен.
После полуторагодичного перерыва мне, наконец, опять разрешили свидание.
Лефортовская тюрьма. Следовательский кабинет. Мама и Надя сидели через столик. Дежурный вертухай на торцевой стороне стола.
- Руки не подавать. Не обниматься и не целоваться. Не положено.
Мама очень постарела, осунулась. Все лицо в морщинах, в складках увядшей кожи. Если бы встретил ее на улице - не узнал бы.
Надя старалась бодриться, улыбаться. Милое усталое лицо. Печальные глаза. Опущенные плечи. Вымученные улыбки.
Они рассказывали о девочках: какие отметки, что читают. Собираются в пионерлагерь. Отец в командировке. Передавали приветы от родственников, от друзей. Тот болен, эта вышла замуж.
- Кончайте. Уже лишних пять минут. Обнимаю их. Вертухай ворчит, но не слишком
ревностно:
- Сказано же было - нельзя. Нарушаете.