И не могу избавиться от навязчивой мысли, что заболела. И именно тогда, когда наконец приняли на работу. Впрочем, в глубине души я была даже рада этому. Теперь, когда отбор был позади, такой дикий выход из положения - ТАКАЯ работа... Но что я могла найти взамен? Идти в публичный дом? Полтинник за визит, но там на тебя не просто смотрят, а еще и делают с тобой всё, что хотят... Представляете, сколько надо вытерпеть за сорок рублей в неделю!.. так что все эти мысли, что сказал бы отец, мама, подруги и друзья по гимназии, по институту, парни, робко приглашавшие на танец, я сразу погасила в себе. Много они мне помогли, эти подруги до сегодняшнего дня? А товарищи отца?! Как только я о них подумала, окончательно успокоилась: выгнали как собаку на мороз за первое же сомнение в их догме... Тут приказчик снимает с плечиков первую шубку, накидывает её поверх своего костюма. Не застегиваясь, повертелся у зеркала, потом перед занавешенной витриной, корча кокетливо недовольные гримасы. Снял первую шубу, примерил другую: "Ясно? Тогда пробуйте. И - не жалейте улыбок всем, кто остановится у витрины. Наша реклама - контраст дорогого меха с гладким человеческим телом. Но и улыбка.!" Весь мой наряд - серебристые туфли. И в них я принялась примеривать перед зеркалом и перед занавешенной пока витриной шубы. Даже не заметила, что жалюзи поднялись и что передо мною за невидимым стеклом, в полуметре от меня уже заснеженный мокрый тротуар, по которому идут в сумраке сотни прохожих. Они, конечно, привыкли к подобной рекламе - богатая модница делает смотр своего гардероба сразу после ванной. Только улыбка мне не удавалась, как и взгляд в глаза тем, кто оглядывался на меня с тротуара. Слышу кто-то говорит за моей спиной: "Где ты раскопал такую скелетину, Юра?" Я действительно месяца два совсем плохо питалась..."Не нравится?" "Была бы суперлюкс, если бы не ребра." "Откормим". Принесли кофе, бутерброды, появился парикмахер, гример. И снова в полуметре от меня идут одетые в пальто и шубы люди, катят на санках закутанных детей. Тут смотрю священник идёт в рясе с мокрым подолом ниже длинного пальто. Я как раз очередную шубу сняла, а этот Юра, как назло, смотрит, как я себя буду себя вести. Ничего, увидел поп вдруг меня в упор за невидимым подогретым стеклом витрины, перекрестился, резко отвернулся, и, представляете, тут же идёт обратно, снова крестится и снова идёт мимо, понравилась я ему... Тут женщина прикрыла ладонью глаза мальчику, идущему рядом, а тот без конца оглядывался. Потом какой-то парень в высокой шапке подозвал другого, оба стали делать мне непристойные жесты. Подошел городовой, что-то сказал им, подмигнул мне и лихо так шевельнул усом. Ему я и подарила свою первую улыбку. И продолжала РАБОТАТЬ. Согрелась в своих шубах, начала импровизировать. К концу дня с непривычки совершенно обессилела и стала садиться на поданный для этого стул. Зато аванс оказался целым состоянием - десять рублей! Немедленно покинула свою мансарду и сняла относительно приличную квартирку, купила кое-что из одежды, а главное - позволила себе пообедать в приличном ресторанчике. Расслабилась в неожиданном уюте нового жилья и набрала номер единственной и любимой школьной подруги, которой давно не звонила. "Вас слушают," - говорит знакомый голос, но тут возникает на экране горничная: "Сожалею, сударыня, но барышни нет дома." "Настя, это я, Марина." "Барышни нет." Так быстро узнали о витрине? Или это еще с тех пор, как убили отца? Ведь его нашли около только что ограбленного банка." "Лидер коммунистов - гангстер?" - вспомнил Мухин загадочные заголовки газет. - Я помню, как всё это обыгрывалось. А потом сообщили злорадно, что один из первых политиков страны поразительным даже для его имиджа образом не оставил своей семье практически ничего.
