Так, в конце пятидесятых годов он познакомился и даже подружился с вдовою Ивана Бунина Верой Николаевной. В те дни она бедствовала, и Никулин помог ей продать часть архива в Советский Союз, и он же доставлял в Париж причитающиеся ей деньги.
Я полагаю, что в тридцатых годах Лев Вениаминович окончательно прозрел, понял, что на самом деле представляет собою большевицкий режим. Ему, как умному человеку, стало ясно, что изобретенная Лениным и усовершенствованная Сталиным страшная машина может в любой момент убить или превратить в лагерную пыль каждого человека - и министра, и академика, и дворника... Здесь не могли помочь ни лояльность власти, ни искренняя ей преданность - спасал только случай, только везение...
Мой отец, который дружил со Львом Вениаминовичем в течение сорока с лишним лет, говорил о нем:
- Это - ужаснувшийся.
В те годы, когда я его знал, Никулин был домоседом и регулярно общался с ничтожно малым количеством людей. Если же он попадал в какую-нибудь компанию, то вовсе не участвовал в общих беседах. Его соседка и приятельница Лидия Русланова говорила:
- Пришел Никулин и намолчал полную комнату.
Впрочем, у нее-то он иногда разговаривал. Однажды, глядя на дорогие картины, ковры, антикварную мебель, Лев Вениаминович сказал хозяйке:
- Раздай все мне и иди в монастырь.
Пожалуй, лишь однажды я видел его совершенно раскованным и оживленным. Он несколько подвыпил и пустился в воспоминания о дореволюционном Петербурге. А поскольку никого из старых петербуржцев, кроме Ахматовой, за столом не было, Никулин адресовал свои речи именно ей. Он говорил:
- Ах, какие там были заведения! Например, на Гороховой у мадам Жерар... Всего пять рублей, а какие девочки! Анна Андреевна, вы помните?
- Лев Вениаминович, ну откуда я могу это помнить? - отвечала Ахматова, с трудом сдерживая смех.
Повторяю, я видел это только один раз. Он даже в семейном кругу был необычайно сдержан, но тут он не боялся выказывать свой ум и свойственное ему чувство юмора. На Ордынке вспоминали такую его шутку: когда Никулину в свое время сообщили о том, что его жена родила двойню, он произнес:
- Нищета стучится в ворота моего дома.
Он говорил:
- Я придумал тему для диссертации на соискание степени доктора филологических наук: "Адам Мицкевич и мадам Ицкевич".
Я помню, как Лев Вениаминович рассказывал о своей встрече с В. В. Шульгиным, который, как известно, был антисемитом (он тогда снимался на "Ленфильме" в картине "Дни"):
- Шульгин мне все время жаловался: "Этот автор сценария Владимиров... этот Владимиров..." Я говорю: "Какой это Владимиров? Это что - Вайншток?" Шульгин посмотрел на меня, сделал правой рукой брезгливый жест и говорит: "Наверно, Вайншток..."
В начале шестидесятых годов Никулин лежал в урологическом отделении одной из московских клиник. Выйдя оттуда, он привез домой весьма оригинальный подарок, который ему преподнесли соседи по больничной палате. Это была стеклянная "утка", а на ней была выгравирована надпись: "Ссы спокойно, дорогой товарищ".
Лев Вениаминович любил сочинять шуточные стихи и эпиграммы. Я до сих пор помню четыре строчки из его стихотворения, в котором перечислялись по именам все литературные дамы пятидесятых годов:
Вот Маргарита Алигер
Милейшая из всех мегер,
Милее, чем мадам Адалис,
Как вы, конечно, догадались...
На развернувшуюся в "Литературной газете" дискуссию о "положительном герое" Никулин реагировал так:
Положительный герой
Иметь не должен геморрой
Это нетипично,
Да и неприлично.
Человек чрезвычайно умный и язвительный, Лев Вениаминович прекрасно знал цену советской литературе и большинству своих "собратьев по перу".
