Они выпивают бутылку портвейна, старшая сестра снимает со стены гитару и поет всхлипывающей соседке "про улыбку твою и глаза"... А соседка ругает детей, проклинает мужа и говорит о том, насколько старшей сестре жить легче. И старшая сестра привычно соглашается с ней, а оставшись одна, долго разглядывает в зеркале свое стареющее красивое лицо и плачет от одиночества и жалости к себе...
- Вы никогда не были санинструктором роты? - неожиданно спросил Волков.
- Нет, - ответила старшая сестра и покраснела. Я была санинструктором батальона...
Часам к пяти пришел Гервасий Васильевич. Он осторожно присел на кровать Волкова, помолчал немного, потер пальцами глаза под очками и спросил:
- Ну что, брат Дима?.. Скучаешь?
- Я почти весь день дремал, - ответил Волков.
- Очень хорошо, - сказал Гервасий Васильевич. - Просто прекрасно. Давай я тебя посмотрю немного...
- Посмотрите.
- Только сразу договоримся: никаких героических актов. Там, где больно, говори "больно". Мне это очень важно. Понял?
- М-гу.
И пальцы Гервасия Васильевича осторожно стали скользить по левому плечу Волкова. Где-то задержались, мягко ощупывали какое-то место и продолжали скользить дальше, к локтю. Потом снова возвращались назад и еще медленнее проходили путь, уже однажды пройденный.
- Больно?
- Да.
- Очень?
- Очень.
- А здесь?
- Нет.
- Совсем не больно?
- Совсем.
- М-да...
- Что, плохо? - спросил Волков.
- Да нет... Ничего особенного. - Гервасий Васильевич вынул пачку "Казбека" и стал разминать папиросу, глядя в упор на Волкова.
- А мне можно курить? - спросил Волков.
Гервасий Васильевич подумал и с деланным равнодушием сказал:
- Кури.
Он размял папиросу и сунул ее в рот Волкову. Затем оглянулся на дверь и чиркнул спичку.
Волков прикурил и улыбнулся.
- Ты мне поулыбайся, - сказал Гервасий Васильевич. - Придет старшая сестра - не до улыбок будет... И мне и тебе влетит...
Он разогнал дым рукой и еще раз оглянулся на дверь.
- Не влетит - она в вас влюблена, - сказал Волков и закашлялся.
- Это у тебя от температуры, - презрительно сказал Гервасий Васильевич. - Так и называется: температурный бред.
- Влюблена... Чтоб мне сдохнуть! - рассмеялся Волков.
- Ни в коем случае! - испугался Гервасий Васильевич.- Ты мне все показатели по отделению испортишь!
- А у вас разве смертельные исходы не планируются? - спросил Волков.
- Прекрати сейчас же, - рассердился Гервасий Васильевич. - А то заберу папиросы и уйду...
- Нет, правда, - зло сказал Волков. - Вроде как усушка, утруска. В винно-водочных отделах даже специально несколько бутылок лишних полагается - "на бой посуды"!
- Ты пьешь?
- Пью.
- Много? - Гервасий Васильевич с интересом посмотрел на Волкова.
- Нормально... Как все. Гервасий Васильевич, я знаю, о чем вы думаете!
- О чем? - весело спросил Гервасий Васильевич.
- Сейчас. - Волков слегка отдышался, проглотил слюну и, не отрывая глаз от лица Гервасия Васильевича, сказал: - Вы, когда вошли в палату, все думали: "Как бы это сказать Волкову про ампутацию?.." Дескать, не дрейфь, брат Дима, и без руки люди на свете живут и, дескать, пользу приносят... Ну там два-три примера из классико-революционной литературы или еще что-нибудь. А, Гервасий Васильевич?
Гервасий Васильевич снял очки и стал разглядывать их на свет.
- Точно, да, Гервасий Васильевич? - испугался Волков.
- Ты только без нервов, - жестко сказал Гервасий Васильевич.
Он протер очки полой халата и надел их на нос.
- Что-то я, конечно, думал...- неуверенно проговорил он. - Человеку это свойственно... Вот и я думал. Я все, сынок, думаю, как ее, подлой, избежать. Вот о чем я думаю. А ты психуешь. Ухудшаешь и без того паршивое свое состояние. И этим очень мешаешь мне тебя лечить. А ты мне помогать должен. Понял?
