— Якорем должен быть более сильный и тяжелый из двух. А это я.
— Тогда пусть себе будет открытой, — предложила Петра.
— До самого Кабула мы с открытой дверью не долетим, Что он имел в виду, сообщая Петре место назначения?
Что он ей доверяет? Или что не важно, что она будет знать, потому что все равно ей помирать?
Но тут Петре в голову пришла очень простая мысль; если он хочет ее убить, он это сделает. Так чего беспокоиться? Если он хочет убить ее, выбросив из самолета, чем это хуже пули в лоб? Смерть есть смерть. А если он не собирается ее убивать, то дверь надо закрыть, и Ахилл в качестве якоря сгодится за неимением лучшего.
— А никто из экипажа этого сделать не сможет? — спросила Петра.
— Там только пилот. Ты сможешь посадить самолет? Петра покачала головой.
— Значит, он остается в кабине, а мы закрываем дверь.
— Не хочу подкалывать, — сказала Петра, — но трудно было придумать что-нибудь глупее, чем открывать дверь.
Он только улыбнулся во весь рот.
Крепко держась за его руку, Петра вдоль стены пробралась к двери. Она была только приоткрыта — скользящая на пазах дверь. Так что Петре не пришлось тянуться слишком далеко из самолета. И все же в руку вцепился холодный ветер, и очень трудно было схватиться за ручку двери и притянуть дверь на место, И даже когда Петра притянула ее, у нее просто не хватало сил преодолеть сопротивление воздуха и захлопнуть дверь.
Ахилл это увидел, и поскольку дверь уже была закрыта настолько, что выпасть человек не мог и воздухом его тоже не могло засосать наружу, он отпустил руку Петры и переборку и взялся за ручку двери.
Если толкнуть, а не тянуть, подумала Петра, ветер мне поможет и мы можем оба выпасть.
Сделай, говорила она себе, Сделай. Убей его. Даже если ты при этом погибнешь, дело того стоит. Это же Гитлер, Сталин, Чингиз и Аттила в одном лице.
Но могло и не получиться. Его может не выбросить наружу, и она погибнет одна, бессмысленно. Нет, надо будет потом найти способ его уничтожить, и способ верный.
Но в глубине души Петра понимала, что просто не готова умереть. Не важно, насколько это было бы благом для человечества, не важно, насколько заслужил смерти Ахилл, она не будет его палачом — сейчас не будет, не будет, если для этого надо отдать жизнь. Если она себялюбивый трус, так тому и быть.
Они тянули изо всех сил, и наконец дверь с сосущим звуком миновала порог сопротивления ветра и защелкнулась. Ахилл повернул задрайку.
— С тобой летать — всегда приключения, — сказала Петра.
— Кричать больше не надо. Я тебя отлично слышу.
— Почему бы тебе не бегать с быками в Памплоне, как любому, кто стремится к самоуничтожению?
Он не отреагировал на колкость.
— Наверное, я тебя недооценил. — Эти слова прозвучали с некоторым удивлением.
— Ты хочешь сказать, что в тебе еще сохранилось что-то человеческое? Что тебе бывает действительно нужен кто-то другой?
И снова он оставил ее слова без внимания.
— Ты лучше выглядишь без крови на лице.
— Все равно до твоей красоты мне далеко.
— У меня знаешь какое правило насчет пистолетов? Когда начинается стрельба, постарайся стоять за спиной стрелка. Там меньше грязи.
— Если только от тебя не отстреливаются. Ахилл рассмеялся;
— Петра, я никогда не стреляю, если жертва может отстреливаться.
— И ты так хорошо воспитан, что всегда открываешь дверь для дамы.
Он перестал улыбаться.
— Иногда бывают такие импульсы, — сказал он. — Но они не непреодолимы.
— Жаль. А то мог бы косить на невменяемость. Глаза Ахилла блеснули, но он вернулся в свое кресло. Петра выругала сама себя. Так его поддразнивать — чем это отличается от прыжка из самолета?
И опять-таки: может быть, то, что она говорит с ним без подобострастия, и заставляет его ее ценить.
