- А теперь давайте рассудим, как строить эту линию, - говорил Цыпленков и вкрадчиво оглядывался по сторонам, как бы пытаясь найти что-нибудь под рукой для демонстрации приема. И внезапно озарялся. - Вот вы, подойдите ко мне, - обращался он к Татьяне, - покажите свою ногу.
Татьяна вспыхивала, как сноп соломы. Она ни разу в жизни не выходила на подиум.
- Ничего, ничего, не волнуйтесь, - продолжал Цыпленков. - Это не больно.
- Я надеюсь, - сжалась Татьяна.
- Итак, где у нас самое интересное место на ноге? - спросил Цыпленков аудиторию.
Татьяна пожала плечами. Аудитория тоже.
- Правильно, где-то в области коленки, - продолжал виться вокруг ноги Цыпленков.- Точно так же строится и наша с вами линия. Понятно? Берем циркуль и строим окружность заданного радиуса прямо из точки нашей славной коленки, - поправлял он на Татьяне юбку и, едва сдерживаясь, чтобы не ударить ладошкой по попке, усаживал на место.
Некоторое время Цыпленкову требовалось, чтобы восстановить дыхание, а потом обращался к другому наглядному пособию.
- Зубы шестерни бывают с подрезом и без подреза, - шарил он глазами по галерке. - Когда эвольвента прерывается у основания зуба проточкой возникает подрез. А теперь вопрос - с подрезом данный зуб или нет?
За такими резкими наездами камеры обычно следовала тишина. Что, собственно, и требовалось Цыпленкову. К этому моменту он успевал выбрать очередную жертву.
- Подойдите ко мне, пожалуйста, на секунду, - обращался он теперь уже к Марине. - Покажите и вы нам свою ногу.
Марина недоуменно задирала подол.
- Отлично, - хлопотал лицом Цыпленков. - А теперь поставьте ногу на стул, чтобы всем было хорошо видно. Вот так. Если мы принимаем вот это место за эвольвенту, - проводил он рукой по икроножной мышце, - то чуть ниже у нас получается отличный подрез! Вот здесь, у самой стопы.
Слушатели боялись, что Цыпленков возьмет да как схватит с размаху рукой прямо за амплуа, отчего по аудитории шли волны ожидания самого невероятного исхода. Но геометр говорил:
- Спасибо, садитесь. А самые крутые подрезы у породистых лошадей, завершал свою лекцию Цыпленков. - Чем тоньше бабки, тем породистей лошадь. А у людей - чем тоньше икры, тем знатнее род. В технике - чем тоньше подрез, тем качественнее зуб шестерни. Ясно?
Население вытирало пот со лба и вздыхало. Но передышка до следующего занятия была совсем небольшой - начерталка значилась в расписании почти ежедневно, а в применении подручного материала для пущей наглядности Цыпленков был невероятно изобретателен, находчив и льстив.
Артамонов был согласен хоть всю жизнь ходить без одежды, лишь бы не ведать линейных ужасов, в которых, чтобы пересечь тетраэдр с эллипсоидом, нужно было сидеть с одним карандашом и двумя пузырями три дня и четыре ночи. Артамонов был непоседой, ему подавай задачи на сноровку, а тут испытание на усидчивость.
- Было бы так, - рассуждал он, - получил ты, например, задание, разобрался, какая линия что обозначает, - и точка! Я не пойму одного - зачем чертить? Зачем практика? Если нужно будет в дальнейшей жизни, я, конечно же, начерчу, но это потом, в жизни, а сейчас... Только время да нервы гробишь. И в защиту своего бездействия на ниве начертательной геометрии он приводил массу доводов.
- Не до всех эта наука доходит через голову, - дискутировал с ним Реша. - До некоторых - через седло.
Но оказалось, что студентами в высшей школе предусмотрено все, и даже такая тонкость, в которой застал себя Артамонов. Само собой разумеется, что в группе есть таланты, которым выданы такие же варианты задания. И еще в общежитии существует техническое суперприспособление - "дралоскоп", с помощью которого полугодовую норму можно легко и непринужденно передрать в считаные часы. Было бы с чего.
