Если в результате я вернусь сюда, а тут, скажем, ни одного живого еврея, включая всю мою семью, так как я что-то нарушил, и Гитлер победил? Короче говоря, я не решился остаться и кому-то объявиться... Бог с ними, с деньгами. Заработаю, как и прежде на моём "санрайдере"..." "Так где же ты тогда был почти сорок минут?" "Не знаю, Жанночка... И даже вообразить не могу, где я был... Понимаешь, всё в этом, ну, "пушкинском" мире было как-то неясно, словно сквозь плохую оптику. Но потом, когда я добавил в прибор напряжение..." "Ну? Что потом?" "Всё вдруг как-то сразу прояснилось, словно навели на резкость. Всё ярко осветилось сотнями огней... Не этими тусклыми и не газовыми фонарями Санкт-Петербурга прошлого века, а такими, каких я отродясь нигде не видел... От светящихся верхних этажей и соборов... Вместо рынка там был роскошный сквер. Никаких вот этих трамвайных путей. Но вот эта церковь-автовокзал стояла, причём удивительно нарядная... И другая оказалась вон там, где сейчас метро. Прямо собор удивительной красоты. И полно весёлых нарядных людей в абсолютно не знакомой, но очень красивой одежде. А женщины... Боже мой, какие женщины, Жанночка!.. Меня приняли за нищего, сунули... вот эту купюру..." "Я ничего не вижу. Подожди... Давай вот сюда, к витрине. Мамочка моя!! Смотри, что тут написано! Но ведь... такого быть не может, Арончик!.. Ты - гений! Смотри, куда ты попал..." "Ну-ка? Сначала дата. Так, 1995 год. Уже легче, не прошлое... Не навреди, как говаривал кто-то из врачей... Что?! Государств'енный банк Соединённыхъ Штатовъ России... Смотри, с буквой "ять"..." "А там можно что-то обменять на золото?" "Н-не думаю... Боюсь, что по сравнению с нами будущее - они. Но там, по-моему, безопаснее, чем даже здесь. Так что уезжай-ка ты домой, в Израиль одна, а я поброжу по этим... СШР..." "Где так много красивых женщин?" "Жанночка, у всех этих женщин есть там не менее красивые мужчины. Я им не конкурент..."
***
"И вам не претит эта работа? Еврей, вчерашний коммунист, нынешний сионист пишет портрет главного русского нациста!" "Сенатор, я достаточно богат, чтобы браться только за то, что мне не претит." "Тем более нелогично! Если вы мне симпатизируете, господин Лейканд, то это не просто противоестественно, но и бесполезно. В нашем движении нет места не только евреям, но и их отдаленным потомкам. И мы нашей программы не скрываем." "Эка вы произносите слово "еврей", словно кирпичом по морде... Только ни ваша деятельность, ни ваша программа меня не интересуют." "Почему?" "Да потому, что ваша действенность эфемерна. как все, что базируется на разрушении и зле в современном мире, а не на созидании и добре. Если вы хоть немного приблизитесь к власти, на вас просто спустят коммунистов. А без противодействия правящей коалиции они вас запросто слопают." "Подавятся, господин... сионист. И вы подавитесь вместе с ними, куда бы вы ни перебежали в следующий раз... Впрочем, вы не ответили на мой вопрос зачем "русскому Рембрандту" писать портрет главного национал-социалиста России? Я, конечно польщен, но..." "Вы ведь тоже художник, господин Матвеев. Давайте закончим это полотно. И посмотрим вместе, что меня привлекло в вашем, так сказать, образе. Тем более, что вы назвали меня именно "русским" Рембрандтом." "А каким же еще, не еврейским же. Сто лет тщетных усилий после наивного демарша венского мечтателя Герцля должны были убедить вас, что никогда мир не позволит воссоздать империю Соломона в Палестине. Ни одна политическая сила в мире так и не поддержала усилия сионистов - ни юдофилы, ни юдофобы. Как бы вы все нам всем за эти сто лет ни надоели, в своей стране вы принесете всем народам мира еще больше вреда! Но берегитесь, если вы этим портретом задумали что-то против меня или моей партии. Мы не коммунисты - в порошок сотру...
