Некоторое время почти не разговаривали.
Вскоре после смерти Сталина новый начальник тюрьмы сменил завхоза и завстоловой. Оказалось, что нас долго обворовывали. Большинству уже давно полагались харчи и курево высших категорий.
Курт раньше всех узнал приятные новости. У него были заказчики среди вертухаев. Он прибежал обрадовать меня сообщением, что мы теперь будем получать вдвое больше мяса, масла и сахара, чем раньше, что, оказывается, нам полагалось два яйца, а не одно, как давали до сих пор. И свинины куда больше, и красную икру через день, а ведь раньше давали только иногда в выходные, и крохотные порции.
- Я слышал, как все тут рассуждали, когда еврейских врачей освободили. И сомневался. Вы-то всегда надеялись на лучшее, вы - марксист-оптимист. Но теперь и я вижу на горизонте серебряную полосу. Может быть, это и вправду рассвет?..
В мае 1953 года некоторые офицеры-инженеры и даже кое-кто из тюремных служащих говорили нам, что скоро всех немцев отправят в Германию.
Курт восстановил дружбу со мной. Мы опять подолгу беседовали и спорили опять миролюбиво... В Корее шли переговоры... Передовая статья "Правды" многозначительно и туманно осуждала "чуждый марксизму культ личности"... После амнистии уголовникам и многосрочникам вольные приносили все новые слухи, что скоро предстоит еще и политическая амнистия, рассказывали о действительно начавшемся сокращении штатов МГБ, разжалованного из министерства в комитет...
Всех немцев вызвали на отправку одновременно среди рабочего дня. Курт и его ближайшие друзья - инженер Хорст Л., инженер Хорст Р. и техник Ганс пришли к нам в акустическую прощаться.
Курт еще раньше записал на папиросной коробке адрес моей семьи и заучил его наизусть. Прощаясь, он снова несколько раз повторил его:
- Напишу вам... Скорее всего откуда-нибудь из Сибири... Но может, теперь и нам разрешат переписываться.
Судорожно подвижный, как в первый день на шарашке, он улыбался, шутил, но в лихорадочно блестевших глазах просвечивала тревога.
Два года спустя в Москве я, уже вольный, но еще не реабилитированный, получил открытку из Италии: лаково-яркий цветной снимок городка-республики Сан-Марино - "Привет из отпуску. Курт А., Хорст Л., Ганс Н.". Именно так они подписались, и так я их называл здесь.
Глава тринадцатая
ПРОЩАЙ, ШАРАШКА!
Воспоминанье прихотливо,
Как сновидение - оно
Как будто вещей правдой живо,
Но так же дико и темно
И так же, вероятно, лживо...
Владислав Ходасевич
...Достижение понимания каждого человека как другого, равного в каком-то смысле Я, и создает нравственные основы человеческого общежития.
Вяч. Вс. Иванов, "Чет и нечет"
Четвертое апреля. Ранним утром, выйдя из юрты на зарядку, я в тамбуре включил репродуктор. Тихо - большинство еще спали. И услышал: "...недозволенные методы следствия..." А потом имена врачей, освобожденных, признанных невиновными. И в заключение: "Мы передавали передовую статью из газеты "Правда".
Радость ошеломляющая, оглушающая; я бросился почему-то не в свою, а в смежную юрту. Вероятно, просто потому, что стоял ближе к той двери.
- Врачей освободили! Признаны невиновными! В передовой "Правды" говорится о недозволенных Методах следствия... Всех врачей освободили!
С подушек поднимались головы. Кто-то садился на койке.
- Что за дурацкие шутки... Да ты охреновел, совсем психом стал!.. Ты что, забыл, что первое апреля прошло?..Дайте ему воды и ведите на воздух, чтоб в себя пришел... За такие шуточки - морду бить.
- Но это же правда, правда!.. Только что передавали. Скоро будут повторять.
Даже самые злые окрики не могли меня рассердить. Радость затопляла, распирала, туманила.