«Дура ты, — сказала себе Петра. — Тебе этого парня не понять — ты недостаточно безумна. Не пытайся понять, почему он делает то или иное, или понять его чувства к кому-то или чему-то. Изучай его, чтобы выяснить, как он составляет планы, это ведь он наверняка будет делать, и тогда ты когда-нибудь сможешь нанести ему поражение. Но никогда не пытайся его понять. Если ты сама себя не понимаешь, как ты можешь надеяться понять такой искаженный ум?»
В Кабуле посадки не было. Самолет сел в Ташкенте, заправился и полетел через Гималаи в Нью-Дели.
Значит, он солгал насчет конечного пункта. Все-таки он ей не верил. Но пока он воздерживается от ее убийства, с некоторым недоверием можно смириться.
9
РАЗГОВОРЫ С УМЕРШИМИ
Если Вы знаете, кто я такой, и имеете контакт с некоторым человеком, которого считают мертвым, прошу Вас информировать этого человека, что я приложу все усилия, чтобы оправдать его ожидания. Я думаю, что наше дальнейшее сотрудничество возможно, но не через посредников. Если Вам непонятно, о чем я говорю, то прошу Вас меня об этом проинформировать, чтобы я мог снова начать поиски.
Придя домой, Боб увидел, что сестра Карлотта собирает вещи.
— Переезжаем? — спросил он.
Они заранее договорились, что решение о переезде может принять любой из них, не обосновывая. Это был единственный способ действовать по неосознанным ощущениям, что кто-то к ним приближается. Им не хотелось провести последние мгновения жизни в диалоге вроде: «Я чувствовал(а), что надо было переезжать еще три дня назад!» — «Почему же ты не сказал(а)?» — «Потому что причины не было».
— У нас два часа до самолета.
— Погоди минуту, — напомнил Боб. — Ты решаешь, что надо ехать, а я тогда решаю куда. Такова была договоренность. Она протянула ему распечатанное письмо. От Локи.
— Гринсборо, Северная Каролина в США, — сказала она.
— Может, я не все понял, — сказал Боб, — но я не вижу здесь приглашения.
— Он не хочет посредников, — ответила Карлотта. — А мы не можем исключить возможность, что его почта прослеживается.
Боб взял спички и сжег письмо в раковине, смял пепел и смыл его.
— А что от Петры?
— Пока ни слова. Семь человек из джиша Эндера освобождены. Русские говорят, что место, где держат Петру, еще не обнаружено.
— Чушь собачья.
— Пусть так, но что мы можем сделать, если они нам не говорят? Боб, я боюсь, что Петры нет в живых. Ты должен понять, что это самая вероятная причина их запирательства.
Боб это знал, но не верил.
— Ты не знаешь Петру, — сказал он.
— Ты не знаешь Россию, — ответила Карлотта.
— Во всех странах приличных людей большинство.
— Ахилл смещает это равновесие всюду, где появляется. Боб кивнул:
— На рациональном уровне я с тобой согласен. А на иррациональном верю, что когда-нибудь с ней увижусь.
— Не знай я тебя слишком хорошо, я бы могла принять это за признак веры в воскресение.
Боб поднял чемодан.
— Я стал больше или он меньше?
— Чемодан того же размера.
— Значит, я расту?
— Конечно, растешь. Посмотри на свои штаны.
— Пока я в них влезаю.
— На лодыжки посмотри.
— А!
Щиколотки были видны больше, чем когда покупали штаны.
Боб никогда не видел, как растет ребенок, но его беспокоило, что за недели в Араракуаре он стал выше на пять сантиметров. Если это переходный возраст, то где другие признаки, которые должны прийти вместе с ростом?
— Новую одежду купим в Гринсборо, — сказала сестра Карлотта.
— Это там, где вырос Эндер.
— И там, где он впервые убил.
— Ты никак не можешь об этом забыть?
— Когда Ахилл был в твоей власти, ты не стал его убивать.
Бобу не понравилось такое сравнение с Эндером. Сравнение не в его пользу.
— Сестра Карлотта, сейчас нам было бы куда проще жить, если бы я тогда его убил.
— Ты проявил милосердие. Ты подставил другую щеку. Дал ему шанс исправить свою жизнь.
