в Думе заседают!
Политическая эта бестактность коробит меня - но где они, политкорректные? Он же меня везет. Все поезда в Питер оказались оккупированы футбольными фанатами: без него бы я пропал.
- Так что тема знакома. Упакуем старушку твою! - Боб обнадежил. Такая деловитость пугает - но твоя "корректность" к чему привела?.. Скоро увижу!
- Тут вот хутор у меня был - восстановил мельницу, гончарные мастерские. У меня - одного - официальный самогонный аппарат был! Иностранцы балдели!.. Пожгли! - сообщает Боб.
- ...Иностранцы?
- Ха! - произносит Боб горько. - Иностранцев, автобусы их, от шоссе девчонки верхом сопровождали, в длинных платьях, вуалях, дворянки как бы! Иностранцы...
- Понятно.
- Ну, ты понял уже? Нормальный был бизнес - но кто ж у нас потерпит его?
От родных мест, похоже, у него осталась лишь горечь. В столь молодом возрасте - ему двадцать шесть - столько уже разочарований! Не думай, что ты один страдаешь... утонченная душа!
- О! Вот же мельница! - восклицаю я.
Боб скорбно кивает - но скорости не снижает: на сантименты нет времени у него! А вон и "как бы дворянки"! Несколько дам в развевающихся длинных платьях скачут наискосок.
- Это так уже... привидения! - безжалостно усмехается Боб.
Одна из них - с золотыми веснушками - догоняет нас, из последних сил лошади скачет вровень, глаза ее зеленые полны слез! Боб, не выпуская руля, протягивает ей купюру - но она вместо того, чтобы схватить ее, гордо натягивает поводья - и на прекрасной белой лошади остается вдали, постепенно уменьшаясь. Жестоко!.. но, видимо, надо так? Мне б так решать проблемы - не увязал бы в дерьме. Но молчать тоже трудно - не позволяет душа.
- Младшая жена? - оборачиваясь к почти исчезнувшей амазонке, улыбаюсь я.
- Моя младшая жена еще не родилась! - произносит Боб твердо.
Осталась позади идиллия, мы съезжаем с последнего холма, теперь до самого Питера будет все ровно...
И вот уже - как быстро замелькало все! - сталинское ретро Московского проспекта, раздолбанная, но людная Сенная - и уже сверкают, выбивая слезы, плавный изгиб Мойки, поднебесный купол Исаакия. На роскошную Большую Морскую. Вычурные фасады банков. Шикарные витрины. А вот и арка моя, "черная дыра"!
- Стоп, - произношу я.
- Ну, хоп! - произносит Боб, мы лихо шлепаем ладошками, ладонь в ладонь (последняя моя лихость?). И я вылезаю. Дальше, родной мой, бегом.
В арке едко пахнет мочой - даже заслезились глаза. Привыкай к отчаянью. Железная дверь почему-то цела. А ты бы хотел, чтобы все рухнуло, как твоя жизнь? Не много ли хочешь? "Всему остальному" плевать, что там у тебя. "Все остальное" живо еще! Сам справляйся. Железная дверь тут ни при чем! Моя дверь, кстати, тоже цела. Чуть выпала по краям штукатурка, а так... Отпер. Дверь со скрипом отъехала. Вдохнул. Запах - самая быстрая информация. Затхлость. Сладкая вонь лекарств. Запах беды. Ты не ошибся попал по адресу. Заходи!.. А может, еще ничего страшного?.. Заткнись!
За поворотом коридора попался отец. Даже не попытался изобразить радость встречи. Лишь отступил быстро с дороги, аж распластавшись по стене, - мол, быстрее, быстрей! Уже даже так? А ты все еще не готов? Кто-то должен тебе все устроить? Проходи в комнату! Прохожу...
Повел медленно дверь. Здесь запах погуще. Открыл. Нонна лежала, скрючившись на диванчике, страдальчески зажмурясь, почему-то накрытая пальто. Я осторожно приблизился. Наверное, она почуяла тень на лице и сморщилась еще отчаянней. Замучили ее? Вот ты и тут! И никуда больше отсюда не выйдешь: сама собой с протяжным скрипом закрылась дверь. "Нонна!" Я качнул ее за плечо. Она так легко - даже страшно - качнулась. Родные тонкие косточки. Тела не осталось совсем. Она разлепила один глаз, другой так и остался слипшимся.
- Венчик! - прохрипела она.
