Выяснилось, что в Кирове Калужской области за год ее отсутствия по ней так соскучились, что от желающих подискутировать не было отбоя ни днем ни ночью. В каждую очередную редакцию своей поэзы она вносила коррективы и в конце концов полностью потеряла основу. Ее никто не уличал. Если докапываться до истины, что тогда получится? Не студенческая группа, а спецслужба какая-то. По исповеди Татьяны выходило, что основная ее жизнь идет где-то там, на родине, где ее признает весь мужской пол напролет, а здесь все любовное происходит как бы в шутку, от нечего делать. И нет никакой особенной беды в том, что с Рудиком и Мучкиным пока что ничего не вышло. Зато теперь есть новая надежда.
Клинцов работал на два фронта. Он отсекал Татьяну от новичка, втираясь к нему в адепты, и параллельно пытался не выпустить из поля зрения оставшуюся без присмотра Кравца Марину.
- Хватит переживать! - тараторил он чуть ли не в ухо Марине. - Свет, что ли, клином сошелся на этом Кравце? Если он на самом деле любит тебя, значит, в ближайшее время организует почтовый диалог. Но если за месяц ничего не напишет, считай, пропал. А что касается дела, то завязывать лучше сразу, порезче. Легче будет. - Как таран, входил он в роль главного утешителя Марины.
- Ты ведь уехал из Сосновки вместе с ним. Он тебе ничего не передавал для меня? - наивно полагалась на Клинцова Марина.
- Нет, - соврал Клинцов, которому Кравец впопыхах поручил передать Марине перстенек и адрес убытия. - Если бы хоть что-то, я бы сразу...
- А я, дура, надеялась, - теряла веру Марина.
- В наше время вообще глупо на кого-то надеяться. - Клинцов всегда остро чувствовал ситуацию и вовремя запускал в оборот самый въедливый раздел своего лексикона. В сущности, он был демагогом, но при разговоре с ним трудно было уловить переходную точку, за которой его силлогизмы утрачивали логику. Обыкновенно первую половину беседы он вел обстоятельно, а когда собеседник терял бдительность и начинал верить на слово, Клинцов загибал, куда хотел. Удавалось это, конечно, не всегда, но, ведя разговор с Мариной, на успех словесных махинаций рассчитывать было можно.
Ветер совал в руки студентам то березовый лист, то кленовый. Жухлая трава с удовольствием льнула к костру. Солнце по дуге скатывалось на загородную свалку.
- А мне нравится, что мы вот так сидим, спорим, - сказал Артамонов, задумчиво глядя на огонь.
- Кто у нас писарь? - всполошился Усов. - Нужно завести синодик и записывать всех, кто уходит. Учредим День грусти. Будем оплакивать. Петрунева - без вести пропавшего, Кравца - жертву вмешательства общественности, и так далее.
К вечеру по дороге назад Пунктус и Нинкин запели: "Как трудно в осень одиноким, но мы - вдвоем, но мы - вдвоем!" И даже шепелявили, как Лещенко.
Компания не успела разойтись по комнатам, как в 535-ю ворвалась Татьяна.
- Дикая новость, мальчики! - глотая куски воздуха, заговорила она. Женское общежитие упразднили! Теперь жилищные условия станут смешанными и будут разделяться только по факультетам! Теперь все будут жить, где хотят! Мне выдали ордер в двести тридцать вторую комнату! Почти к вам! Этажом ниже! Насколько я помню, это в левом крыле!
- Эмансипация продолжается, - сказал Рудик.
- Происки Запада, - вяло заметил Гриншпон.
- Таким радикальным макаром можно раскрепоститься до уровня племенной нравственности, - очень длинно сказал Реша.
- Прямо там! - Татьяна привстала со стула. - Где сядете, там и слезете! Мы вам с Алешиной просто так не дадимся!
- Ценность моего пропуска в женскую общагу девальвировала, - сказал сам себе Рудик. - Теперь туда могут таскаться все, кому не лень.
- Да, теперь женщины общие, - сказал Реша.
