(Возле лица Нурмолды хрустнула под копытом глиняная корка.) Всё возитесь?
Нурмолды попытался сесть. Сквозь слипшиеся веки блеснул синим револьвер в руке Жусупа.
Конь рванулся, разворачиваясь и с хрустом разрывая глиняную корку.
- Уходи в степь, Жусуп! - тонко крикнул старческий голос. - Наши кони в меловых холмах!
Рассыпалась толпа, Нурмолды подняли, он узнал Абу.
- Зачем?.. Зачем сказали про меловые холмы? - спросил Абу у деда.
Старик ответил:
- Жусуп не посчитался бы с нами, стрелял бы из юрт.
Сурай вытирала лицо Нурмолды, как ребенку.
Примчался подросток с криком:
- Туркмены!
В степи громыхнул выстрел. Заголосили аульные псы. Заметались женщины, вытаскивали из юрт детей.
На меловом от луны склоне холма чернела группа всадников.
Аул не дышал, даже собаки замолкли. Лишь верещал в крайней юрте ребенок.
Нурмолды пошел навстречу всадникам. Аул со страхом глядел ему вслед.
На середине пути его догнала Сурай, побежала рядом.
Поигрывали глаза, белели зубы в тени лохматых тельпеков. Девушка кинулась вперед, обогнала Нурмолды, закричала: "Отец!" - указывала на Нурмолды, плакала.
Тощий туркмен в халате прижал руку к груди:
- Ты мне дочь вернул. Салам, меня зовут Чары. Я тоже Советская власть, только бумаги с печатью нету.
- Я ликбез, яшули.
- Жусуп здесь? - спросил, выезжая вперед, человек в форменной гимнастерке.
Нурмолды ответил по-русски, что надо опередить бандитов, их кони укрыты в холмах. Милиционер подал руку:
- Кочетков! - и велел подать Нурмолды коня.
Подъехал Шовкатов. Спросил о Исабае. Нурмолды не ответил, и Шовкатов больше не спрашивал: понял, что нет уж Исабая.
В грохоте копыт проносились всадники по каменной глине такыров, взлетали по изгибам увалов к белому шару луны.
Вывихнутая нога бессильно болталась, не удерживая круп коня, Нурмолды мотало в седле. Боль ударяла в бок острым камнем, при толчках перехватывало дыхание.
Впереди на белую полосу гипса выкатился черный ком: они!..
- Опоздали!.. - Нурмолды не сумел докричать (успели, все успели сесть на коней, проклятые, и запасные у них!).
Гортанно взвыла погоня. Конь рванулся под Нурмолды, боль бросила его лицом в гриву.
Догнали бандитов, налетели, сшиблись. Завертелся страшный вихрь, хрипели, визжали, бились внутри его: "Раскрошу!", "Гнилой кизяк!..". Конь Нурмолды растерянно закружил, втянутый воронкой вихря. Вдруг разорвало вихрь, разметало, крики: "Ушли!" Нурмолды остался в пустоте. В бессилье дергал повод. Наскочил Кочетков:
- Ранен?.. Чары, проводи товарища в аул. Заодно пленного отвезешь!
- Начальник, кто за меня с Жусупом посчитается?
- А кто за твоей дочерью заедет?.. Мы этих похватаем - и к месту их сбора, на колодец Кель-Мухаммед!..
Кочетков ускакал следом за погоней, удалявшейся с криками и выстрелами. Нурмолды свесился, разглядел: на земле сидел Рахим. Руки скручены за спиной, шапка на глаза.
Нурмолды сполз с коня, стал развязывать руки Рахиму. Чары оттолкнул его.
- Ты что, сдурел, парень? Он стрелял в меня!
- Он не умеет стрелять, яшули. Он учитель.
- У меня глаза-то на месте! - Чары сдернул с Рахима шапку, потряс перед его лицом: - Скажи ликбезу, что ты стрелял!
- Я стрелял, яшули... Но я не мог тебя убить.
Чары хлестнул Рахима шапкой:
- Ты что, изюмом стрелял?
- Не заступайся за меня, Нурмолды. Он не поверит, что я стрелял вбок, в сторону, что я молился в этой свалке: убереги казахов от пуль туркмен, а туркмен - от пуль казахов. Не поверит, что ты оберегал его дочь, как свою сестру, а я тебе был отцом в земляной норе у чарджуйского бека... такой тесной, что, когда наш третий товарищ умер и его труп стал разбухать, нас притиснуло к стенам... а его блохи и вши бросились на нас. Кежек бил меня на колодце Кос-Кудук. Приди я в Бухару, там станут бить узбеки...