Он говорил:
- Наши дураки так пишут пьесы о Пушкине: няня Арина Родионовна говорит поэту: "Эх, Сашенька, дожить бы тебе до того времечка, когда Владимир Ильич будет громить народников!.."
XV
Если бы меня кто-нибудь спросил, знавал ли я в течение моей жизни хоть одного настоящего русского писателя, я бы наверняка назвал имя Павла Нилина. Он был отцом моего близкого друга Александра, и я более или менее регулярно общался с ним в течение многих лет.
Это началось в те самые годы, когда к Павлу Филипповичу пришла довольно громкая слава: во времена хрущевской "оттепели" он опубликовал две повести "Жестокость" и "Испытательный срок". Вещи эти служили наглядным и убедительным доказательством того, что с момента возникновения советской власти честность, порядочность, верность долгу стали качествами весьма нежелательными и любой человек, этими чертами наделенный, был обречен на конфликт с большевицким режимом.
Нилин почти никогда и ни с кем не говорил серьезно, в его словах постоянно звучала ирония, и не только по отношению к собеседнику, но и к себе самому. Кстати сказать, нечто подобное было свойственно Чуковскому, с которым Павел Филиппович был в приятельских отношениях - оба жили в Переделкине. Однажды они шли вдвоем вдоль лесной поляны и вдруг заметили пробегавшего хорька. Чуковский очень оживился и предложил:
- Давайте его ловить!
На это Нилин отвечал:
- Вам, Корней Иванович, уже восемьдесят лет, и вы вполне можете позволить себе ловить в лесу хорька. А я еще не достиг столь почтенного возраста и потому не могу принять в этом участия.
Бывало, заходишь к ним домой, Нилин появляется в дверях своего кабинета и объявляет:
- Я, как русский писатель, люблю отвлекаться от работы.
Звонишь к ним, и он говорит по телефону:
- Вот сижу пишу... Пытаюсь стать писателем...
Нилин был сценаристом фильма "Большая жизнь", который упоминался в печально известном постановлении ЦК партии, а режиссером этой ленты был Леонид Луков. В семидесятых, кажется, годах Павлу Филипповичу позвонил по телефону Алексей Каплер и сказал:
- На Новодевичьем кладбище установлен памятник Лукову, и мы будем его открывать. Вы с ним когда-то работали, и хотелось бы, чтобы вы пришли сказать несколько слов.
- Я не умею говорить то, что в таких случаях требуется, - отвечал ему Нилин.
- Ну и прекрасно, - продолжал настаивать Каплер, - очень хочется, чтобы прозвучало что-нибудь неординарное...
- Ну, я могу так сказать о Лукове: покойный любил только две вещи - жратву и начальство...
Словом, Павел Филиппович на открытие этого памятника не пошел.
Александр Нилин мне рассказывал:
- У нас дома раздается телефонный звонок. Отец берет трубку. Звучит женский голос: "Здравствуйте, Павел Филиппович. С вами говорит завуч школы, в которой учится ваш сын Саша..." - "А-а! Здравствуйте, Берта Абрамовна!.." А ее зовут Ревекка Борисовна... Ну мог ли я после этого приносить из школы хорошие отметки?..
У Нилиных на переделкинской даче долгое время не было телефона, а потому звонить приходилось из Дома творчества писателей. Однажды, явившись туда с этой целью, Павел Филиппович застал в вестибюле Мариэтту Шагинян, которая никак не могла соединиться с нужным номером. Нилин вызвался ей помочь, и ему это сразу же удалось. Окончив свой разговор, старая писательница с благодарностью на него взглянула и спросила:
- А как тебя зовут?
- Павел, - отвечал тот.
Тогда Мариэтта повернулась к сидящей при дверях вахтерше и произнесла:
- Способный у вас этот Павел.
Старушка приняла Нилина за одного из служащих в Доме творчества.
Павел Филиппович замечательно отзывался о газете "Литература и жизнь", в которой обыкновенно печатались советские авторы второго и третьего разряда. Он говорил:
- Мне очень трудно читать эту газету.