- Иванов перелистал настольный календарь.- Двенадцатого мая, товарищ Поляков, доложите мне о расчетах с Грифцовым.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Максимов притормозил автобус, оглянулся, но Валя уже спрыгнула с подножки и побежала сдавать выручку. В тускло освещенной двери конторы мелькнула ее тонкая фигура в черной кондукторской куртке, с сумкой на боку. Максимов включил скорость и повел машину в гараж. Полагается промыть автобус. Да ведь пока провозишься - Валя уйдет. Одну ночь и немытый постоит.
Поставив автобус на стоянку, он вылез из кабины и огляделся, разыскивая глазами механика - путевку подписать. В гараже пахло бензином. Синий дымок отработанных газов стелился по закопченному потолку с побитой штукатуркой. Равномерно хлопал на сшивке приводной ремень компрессора. Слесари ночной бригады возились у машин. Длинные шнуры переносных ламп волочились за ними по цементному полу, цепляясь за колеса и буфера тесно стоявших автомобилей.
Черный кожаный комбинезон с застежками "молния" делал высокую фигуру Максимова чуть неуклюжей. Из-под сдвинутой на затылок военной фуражки с пятиконечным пятном на околыше выбивались русые волосы. Голубоглазое, с едва заметными следами оспы лицо неизменно сохраняло выражение добродушного лукавства.
- Эй, шплинт! - окликнул Максимов слесаря-подростка Пашку Севастьянова.- Где механик?
Пашка закреплял дверцу соседнего автобуса. Посапывая и наваливаясь грудью, он обеими руками с силой вращал отвертку. Замасленная телогрейка доходила ему до колен, длинные рукава опускались на ладони.
- У тебя спрашивают: где механик? - повторил Максимов.
Пашка довернул шуруп, провел рукой по накладке, открыл и закрыл дверцу, проверяя, хорошо ли действует замок, потом положил отвертку на крыло, вытер руки о ветошь и, ни к кому не обращаясь, произнес баском:
- Перекурим это дело.
Посмеиваясь, Максимов вынул из портсигара папиросу. Пашка взял, покатал ее между пальцев, прикурил от протянутой Максимовым спички и, затянувшись, сказал:
- В токарной, у Тимошина.
Закашлялся, глубоко перевел дыхание:
- Крепка-а-я...
Токарной называлась комната с низким сводчатым потолком и двумя широкими, в частых переплетах, окнами: перед каждым стояло по токарному станку. Над одним станком горела лампочка под круглым металлическим абажуром, конус яркого света серебрил стальную стружку. Она вилась из-под резца, свисая и падая в железный ящик.
Несколько мгновений Максимов смотрел на увлеченного работой Тимошина. Первый рационализатор на базе, и парторг, и в журналах печатается, и все такое прочее, а все же дружок, из одной миски щи хлебали.
- Здорово, Прокофий! - окликнул Тимошина Максимов.- Механика не видал?
- А, Петро!..- Тимошин перевел станок на холостой ход и выпрямился, худощавый, сутуловатый.- В кузницу старик пошел, сейчас вернется.
Максимов скосил глаза на станок:
- Ну, как оно?
- Скажу "хорошо" - не поверишь, скажу "плохо" - не поможешь.
Тимошин подошел к висевшему на стене шкафчику, выбрал резец.
- Значит, скоро в лауреаты? - протянул Максимов с насмешливой уважительностью.
Тимошин с силой затянул в патроне деталь.
- Ага!
- На все сто тысяч?
- Не меньше.
- Значит, выпьем?
- Кто-нибудь выпьет.
Он потянул рукой ремень, включил рубильник. Станок снова зажурчал и погнал стружку.
В цех, неся в клещах раскаленную болванку, вошел механик Потапов, кинул болванку на обитый железом верстак, положил рядом клещи, обычным угрюмым взглядом поверх железных очков посмотрел на Максимова, протянувшего ему путевку.
- Подписывай, Иван Акимыч, полчаса дожидаюсь.
- Не торопись,- сказал Тимошин, не отрывая глаз от детали.- Валя не убежит.
