Или анкеты будут какие заполнять по распоряжению из органов, чтоб нас скрутить и лишить последней свободы. Две его крали одна, крашенная в медь, другая, не приведи Господи, негр. Негр в органах ваще. С ума они посходили, чего с собой и с людьми понаделали. Сволочи. Ушла сто лет назад и назад не оглянулась. Ни разу, ни секундочки не пожалела. Там у них всюду тюрьма. Того нельзя, сюда не клади, отсюда не бери, этого не скажи, не кричи, заткнись, молчи, хоть сдохни. Тут ты вольняшка, хозяин себе и властитель, и никого над тобой, только мон анж в небе летает, белый на голубом, когда не на сером и черном, низком, как сейчас. Крали мерзнут, ветер задул с зимней силой, несмотря что октябрь, одна в разлетаечке, следующая в джинсах и куртке, и платка нет прикрыться. Ира, Ульяна, марш в машину, сказал девкам, вы мне пока не нужны. Это кто ж из них Ульяна, а кто Ира, негр или крашеная? Они, слова не вымолвив, пошли, длинноногие, как статуэтки, попками не забывая крутить. Неужли ради одного зрителя Кеши?
5
Парень пошел с нами. Кеша, обалдевший, еле оторвался от картинки, быстро уменьшавшейся, как в кино, и к себе в бункер направился, печальный. А мы к себе в купе поднырнули и Александру велели. Одет был с иголочки, будто на прием, а не на помойку собрался. В спортивном, однако новом, блестящем, серебряном, видно, что водоотталкивающем. Похуже одежи не нашлось, спрашиваю. Нет, смеется весело и лезет на коленках к нам во вход, то есть в дыру между жестью и жестью, старым ватным одеялом принавешенную. Мы с Сонькой, а он третьим, начинаем разбирать добытое того дня.
В один угол летят простыня целая, вторая куском, пододеяльник, аккуратно заштопанный, одеялко детское стеганое в иностранных буковках, думка засаленная, но можно постирать, кальсоны лиловые, не надеванные, видать, ни разу, даже складки, как сложены, так не разошлись, ковбойка клетчатая, мазутом испачканная, телогрейка, в одном месте вата из дырки торчит, а так хорошая, шапка заячья, совсем мало вытертая, за нее можно неплохие деньги взять, рублей двадцать, кусок бывшей желтой, а ныне серо-буро-малиновой замши, но мяконькой, моток зеленого шнура, цветастая скатерть в пятнах, одна голубая штора и одно маленькое кружевное изделие, крючком вязанное, под вазу либо телефон. В другой угол отправляем железный кофейник, три блюдца, чайник заварной без крышки, мясорубку без ручки, стульчик детский без ножки, часы настенные без стрелок, будильник, похоже, что новый, плетеную корзинку, молоток, линейку школьную пластмассовую, ножницы, почти не ржавые, две рамки для фото, альбом с марками, сверху чем-то залитый, чаем или супом, лаковую дамскую сумку со сломанным замком и пару женских меховых домашних тапок. Подумав, я швыряю их себе под кровать. Хотя где в них ходить. Потому, опять подумав, выдвигаю взад и бросаю в общую кучу. В третий угол складываем банки от чая и кофе, бутылки от пива и пепси, сигареты, сюда же идут кассеты с фильмами Мутанты, Прирожденные убийцы и Заказанный убийца. В четвертый - попадают книжки: Железные дороги России, Белая береза Бубеннова, Лонжеро Гора, На земле Чукотской Шундика, Учебник по истории для 5-го класса, Ночные волки Незнанского, пятый и восьмой тома Ленина, третий Солженицына, Я обвиняю Золя, Справочник фельдшера, Конституция СССР, Православие для всех, Бомба для братвы Ильина, Страсти людские Потемкина, Тля Шевцова, Атлас заболеваний грудной железы, Аку-Аку Хейердала, Запад и Восток Конрад. Самое смешное, что последние книги, какие читала, были Хейердал и Конрада. Словно нарочно кто кольцует. Когда событий мало, внимание поневоле собирается. А не отмеченное, упадает туда, где ничего нет, и там пропадает. Отмеченное тащит за собой. Еда пошла, включая слипшуюся непочатую пачку соли, в пятый угол. Растет благосостояние трудящихся масс.