Попыталась привстать, но локоть сорвался и голова плюхнулась с размаху назад.
Господи! Но почему, если болезнь, то и наволочка рваная! Несчастье не щадит ничего. Чтобы поцеловать ее - встал на колени. И - как ни странно - почувствовал покой и даже блаженство: я здесь! Сухая ее ладошка гладила меня по волосам... Счастье? Дунуло в форточку... отворилась дверь? Нонна быстро села, второпях даже стукнув меня лбом. Господи, как сухая кожа обтянула ее лицо! Один ее глаз нелепо выкатился, другой почти залип.
- Венечка! Спаси меня! - прошептала она испуганно.
Я обернулся. В двери, подбоченясь, стояла Настя и худой белокурый парень. Я почувствовал, как Нонна дрожит.
- Погодите! - с отчаянием произнес я.
- Здравствуй, отец! - произнесла Настя с обидой. Вот, мол, отцовская благодарность за двухнедельный ад! И грохнула дверью.
Теперь горе уже с двух сторон! Но - сперва сюда повернемся. Я все-таки усадил ее, придерживая за спину, другой рукой гладя по тоненьким сухим волосикам на прямой пробор.
- Все, все! - приговаривал. - Теперь все будет хорошо! Теперь я уже тут, и мы все сделаем как надо! - (Я почувствовал, что она дрогнула.) Верней, все как ты захочешь! - поправил я. - Что ты сейчас хочешь сильней всего? - (Тут она, наоборот, оцепенела.) - Давай! Ну скажи. И мы это сделаем. Ну? - уже шутливо-ласково встряхивал ее, пытаясь заглянуть в глаза. Долго тут ее мучили - надо как-то подбодрить, чтобы жизнь в ней хоть чуть-чуть пробудилась.
- Я хочу... погулять, - произнесла она тихо, последнее слово - чуть слышно. Боится? Не выпускали ее? И форточку не открывали? Две недели подряд?
- Конечно! Какие проблемы! - воскликнул я.
Я вернулся - и теперь нормальная, разумная жизнь здесь пойдет! Законопатили ее тут - так и здоровый не выдержит. Сейчас мы с ней прогуляемся - и она оживет. От сознания все идет - а особенно в таком деле. Ведь - тьфу, тьфу, тьфу - все сейчас здоровое у нее. Кроме сознания. А оно из слов состоит! Подменим слова, вернем любимые наши, веселые - и прежнюю жизнь вернем. Ведь "формально все нормально", как шутили мы. Деньги привез. Накупим всего, а глядя на вкусные вещи, кто не будет рад? На самом деле все просто. Счастье - когда я тут - легко сделать.
Пойду скажу им, что мы уходим... но скоро придем. Ясно - и Насте тяжело. И с ней поговорю. Всех тут расколдую!
- Сейчас, - улыбнулся Нонне, бережно положил ее на подушку. Вышел. Перед кухнею глубоко вдохнул: входим в атмосферу высокой плотности.
- Мы прогуляемся? - легкомысленно свесившись за порог (мол, даже входить для такой мелочи не стоит), произнес я.
Настя и гость глянули друг на друга, тяжко вздохнули. Мол, столько трудов, а теперь этот игрунчик все испортит - видимо, поездка в Африку окончательно ослабила его мозг!
- Отец! - произнесла Настя трагическим басом. - Врубись наконец! Пойми, что мать серьезно больна! Стас как специалист находит ее состояние очень тяжелым. Настаивает на немедленной госпитализации.
- А может... я как-то попробую... тут?
- Что - тут? - заговорил Стас. - У нее острейший алкогольный психоз. Весьма опасный. В том числе - и для окружающих! Настя говорит - она слышала голоса? Вы поймите - этот голос... ей все, что угодно, может приказать, вплоть... - Он поглядел в угол, где у нас висели кухонные ножи. Настя, кивнув, собрала их в свою торбу.
- Ну говори, отец! Она слышит голоса?
Да не только голоса она слышит... А кое-что еще видит! Сказать? И этим ее погубить? Диагноз - и за решетку?
- Голоса? - произнес я удивленно.
- Прекрати, отец! - Настя жахнула по столу, заходила по комнате. - Ты бы тут посидел!
Я тут уже... поседел! В том числе - и благодаря Насте! Так что!.. Но надо же Нонне сделать хоть какое-то облегчение!.. Тем более что скоро, видно, ее придется упечь.