Весь этот день и потом еще долго только об этом и говорили. Меньше спорили.
Больше обсуждали мирно, дружелюбно, пересказывали, кто что слышал от своих вольняг. Сравнивали. Предполагали. Сомневались. Но чаще надеялись.
В новом Совете Министров Маленков стал председателем, Берия, Молотов, Булганин, Каганович - заместителями; сократилось число министерств - их сливали, уминали, сокращали штаты.
- Ага, значит, жмут на бюрократов.
И нечто уже прямо для нас: МГБ не стало. Вместо него скромный Комитет государственной безопасности при Совете Министров... В газетах и по радио настойчивые фразы о законности, о гуманности, о политике мирного сосуществования.
Узнаем, что освобожден Абакумов и назначен в новый комитет. О нем мы помнили только дурное: жестокий хам, верзила с мордой отупевшего мясника. Но он просидел почти два года, может быть, и поумнел...
Ворошилов - председателем Верховного Совета... Опальный маршал Жуков заместителем министра обороны Булганина.
Каждое назначение мы обсуждали подробно. Булганина я помнил по Северо-Западному фронту бестолковым самодуром. О Жукове все знали: крут, суров, беспощаден, жесток, но талантливый стратег; отважен на поле боя, не робеет перед вождями. За это его не любил Сталин, говорили - даже побаивался его, ревновал.
Обрадовало сообщение, что в Президиуме ЦК главным стал Хрущев. О нем я раньше слышал; Надина родственница, которая обучала английскому языку его жену и дочерей и подолгу жила в их доме, рассказывала: грубоват, малообразован, однако умен, хитер, добродушен и "партиец старого образца", то есть не терпит барства, роскоши, стяжательства, подхалимства и не чванится. Жена штопает носки ему и внукам, хозяйничает экономно, домработница и шофер обедают вместе со всей семьей.
На шарашке добрые слухи обгоняли газетные сообщения или дополняли их, все более обнадеживая. В органах сокращали штаты больше чем наполовину. Всех чекистов лишили офицерских званий, приобретенных в последние годы в кадрах МГБ. Действительны только звания, полученные на армейской, строевой службе. Многие полковники за день стали капитанами. Кому не нравилось - мог отчисляться. Кое-кто из наших уже видел тюремных офицеров, вчерашних капитанов и старших лейтенантов, в сержантских погонах.
Евгений С., несмотря на молодость, был опытным радиотехником и старым зеком. "Чалился" еще до войны; в лагере получил новый срок. Лучший монтажник в акустической, виртуозный ругатель, матерившийся и "ботавший по фене" в изысканном, светском тоне, гроссмейстер "козла", он много запойно читал. Мы с ним подружились сперва как соседи по лаборатории, - его стол был ближайшим к моему. Потом я стал давать ему уроки немецкого. Его срок истекал летом 53-го года. Он был или старался быть отъявленным пессимистом:
- Только фреи рогатые могут еще на волю надеяться... Хрен нам в морду сунут, а не волю. Нам даже бесконвойными уже не бывать. Выйдем за зону только в деревянном бушлате с биркой на ноге. И после того, как на вахте брюхо шилом проткнут.
По ночам он страшно кричал, иногда - яростно материл то каких-то блатных, то сук или гадов-придурков. А днем работал самозабвенно, до исступления. Рационализировал чужие модели, придумывал свои.
Взыскательный Сергей говорил о нем, что за такого битого техника отдаст полдесятка небитых инженеров. К его дню рождения я сочинил длинные куплеты.
Шарашка, где темнил Евгений,
Была прелестный уголок...
Когда рассерженный начальник
Шипит, как брошенный паяльник,
И ошалелые вольняги
На цирлах мечутся, бедняги...
Евгений наш не унывает,
Соплей развесив пестроту,
Он осциллограф запускает
На сверхнайвысшую туфту:
"Что ж, посижу да погляжу
Я на фигуры Лисажу"...