В палату вошла сестра с профессионально-скорбным лицом.
В одной руке она держала шприц с иглой вверх, а в другой - ватку, пахнувшую спиртом.
Гервасий Васильевич разогнал дым рукой:
- Подставляй зад, Волков!
Когда сестра ушла, Волков подождал, пока затихнут ее шаги в коридоре, и сказал:
- В сорок четвертом в госпитале со мной рядом лежал Мишка Сиротин. Он перед самой выпиской простудился. И ему банки на ночь назначили... Вечерком к нам в палату вкатывается вот такая же сестричка и трагичным-трагичным голосом объявляет: "Сиротин, я вам банки пришла ставить". И рожа у нее такая постная, такая скорбная, такая профессионально-медицинская, что сдохнуть можно... Сиротин заохал, на живот перевернулся и говорит: "Ты бы мне лучше спиртяшки приволокла..." А она, не теряя заданного настроения, молча так облепила его банками и села рядом. Посидела так с минутку, увидела "Крокодил" на тумбочке и стала его перелистывать. С ней произошла удивительнейшая метаморфоза! Она перестала играть в сестру милосердия... Сидит, понимаете ли, нормальная, здоровая, смешливая девчонка, читает "Крокодил", весело хихикает, и нет ей никакого дела до того, что Сиротин с того света недавно вернулся, что вокруг боль, страдания, температура, бред. И никакого в ней милосердия. Просто тихий голос и скорбь в ее обязанности входят. Потом посмотрела на часы, вздохнула и стала снимать с Сиротина банки. Им что, специально преподают это актерское мастерство? А, Гервасий Васильевич?
Гервасий Васильевич тоскливо посмотрел на Волкова, открыл пачку "Казбека" и спросил:
- Курить будешь?
- Нет, - ответил Волков, не сводя глаз с Гервасия Васильевича.
Гервасий Васильевич закурил сам и скучным голосом спросил Волкова:
- Слушай, сынок, ты знаешь, что такое "право сеньора"?
- Знаю. Это когда первая брачная ночь...
- Ни черта ты не знаешь, - перебил Гервасий Васильевич. - "Право сеньора" - это в первую очередь безнаказанность. Сознание собственной исключительности... Гарантия безопасности. Это не только первая брачная ночь с женщиной, предназначенной другому, это и ненаказуемое хамство с подчиненными, лживость чиновников и истеричность тяжелобольных... Все это в одинаковой степени гнусно.
- Спасибо, - упавшим голосом сказал Волков.
- Кушай на здоровье, - так же скучно ответил Гервасий Васильевич. Кушай и постарайся никогда не пользоваться этим правом. Кем бы ты ни был: тяжелобольным подчиненным или очень здоровым начальником...
- Подозрительность, наверное, приходит с возрастом... Да, Гервасий Васильевич? - попробовал Волков перевести разговор в ироничное состязание.
Но Гервасий Васильевич не принял предложенной ему схемы и сказал:
- Я не знаю, что приходит с возрастом. Для этого я еще недостаточно приподнялся над собой и своим возрастом... Зато я почти точно знаю, что с возрастом уходит.
Волков закрыл глаза, повернул голову набок и прижался щекой к подушке. Гервасий Васильевич взял Волкова за правую кисть и прислушался к его пульсу.
- Простите меня, Гервасий Васильевич, - сказал Волков, не открывая глаз.
- Ладно, давай о другом, - сказал Гервасий Васильевич.
Ночью Волков попытался представить себя без руки. Он перебирал десятки дел, для выполнения которых отсутствие левой руки не станет большим препятствием. Но это были дела и профессии, до сих пор неведомые Волкову. Все нужно будет начинать с азов, с самой низшей ступени. А для этого может просто не хватить сил. Тем более что стоило ему мысленно проследить цепь элементарно механических движений для того или другого случая, как он печально убеждался в том, что природа, создавая человека, не позволила себе ничего лишнего...
Волков вспомнил Володю Гречинского. Володю Гречинского, великолепного циркового эквилибриста. Артиста экстра-класса. В войну Володя был "сорокапятчиком".