— Я добился того, чтобы его отправили в сумасшедший дом.
— И ты продолжаешь считать, что это была слабость?
— Да, — ответил Боб. — Я предпочитаю правду лжи.
— Ага, — заметила Карлотта. — Добавлю еще одно достоинство к твоему списку.
Боб не смог сдержать смеха.
— Я рад, что ты меня любишь.
— Ты боишься встречи с ним?
— С кем?
— С братом Эндера.
— Это не страх.
— А что же?
— Скепсис.
— Он в этом письме проявил скромность, — сказала сестра Карлотта. — Он не был уверен, что все правильно просчитал.
— Да, это мысль. Гегемон-скромняга.
— Он еще не Гегемон.
— Он освободил семь ребят из джиша Эндера одной статейкой. У него есть влияние. Есть честолюбие. А теперь он еще и скромности научился — нет, это для меня слишком.
— Смейся, если хочешь, а пока что пошли искать такси. На последнюю минуту не оставалось никаких дел. Они платили за все наличными и никому ничего не были должны. Можно было идти.
Карлотта и Боб жили на деньги, снятые со счетов, созданных для них Граффом. В счете, которым пользовался Боб сейчас, нельзя было проследить никакой связи с Юлианом Дельфийски. На этот счет шло его военное жалованье, включая боевые и пенсионные. МКФ создал для всех ребят из джиша Эндера очень большие трастовые фонды, которые станут доступны к совершеннолетию. Накопленные зарплаты и премии должны были дать ребятам возможность прожить детство. Графф заверил Боба, что у него не кончатся деньги, пока он скрывается.
Деньги сестры Карлотты шли из Ватикана. Там был человек, знающий, чем она занимается. У Карлотты тоже было достаточно денег на текущие нужды. Ни у кого из двоих не было склонности воспользоваться этой ситуацией. Они тратили мало — сестра Карлотта, потому что больше ей не было надо, Боб, потому что понимал, что любая пышность или излишества привлекут внимание людей и запомнятся, образуя след. Он всегда казался ребенком, который выполняет бабушкины поручения, а не героем-недомерком, тратящим свои наградные.
Паспорта тоже не создавали проблем. Опять-таки Графф смог потянуть за нужные ниточки. Учитывая их внешний вид — оба средиземноморского типа, — паспорта им выдали каталонские. Карлотта хорошо знала Барселону, и каталонский был языком ее детства. Сейчас она еле говорила на нем, но это было не важно — мало кто вообще его помнил. И никто не удивлялся, что ее внук этого языка не знает совсем. И вообще, много ли каталонцев можно встретить в дороге? Кто попытается проверить? Если кто-то станет слишком любопытным, они просто переедут в другой город, даже в другую страну.
Самолет приземлился сперва в Майами, потом в Атланте, потом в Гринсборо. Боб и Карлотта устали и всю ночь проспали в отеле аэропорта. На следующий день они вошли в сеть и распечатали расписание автобусных маршрутов округа. Система была современной, крытой и электрифицированной, но карта показалась Бобу бессмысленной.
— Почему вот здесь автобусы не ездят? — спросил он.
— Здесь живут богатые, — объяснила ему Карлотта.
— Их заставляют жить всех в одном месте?
— Так им безопаснее, — сказала Карлотта. — А еще больше шансов, что дети будут вступать в брак с детьми из других богатых семей.
— Но почему им не нужны автобусы?
— Они ездят в индивидуальных машинах. Могут себе позволить платить налоги на транспорт. Это дает им свободу самим планировать свое время. А заодно показывает всем, какие они богатые.
— Все равно глупо. Смотри, как далеко приходится автобусам объезжать.
— Эти богатые не хотят забирать свои улицы под крыши ради системы транспорта.
— Ну и что из того? — не понял Боб. — Мало ли кто чего не хочет?
Сестра Карлотта засмеялась:
— Боб, разве у военных мало глупостей?
— В конечном счете человек, выигрывающий битвы, получает право принимать решения.
— Ну а эти богатые люди выиграли экономические битвы. Или их деды выиграли. Так что почти всегда получается так, как они хотят.
