Как-то по весне Золотников, не распыляясь на введения, с азартом предложил первокурсникам срочно приступить к написанию рефератов. Будто не студентам, а ему самому предстояло эти рефераты защищать.
- Вы не сделали ни одной выписки по теме! - теребил он Мата. - Почему?
- Так, еп-тать, еще, мля, снег не растаял, - находился лодырь.
- В прошлом семестре вы ссылались на то, что он еще не выпал! Я не улавливаю связи вашей активности с природными явлениями!
Раньше, в былые времена, к концу каждой недели Золотников как бы расслаблялся, сходил на нет, а теперь, напротив, распалялся, как самовар. Он метал взгляд по галерке и сразу выискивал тех, кто занимался не тем, чем надо. Захваченная врасплох тишина в аудитории стояла, как ночью в инсектарии: кроме жужжания трех не впавших в спячку синих мясных мух, ее ничто не нарушало. Но и этого Золотникову было мало. Его мог взбудоражить любой пустяк, даже такой, как, например, с Пунктусом.
- Снимите темные очки! Я не вижу глаз! - докололся как-то до него Золотников.
- Очки с диоптриями, - спокойно отвечал Пунктус. - Они вас увеличивают для меня.
- В понедельник принесете справку от окулиста, что вам нужны именно темные очки!
- Такую справку мне не дадут, - вяло вел диалог Пунктус. В последнее время он стал наращивать свое присутствие на лекциях, и этот наезд Золотникова даже несколько обижал его.
- Неужели я так ослепительно сверкаю, что мне нужно внимать через светозащитные очки?! Я что, похож на сварочный аппарат?! - Золотников нервничал еще сильнее, когда ему отвечали спокойно и с достоинством.
- Нет, вы вовсе не сверкаете, - выдавил из себя Пунктус.
- Я наблюдаю за вами вот уже целую неделю - вы постоянно в беседах! колотило Золотникова. - Несите сюда свою тетрадь!
Пунктус передал тетрадь по рядам. Записи в ней были в полном порядке. Но остановиться Золотников уже не мог - сказывалась расшатанность нервной системы. Его потащило вразнос.
- То, что вы успеваете записывать, - не повод для постоянных разговоров! Своей болтовней вы мешаете заниматься делом соседям! Нинкин, покажите конспекты!
Нинкин на лекциях так глубоко уходил в себя, что, когда бы ни высовывался, - все не вовремя, а высунувшись, начинал что-то бормотать и пытался ввести в курс какого-то своего дела.
- Я вам говорю! Именно вам! - тыкал в него кулачищем Золотников. Да-да, вам!
Нинкин хотел схитрить и потянулся за тетрадью Татьяны, но философ опередил его порыв.
- Свою тетрадь, пожалуйста, свою! Без уловок! Тетрадь Чемерис мне не нужна! - не сбрасывал обороты Золотников. Его фасеточные глаза засекали в окружающей среде до сотни изменений в секунду, и ни одного левого движения не могло ускользнуть от его взора.
В блокноте Нинкина процветал сплошной грифонаж. За два года он не законспектировал ни одной лекции. Тем более ни одного первоисточника. Нинкин пользовался в основном ходячими общежитскими конспектами. Кочевание этих вечных конспектов с курса на курс и ежегодное переписывание на скорую руку выветрило из произведений классиков весь смысл, доведя их до абсурдных цитаток, которые наполняли душу агностицизмом и ревизионизмом.
- Я читал! - пытался оправдаться Нинкин. - И писал! - Когда он выходил из себя, то всегда рисковал заблудиться.
- Вы мне воду не лейте, уважаемый, а посидите-ка сами над произведением часок-другой! Тогда вы не станете совать мне под нос эти извращения! Я удаляю вас с лекции! Матвеев, несите свою тетрадь! - Золотников без удержу стал косить всех подряд.
Мат тоже никогда ничего не записывал. На этом поприще его не пугали никакие угрозы.
Свое легкое поведение он объяснял тем, что у него якобы писчий спазм, полное нарушение функций письма как левой, так и правой руки.