Убей меня, яшули, но знай, что ты убил брата!
- Какой ты мне брат?
- Выслушай, темный человек. Слово "туркмен" одними истолковывается как "я тюрк", другими - как происходящее от "тюркман", что означает "племя тюрков", или как происходящее от персидского "тюркманад" - тюркоподобный. Все тюрки - братья, Чары, мы не можем быть разделены на сартов, казахов, якутов, киргизов, дунган, таранчинцев, туркмен...
Чары перебил:
- Но русский Кочетков мне тоже брат.
- Он не понимает твоего языка, Чары.
- Он советский, а советские русские объединили наш разорванный народ: прежде мы жили под Россией*, жили в эмирате, жили в Хивинском ханстве.
_______________
* Закаспийская область считалась частью царской России.
- Э, разве это событие, яшули, если нас ждет великий день объединения: мы изживем наши аульные языки, создадим единый чистый тюркский язык.
Чары издал сдержанный звук, выразивший всю меру его удивления:
- Это как же?.. Разве я успею выучить новый язык? Я стар.
- Твои внуки выучат.
- По-каковски же я стану с ними толковать?
Нурмолды с осторожностью вмешался:
- Яшули, учитель говорит на языке ученых...
Чары вновь издал губами звук, выразивший всю меру его растерянности.
- Извините, молла, - забормотал Чары, - мы всю жизнь в пустыне, люди грубые. - Он достал нож, перерезал ремень, стягивающий руки Рахима. Хе-хе, разве в такой свалке разберешь, кто палит в воздух, а кто в тебя.
- Дай ему коня, яшули, - попросил Нурмолды.
Рахим взял руку Нурмолды обеими руками, склонил голову. Помолчали.
С Чары Рахим простился, прижав руку к груди.
- Что же ты мне сразу не сказал, что у него мозги набекрень? прошептал Чары, оглянувшись: они отъезжали.
- Он в здравом уме...
- Опять ты обидно шутишь надо мной!.. Перемешать народы, как альчики в кармане! Несчастный безумец... в тюрьме у бека всякий бы спятил.
Чары завернул коня, догнал Рахима. Обшарил, нашел нож и сунул себе за пояс.
Опять же шепотом, хотя отъехали они далеко, пояснил:
- Моего отца на базаре в Куня-Ургенче укусил такой же вот несчастный...
Рассветало. На подъезде к аулу они догнали одного из подростков, в начале ночи посланных Кежеком в дозор.
- Ты до сих пор торчал на увале? - спросил Нурмолды.
- Я видел туркмен, учитель, но оставался на месте, как велел... Подросток не решился назвать Кежека при Чары: он со страхом глядел на носатое мрачное, укрытое под тельпеком лицо туркмена.
Нурмолды спросил о Кежеке и Жусупе - среди настигнутых погоней их не было. Парнишка начал было говорить, что не знает ничего о них, смешался, не решаясь дальше лгать учителю, которому вчера глядел в рот.
Нурмолды вмиг вспомнил об овраге за солончаком, где Жусуп дожидался Кежека. Он шепнул Чары:
- Яшули, поезжай к нашим, скажи: Жусуп прячется в оврагах.
На въезде в аул парнишка запричитал:
- Я боюсь, они убьют вас!
Жусуп и Кежек стояли возле юрты Суслика с пиалами айрана в руках.
Эх, парнишка... знал, что здесь Жусуп и Кежек, знал, да не остановил Нурмолды, когда тот отсылал Чары. Да что винить парнишку, для него Чары чужой, а Жусуп свой, хоть и страшен.
Нурмолды сполз с лошади, его шатало, боль в боку не давала дышать.
Полосы теней легли сбоку, Нурмолды оглянулся: позади его стояли Абу, его девяностолетний дед, Сурай, подросток. Подходила мать Абу.
Кежек отдал пиалу Жусупу, пошел на Нурмолды, на ходу доставая маузер. Абу перехватил его руку, крутанул и бросил Кежека оземь.
Нурмолды поднял маузер Кежека, направил на Жусупа.
В хрипе, ругани катались по земле Абу и Кежек, вскрикивала мать Абу. Как ни тягостны были для Нурмолды эти минуты, он не сводил глаз с Жусупа. Стих шум, за спиной Нурмолды своим тихоньким голосом старичок сказал:
- Абу, ныне ты не уступаешь в силе своему отцу.
Жусуп попятился.
- Стой, выстрелю! - прохрипел Нурмолды.