С каждым годом помойка обогащается так, как допрежь не знавали.
Сашка сначала спрашивал, что куда, но быстро схватил суть и сортировал не хуже нас с Сонькой. Уж лучше Соньки, точно. Объясненьями не утруждался. Одни общие фразы. О погоде. О пятнах на тряпках. О сортах сигарет. Будто вечность с нами живет и работает. Приспособчивый человек. Когда книжка попадалась, боле оживлялся. В пышные усы посмеивался, хмыкал. Не приходилось книжки на помойке разбирать, буркнула. Выбрасывать приходилось, ответил, не исключено, что сюда попадало. Крайности сходятся, заметила. Ему понравилось, засмеялся, а глаза ясные, утренние. Позвала поесть с нами. Думала, точно, побрезгует. А нет, согласился. Этим купил. Я выгребла всю еду на тарелку, сделав такой всеобщий салат "оливье", дала наши ложки, а ему серебряную лопаточку для масла, и мы ели на равных, а он, сволочь, еще бутылку непочатую открыл водки, и мы выпили хорошей водки за здоровье наших родителей, живых и мертвых, и укрепились, и тогда он начал открывать свое дело.
Послушайте, Паша, заговорил проникновенно, что я вам скажу про человека вообще, который рождается и проживает на какой-то улице, в какой-то семье, за частоколом привычек, способностей, возможностей, ну, конечно, с ним происходят изменения, из сына он превращается в отца, теряет волосы и зубы, может съездить за границу, может поднять или опустить свой социальный статус, поумнеть или поглупеть, но все это, во-первых, не сразу, а постепенно, а во-вторых, в рамках известного и в целом банального, а длинная история никого не волнует, то есть, может, в пересказе, в романе да, а так, чтоб наглядно, чтоб тут и мгновенно схватило за живое, это нет, не получится, значит, должно быть само по себе резкое, неординарное, не принятое, во-первых, чтоб при столкновении с ним ординарное и принятое сломилось, обнажив слом, и чтоб мы могли бы в эту свежую расщелину заглянуть, во-вторых, чтобы...
Чтобы что, спросила, посколь умолк.
Вы так внимательно следите за мыслью, нет, вы намного интереснее, чем я мог вообразить в самых смелых мечтаниях, произнес.
Долго мечтали обо мне, повела шеей.
Долго, признался, и надеюсь, что не ошибся, дело так складывается, что без вас, один я ничего не смогу, а вдвоем, вы и я, мы сможем породить нечто из ряда вон... собственно, это и есть мое предложение...
В браке ли, вне брака, пошутила.
Он захохотал: главное, чтоб без брака.
Ты не сказал, чтобы что, не потеряла я нить, несмотря на испитое и переходя на "ты", зная, что ни при каких условиях никакого предложения не приму. Увидела, что из сволочей. То есть сильных в мире сем. Привычный ему счет - во-первых, во-вто-рых - выдавал расчетливую природу, не глядя, что романтический румянец и усы. Да не в том дело. Не в нем. Я понимала, что для чего-то ему находка. Но как верно придумал начать, подлец.
Чтобы что, задумчиво пожевал ус, в итоге, пожалуй, чтоб узнать другую правду.
А чем тебя эта не устраивает?
А тебя устраивает, продолжал он, как в израильской армии, отвечать вопросом на вопрос, так же без усилий перейдя на "ты", устраивай она тебя, наверное, жила б дома, а не ушла бомжевать.
Кино, уточнила вяло, собираясь закруглять.
Телевидение, уточнил энергично.
Сонька, свернувшаяся клубком и задремавшая в своем углу, издала во сне пронзительный звук, как журавль на болоте. С ней случалось.
6
Ослепляющие осветительные лампы в нашей конуре, где тьма тьму погоняет, даже если примус и керосинка в работе, а еще камеры, а еще трансформаторы, движки, провода плюс большие зонты, черный и серебряный. Людей набилось. Штук шесть. Как поместились. Накануне Сашка прислал сказать, чтоб никакое барахло покупателям не отдавать, ждать съемки, все, мол, будет происходить в кадре. Не поняла, где, но не переспрашивала.