В этом смысле, лишь бы ничего не делать, он был амбидекстером, причем не просто физиологически, а на уровне подкорки. Он даже запасся какой-то сомнительной справкой на этот счет. Иногда от скуки Мат все же дорывался до полупустой конспективной тетради, но ни к чему хорошему это не приводило - на листах появлялась криптография. За эти каракули Мата уважительно величали заслуженным каракулеводом. В течение семестра, чтобы сохранять форму, Мат нажимал на гипнопедию - постоянно клал под подушку ни разу не раскрытый бестселлер Малинского, а к экзаменам готовился по левым записям. В этой связи у него развилась острая способность разбираться в ужасных чужих почерках, и самые пагубные из них, какие были у Татьяны и Фельдмана, он читал как высокую или офсетную печать.
- Я не понимаю, мля, почему слушатель академии бывает, а слушателя института не бывает, еп-тать? - возмущался Мат.
- А виноваты во всем вы, Пунктус! - плавно продолжал Золотников, демонстрируя потоку тайнопись Мата. Будто поток никогда ее не видел.
- Я бы не сказал, - ответил Пунктус. - Я считаю, что Матвеев ленив сам по себе. И я тут ни при чем...
- Да он, мля, в смысле, ну как бы... еп-тать, - поплыл Мат, пытаясь выкарабкаться из водоворота.
- Не перебивайте, когда вас не спрашивают! - теперь уже тихонько Золотников рыкнул на Матвеева и вновь навалился на Пунктуса: - Вы очень вольно себя ведете!
- А вы, мне кажется, преувеличиваете свою роль в моей личной жизни! встал с места Пунктус. - Вы ломитесь в нее, как в автобус!
- Я больше не буду с вами церемониться! Я... я... - затрясся Золотников, и кратер его рта задымился, извергая ругательства средней плотности. На лбу у Золотникова образовалась каледонская складчатость. Сбитый неуязвимостью Пунктуса, он стал входить в кульминационную фазу пароксизма. - Я... вы, Пунктус, можете уже сейчас начинать волноваться за свое дальнейшее пребывание в институте! Я уволю... я исключу вас за академическую задолженность! Считайте, что экзамен у вас начался с этой минуты! Я предложу вас комиссии, которая соберется после трех неудачных попыток сдать экзамен мне!
Один Клинцов правильно понял Золотникова. На семинарах, дождавшись, когда закончит отвечающий, Клинцов тихо поднимал руку и просил слова, чтобы дополнить. Золотников любил, когда дополняют. Это означало, что семинар проходит живо и плодотворно. Чем длиннее было дополнение, тем больше снималось баллов с предыдущего отвечающего.
К первому экзамену по философии готовились с надрывом, как ко второму пришествию. Добра ждать было неоткуда - новую троллейбусную ветку провели в трех кварталах от микрорайона, в котором жил Золотников. Даже этот пустяк мог сильно сказаться на его экзаменационном настроении. К тому же, дав интервью, философ попал спиной на снимок в "Учительскую газету". Лучше бы он вообще выпал за кадр.
В течение трех дней, отведенных на подготовку, студенты не вылезали из конспектов и первоисточников, наполняя жилье материализмом, а голову блажью.
- Шпаргалки, - передразнивал Артамонов химика Виткевича, - лучший способ закрепления пройденного материала.
- А если еще и помнить, в каком кармане какая лежит, то вообще не надо никаких консультаций, - соглашался с ним Гриншпон.
- Жаль, что Золотников все шпоры изымет перед экзаменом.
- Виткевич в этом смысле погуманнее... дает возможность пользоваться.
- Выход один - изготовить за ночь запасные варианты шпор.
- Уволь, лучше два балла, чем еще раз сохнуть над этими прокламациями.
- Тогда спим.
- Придется.
- Все будет нормально, - вместо спокойной ночи пожелал Рудик.
- Сплюнь троекратно через левое плечо. Это как раз в сторону Мурата, предложил Артамонов верный прием от сглаза и отчаянно принялся засыпать.
Философию сдавали все вперемешку - и те, кому светило, и те, кому нет.