- Как машина? - Потапов вытащил из кармана огрызок карандаша, прижал путевку к тискам, подписал.
- Порядок!
- Промыл?
- Вопрос! - не моргнув глазом, соврал Максимов.
Деревянные домики, прижимаясь к земле, притаились за длинными заборами. Блестки лунного света расплескались на булыжниках мостовой. Ночь, еще прохладная, уже хранила в себе волнующие запахи майского дня, теплые ароматы весеннего солнца и пробуждающейся земли.
Максимов и Валя шли молча, испытывая неловкость, которая предшествует решительному объяснению.
Наконец Максимов заговорил.
Зачем ей понадобилось переходить на линейный пункт? Приятно мыкаться в такую даль на попутных машинах? И чем плохо на автобусе? Конечно, кондукторская должность незаметная, да что толку в этой заметности, когда диспетчер сидит на одной ставке, а кондуктор на премии: заработок вдвое больше и ответственности никакой.
- Работа интереснее,- нехотя ответила Валя.
Максимов пожал плечами.
- "Работа интереснее"... Наше дело: крути баранку, рви билеты, получай двугривенные.
Валя молчала, и он добавил:
- А потом, ведь ты учиться собиралась.
Он прибег к этому аргументу только потому, что искал убедительных доказательств. А учиться? Пусть и не думает! Зачем ей? На жизнь он не заработает?!
В окнах облисполкома на Советской улице еще горели огни. Прохожих на улице не было. За решетчатой изгородью городского сада светилась пустая веранда ресторана с голыми, без скатертей, столиками. Максимов смотрел на песчаные дорожки, и ему казалось, что сад наполнится сейчас шумом гуляющей толпы и в верхушках неподвижных деревьев задрожат звуки оркестра. Здесь проводил он вечера, встречался с девушками, которые его любили, и товарищами, которых растерял. Неужели он теряет и Валю?! Он искоса посмотрел на нее. Она была почти одного с ним роста. Волосы, спадающие на воротник куртки, казались черными. На самом деле они светло-каштановые, тонкие и волнистые.
Что же произошло? Почему все разладилось? "Работа интереснее". Это ведь для отвода глаз. Из-за него уходит Валя с автобуса. А что он ей плохого сделал?
Он заговорил с необычной для него горячностью. Разве она знает, что такое диспетчерский пункт на линии? Там такое бывает - ни за что в неприятность попадешь.
И зачем ей работу менять, если она в институт поступает?
- Тебя моя учеба интересует? Вот уж никогда не думала,- сказала вдруг Валя.
Насупившись, он пробормотал:
- Сама говорила, что учиться собираешься. Вот я и сказал.
- Ах, если так...- ответила Валя.
Они подошли к ее домику. Прощаясь, Максимов задержал Валину руку:
- Постоим.
Она прислонилась к ограде палисадника, устремив мимо Максимова безразличный взгляд.
Раньше Максимов не знал неудач в любви - он никогда не добивался ее. Его чувства были ограничены понятиями: нравится, не нравится. Он не слишком увлекался в первом случае и никогда не горевал во втором. Снисходительная шутливость была его обычной манерой в обращении с девушками. Теперь впервые он убедился, что его присутствие кого-то тяготит.
Сначала он решил прекратить бессмысленное ухаживание. "Это не про нас, нам что-нибудь попроще",- говорил он себе, укрепляясь в принятом решении. Но не мог порвать с Валей. И сейчас он не знал, что сказать ей. Он боялся и не хотел услышать ответ, который заранее предчувствовал.
- О чем будем говорить? - спросила Валя, продолжая смотреть мимо Максимова.
Он сказал:
- Может, ты не хочешь, чтобы я тебя провожал?
Она вскинула брови:
- Это никому не запрещено.
- Всякий может?
- Всякий меня не провожает.- Она поморщилась.- И потом, знаешь, поздно уже. Спокойной ночи.
- Ведь завтра опять в вечернюю.
- Нет, пора.
Она кивнула ему едва заметно, взбежала на крыльцо и скрылась за дверью.
На следующее утро Максимов проснулся поздно. Спешить некуда: сегодня ему во вторую смену.