— Иногда мне кажется, что я вообще ничего не понимаю.
— Ты прожил половину своей жизни в трубе в космосе, а до того жил на улицах Роттердама.
— Я жил с семьей в Греции, жил в Араракуаре. Должен был уже начать разбираться.
— То была Греция и Бразилия. А это — Америка.
— Значит, деньги правят в Америке, а там — нет?
— Не так, Боб. Деньги правят почти повсюду. Но в разных культурах это проявляется по-разному. В Араракуаре, например, сделано так, что трамвайные линии проходят к богатым районам. Зачем? Чтобы слуги могли ездить на работу. В Америке больше боятся воров, и потому признак богатства — сделать так, чтобы добраться в такие районы можно было только на личной машине или пешком.
— Иногда я скучаю по Боевой школе.
— Это потому, что там ты был одним из богатейших — в той валюте, которая там котировалась.
Боб задумался. Как только ребята увидели, что он, слабый и сопливый, может обогнать их по любому предмету, это дало ему какую-то власть. Каждый знал, кто он такой. Даже те, кто над ним насмехался, выказывали ему какое-то ворчливое уважение. Но…
— Там не всегда бывало по-моему.
— Графф мне рассказывал о твоих ужасных выходках. Ты лазил по вентиляционным каналам и подслушивал. Взламывал компьютерные системы.
— Но меня поймали.
— Не так быстро, как им бы хотелось. А разве тебя наказали? Нет. Почему? Потому что ты был богатым.
— Талант и деньги — вещи разные, — не сдавался Боб.
— Это потому, что деньги ты можешь унаследовать от предка, который их заработал. И ценность денег признают все, но только избранная группа понимает ценность таланта.
— Так где же живут Виггины?
У сестры Карлотты были адреса всех семей с этой фамилией. Их было немного — большинство писало свою фамилию как Виггинз.
— Но это вряд ли нам поможет, — сказала Карлотта. — Домой к нему ходить не надо.
— А почему?
— Потому что мы не знаем, в курсе ли его родители, чем он занимается. Графф считает, что наверняка нет. Если придут двое иностранцев, они могут заинтересоваться, чем занимается в сетях их сын.
— А тогда где?
— Он мог бы быть школьником, но, учитывая его ум, я почти ручаюсь, что он — студент колледжа. — Сестра Карлотта, продолжая разговаривать, запрашивала информацию. — Колледжи, колледжи, колледжи… их в этом городе полно. Начнем с самого большого, где ему удобнее всего затеряться.
— В каком смысле? Никто же не знает, кто он такой.
— Питер же не хочет, чтобы кто-нибудь заметил, что он совсем не тратит времени на учебу. Он должен выглядеть как нормальный парень своего возраста. Он должен проводить время с друзьями, или с девушками, или с друзьями в поисках девушек. Или с друзьями, которые пытаются отвлечься от того факта, что девушек найти не могут.
— Ты что-то слишком много знаешь об этом для монахини.
— Я не родилась монахиней.
— Да, но ты родилась девочкой.
— Никто лучше не знает повадок мальчишек-подростков, чем девчонки-подростки.
— И что тебя заставляет думать, что он этого не делает?
— Быть Локи и Демосфеном — это работа на полный день.
— Так почему ты думаешь, что он вообще учится в колледже?
— Родители бы забеспокоились, если бы он сидел целые дни дома, отправляя и получая письма.
Насчет родителей Боб ничего сказать не мог. Своих он узнал только после конца войны, и они ни разу не делали ему замечаний по какому-либо серьезному поводу. А может быть, они не чувствовали, что он по-настоящему их сын. Они и Николая не слишком воспитывали, но… но все же больше, чем Боба. Просто слишком недолго был у них новый сын Юлиан, чтобы чувствовать себя с ним так же по-родительски, как с Николаем.
— Интересно, что делают сейчас мои родители.
— Если бы что-то случилось, мы бы знали, — сказала Карлотта.
— Это я знаю. Но это не значит, что я не могу об этом думать.
Карлотта не ответила, только продолжала работать, вытаскивая на экран новые и новые страницы.