И что его дочь получила вполне сносную партийную пенсию. Это не так?" "Получала. До того самого периода, когда ко мне как-то подошел в Летнем Саду Лейканд. Он бывал у нас дома иногда, как сподвижник отца. В то время много писали, что "русский Рембрандт" недавно резко порвал с коммунистами и примкнул к относительно мало заметным на политической карте России сионистам. На этой встрече он еще не предложил мне стать его натурщицей. Это произошло позже, когда он долго, стоя в своей богатой шубе, опираясь на палку, рассматривал меня уже в витрине. А в Летнем Саду он на правах старого знакомого представил меня своему более чем странному спутнику. Такой высокий напряженный пожилой господин - словно из прошлого. В очках. Как в старых фильмах. Уже лет тридцать, если не больше, никто очков не носит после изобретения лазерной коррекции зрения. Мало того, у него были стальные зубы в глубине рта и стальные же крючочки для зубного протеза впереди, хотя в мире давным-давно научились отращивать здоровые новые зубы взамен потерянных. И одет он был жутковато - в каком-то странном комзоле с узким галстуком вместо привычного мужского шейного банта. На нем были старомодные нелепые прямые брюки до земли вместо удобных и привычных мужских пантолон. "Меня зовут Фридман, - говорит он. - И я сам попросил Вячеслава Абрамовича представить меня вам... Вас показывали в хронике о похоронах Владлена Сикорского." У него был какой-то совершенно дикий акцент и ни на что не похожие интонации. "Мне надо именно с вами побеседовать..." "Да о чем?" "Вы дочь одного из главных коммунистов страны. И вы пользуетесь огромным авторитетом у комсомольцев. Вам необходимо знать. Уверяю вас, это будет вам очень интересно..." В своём подвале он настроил нам какой-то странный допотопный видеомагнитофон и стал один за другим демонстрировать такие фильмы!.. А потом говорит: "Я вовсе не собирался попадать в ваш Петроград. Я бывший советский российский математик, специалист в топологии. Потом я эмигрировал в Израиль. Волею судьбы я не был востребован ни советской, ни израильской наукой. Поскольку моё открытие принадлежит пока только мне, я решил использовать его для своей семьи. Просто хоткл на нём заработать: переместиться в Санкт-Петербург тридцатых годов прошлого века, чтобы попытаться обменять, скажем, магнитофоны с записями классической музыки на золото, а заодно увидеть живого Пушкина. Но в последний момент испугался, что попал случайно именно в своё и без того не очень удачливое измерение и могу в нём сильно навредить для будущего. Просто не застать, вернувшись, мою семью...Хотел было вернуться, но уж больно интересно было хоть одним глазком взглянуть на все эти конные экипажи, всадников в нарядах пушкинской эпохи. Но нормальной конверсии в прошлое всё равно не получалось. Что-то не срабатывало. А когда я увеличил мощность, то неожиданно оказался вот прямо здесь, совсем не в прошлом, а в своём же веке, только в вашем непостижимом для меня измерении, которого и быть-то не могло... Надеюсь, вам интересно всё, что я вам рассказал и показал?" А я не могу произнести ни слова! Вы бы посмотрели... такой ужас! Но ещё "интереснее" было потом, на диспуте в Бестужевке, когда я вдруг попросила слова. Конечно, когда ведущий сказал "Марина хочет поделиться своими мыслями о вероятных путях развития России," сразу стала напряженная тишина. Я до этого ни разу выступала, как ни просили комсомольцы. А тут вдруг выхожу и громко говорю, едва живая от волнения: "Я решила поделиться с вами не мыслями, а фактами, которые вообще исключают моё дальнейшее пребывание в коммунистическом движении... Если бы Ленин выжил и мы победили бы в 1917, то..." После этого я наговорила такое, чего не позволяли себе самые оголтелые антикоммунисты.