- Но Татьяна, я думаю, по-прежнему останется частной. Правда, Таня? сказал Артамонов и получил подзатыльник. - Я сообщу об этом в "Гринпис"! только и оставалось ему сказать.
- Тэпэр Нинэл лубой врэма приводыт госты, - промямлил Мурат. - Нэ нада каждый дэн Алыса Ывановна пыва покупат.
- Ну ладно, мальчики, я побежала, - бросила Татьяна, исчезая из обозримого пространства. Ей надо было спешить. Эта подвижка в улучшении быта студентов приблизила ее к новичку Бондарю, как минимум, на сто метров, которые разделяли бывшие разнополые дортуары - женское общежитие номер один и мужское общежитие номер два. Получив в подсобке у завхоза новые шторы, коврик и мусорную корзину, Татьяна рьяно взялась за работу - наводить марафет. Не обращая внимания на Наташину Алешу и двух других пампушек, доставшихся ей в сожительницы, Татьяна начала с корнем выветривать из порядком загаженной комнаты мужской дух, который от многолетнего пребывания там хлопцев с промфакультета наглухо въелся в стены. Татьяна была намерена устроить в своем новом жилище такую гармонию, чтобы, как только войдет Бондарь, - а она была уверена, что он непременно проделает это в ближайшее время, - чтобы как только он вошел, то по оформлению интерьера сразу бы понял, насколько внутренне Татьяна интереснее и сложнее, чем внешне. Перед ним бы сначала неясно, из-за штор у самого порога, обозначился слегка освещенный настольной лампой контур, абрис ее души, а потом, когда новенький раздвинет занавески и при полном свете обшарит взглядом углы, - висцеральный мир Татьяны проявится полностью, как водяные знаки на рубле. "А кровати придется сдвигать, - подумала она в завершение своего легкого мечтательно пассажа, - на одной нам будет нечего ловить. Думаю, что Алеша не обидится. Я ведь не навсегда, а только на случай, если гость придет неожиданно. Верно, ведь?" - спросила она у отражения в зеркале, наслаждаясь своими антропометрическими данными.
Произведя пробное сдвигание кроватей, Татьяна принялась опробовать сексодром и выяснила, что по центру ложа все равно не улечься - как раз под спину подпадает спаренная окантовка сетки. Татьяна быстро сообразила и подсунула под панцирную сетку чертежную доску, чтобы предотвратить прогибание до пола, - получилось то, что надо. Она взяла чертежную доску Алеши и вставила под второй матрац - доска легла, как там и лежала. Повторные рысистые испытания дали положительный результат. В завершении Татьяна сняла с антресолей и бросила на означенную постельку дополнительную подушку - не казенную, ватную, а на реальном гусином пере, чтобы в случае неудачи подушку можно было укусить за уголок и заснуть по-новому.
Услышав чей-то приближающийся гомон, Татьяна быстро все разобрала и смело открыла дверь подругам.
Тем временем Пунтус устранял бардак на антресолях у себя в комнате.
- Гитара! Кравец забыл гитару! - чуть не свалился он со стремянки.
- Выморочное имущество принадлежит государству, - сказал Нинкин и широко, со слезинкой зевнул. - А государство - это мы. С тобой.
- Там внутри записка! - Пунктус чудом удерживался на лестнице. - Дай какую-нибудь палку или кусок проволоки - далеко завалилась!
Вынули бумажку, прочитали. Оказалось, что Кравец не забыл гитару, а подарил. Причем не кому-то, а всей группе.
- Надо созывать треугольник, - едва справляясь с очередным приступом зевоты, сказал Нинкин. После высказывания его донельзя растянутые челюсти еще долго не могли сойтись снова.
Инструмент потащили в 535-ю комнату. Там порешили, что Кравец молодец, при расставании не впал в сантименты, не разменялся на голые всхлипы, а подарил такое, с чем не каждый уважающий себя гитарист запросто расстанется. В нашей мелкотоварной жизни это можно расценить как подвиг. Такого оборота никто не ожидал.
Гитару решили передать в пользование Гриншпону. По-честному. Стало немножко грустно. Вышли на балкон.