Правда и то, что жить полнокровно чужим трудом дано не каждому. Здесь нужна не только выдержка, нелишне обладать и стойкостью. Обыкновенно после выдачи задания на проект начиналось выжидание - кто первый приступит к выполнению. Слабохарактерные надламывались и, словно загипнотизированные, приступали к черчению. Как только они справлялись с заданием, к ним подкатывали более стойкие и вмиг переносили готовые творения на свои листы. Затем шла в ход изворотливость - бывало, скопированные работы защищались раньше оригинальных. За плагиаторами был нужен глаз да глаз, поскольку сдирание - это не столько процесс, сколько стратегия и тактика.
Артамонов отправился в женское общежитие к Алешиной Наташе, которая, как известно, была своим парнем, и задание у нее было идентичным.
По настроению, с которым она приняла ходока, можно было заключить, что лично ей по нутру игра геометрических линий, вырисовывающих занятные контуры неказистых с виду деталей дизеля. Алехина без проволочек отдала во временное пользование Артамонову свои готовые чертежи.
- Только не перепутай потом оригиналы с дубликатами, - предупредила она вдогонку.
Артамонов заручился коробкой конфет с ближайшей стипендии и помчался настраивать "дралоскоп", который состоял из оконной фрамуги с двойным стеклом и настольной лампы для подсветки снизу.
Способ оказался эффективным. За ночь Артамонов начертал все, что требовалось, и наутро, недолго думая, понес выдавать за свои чужие творения.
- Так-так, - приговаривал Цыпленков, рассматривая чертежи почему-то не с лицевой, а с тыльной стороны листа, - придется вам задание переделать.
- Я повешусь! - возразил Артамонов.
- А почему вы не спрашиваете, в чем дело? - прищурился Цыпленков.
- Да, в чем, собственно, дело? - не замедлил с вопросом Валера. Почему перечертить?
- Вот я и говорю - почему? А вот почему - копии снять нетрудно, но заверить их... - Цыпленков показал на графит, налипший от линий Алешиной с тыльной стороны чертежей.
У Артамонова все опустилось. Схватившись за голову, он сел мимо стула, в то время как Цыпленков неторопливо приводил статистические данные:
- Обычно за год дралоскопия играет злую шутку с двумя-тремя первокурсниками. На вашем курсе вы - десятый. У вас очень расторопный курс. Зайдите попозже, я выдам вам другой вариант.
- Теперь я не успею! - сжимая ладонями виски, произнес Артамонов. Брошу институт!
- Успеете, я вам гарантирую. - Цыпленков щурился, словно вел сумеречный образ жизни и нормальный дневной свет сильно раздражал его.
- Я сообщу об этом в общество защиты прав потребителей! - взмолился Артамонов.
- Что вы сказали?
- Да так, брежу.
- Вы себе кажетесь рассветом? - прикололся Цыпленков.
Артамонов забыл про обещанные Наташе конфеты и просидел сиднем у окна два дня не вставая. Сожители ничем ему помочь не могли. Они сами еле тянули эти долгие основные, размерные и штрих-пунктирные линии по бесконечно белым листам ватмана.
Вскоре Артамонов начал заговариваться. Уставя глаза в оконный проем, он битыми часами твердил одно и то же: "В четверг четвертого числа в четыре с четвертью часа четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж чрезвычайно чисто". Его засиженная мухами спина являлась укором всем остальным сожителям. Потом Артамонов затих, и из того места, где он сидел, ничего, кроме отрыжки в два кефирных градуса, не поступало. Наконец пропала и отрыжка.
- Кризис миновал, - доложил Рудик сожителям, сидевшим на корточках в коридоре. - Жить будет.
Артамонов встал, вынул из-под кровати последнюю порцию кефира, который от длительного пребывания в пропитанном портвейном стакане превратился в кумыс, и попорционно наливая его в горло, довел себя до рабочей кондиции.