" "Сенатор, я не служу ни нацистам, ни коммунистам. Я служу одному богу - русскому искусству. Давайте на время сеансов не будем говорить о политике. Оставайтесь, как мой натурщик, самим собой. А я - собой. Я ненавижу вас может быть еще больше, чем вы меня, но сегодня мы вместе создаем то, что останется русскому народу и будет останавливать толпы в Русском музее. Сегодня, на грани веков и тысячелетий, поверьте, трудно поразить воображение пресыщенных поклонников живописи. А мы поразим." "И портрет останется русской нации!" "Русскому народу. Для нации, в вашем понимании, я бы палец о палец не ударил..." ***
Князь Андрей Владимирович Мухин, член правления Путиловского исследовательского центра, не спеша поднялся в свою ложу. Назаров стремительно и бесшумно причалил, поблескивая значком со свастикой на лакейском фраке, принял заказ и словно растворился на фоне бархатной бордовой портьеры. Фиолетовый табачный дым причудливо плыл в пустоте огромного зала. Слабая алая подсветка эстрады словно держала на весу оркестр, исполняющий модное в этом сезоне "танго начала века". Затянутая в пурпурное блестящее платье гибкая певица дарила лучистой улыбкой каждого посетителя ресторана. Мухин осторожно ослабил голубой шейный бант, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Как раз к 2000 году от Рождества Христова граф Василий Путилов подписал к исполнению очередной его, Мухина, проект века. Три предыдущих принесли князю огромное даже по путиловским понятиям состояние. Мухин был достаточно известен в России и в мире, молод, красив столь восхваляемой русскими националистами славянской красотой. Он мог позволить себе расслабляться в своем ресторане, привычно наблюдая публику из-под полуопущенных век.За горящими на столах свечами в крохотных букетиках он заметил рыжую кудрявую шевелюру бывшего однокурсника. Тот тоже заметил князя. Несимметричное тяжелое лицо великого художника современности Лейканда исказилось всё той же искательной нагловатой улыбкой, что удивляла и раздражала Мухина в друге студенческой юности. Андрей Владимирович приподнялся и слегка поклонился "русскому Рембрандту", тем самым как бы приглашая его в свою ложу. Лейканд засуетился и почти потащил к нему свою спутницу - высокую стройную темноволосую девушку с большими серыми глазами под удивительным разлетом бровей. Мухин встал, коснулся губами её узкой холодноватой руки, встретился с её изумлённым взглядом и уже не мог ни на чём сосредоточиться.Назаров с заказанными блюдами скользнул боковым зрением не столько по знакомому ему Лейканду, сколько по девушке за их столиком, на вскидку оценивая ее происхождение с точки зрения члена "Союза русского народа". Глаза его сузились, что, впрочем, не мешало профессиональной преданности. Лейканд привередничал, делая заказ, намеренно ронял рюмки, называя Назарова "братец", отменял только что одобренные блюда, не спрашивая при этом мнения своей подруги. Натурщица, понял князь. У нас не Монмартр, с партнёршами по искусству не церемонятся... Черносотенец привычно терпел, повторяя: "слушаю-с, барин" и "будет исполнено, как же-с..." Девушка, заметно избегая смотреть на князя, молча следила за танцующими словно светящимися изнутри глазами. Чуть приподнятые уголки ее нервного рта мило и беззащитно вздрагивали невпопад разговору друзей, к которому она, по-видимому, даже не прислушивалась. Наивное обаяние ее молодости стирала едва заметная странная черточка у переносицы, след недавнего глубокого страдания. При всей своей красоте и аристократичности, она была явно не из света.По своему обыкновению, Лейканд вдруг прервал разговор на полуслове, замахал кому-то, небрежно извинился и выпорхнул в зал, неся над столами свою гриву на откинутой назад голове.