Закряжный быстро повернулся и оказался лицом к лицу с двумя молоденькими девушками, сопровождаемыми серьезным господином лет тридцати.
– Милые барышни, Христос Воскресе, не откажите в любезности, не знаете ли голландского?
– Help me! Doctor Corovkin! – раздался из-за спины усача высокий голос англичанина. – Come here. Miss, I am very glad to see you!*
< * Помогите мне! Доктор Коровкин! Идите сюда. Мисс, рад вас видеть! (англ ) >
– В чем дело? – сурово спросил доктор Коровкин, обходя заступившего ему путь Закряжного, и, направляясь к зарубежному гостю, перешел на английский язык. – Мы потеряли вас, дорогой мистер Стрейсноу. Надеюсь, все обошлось. Кто эти люди?
– I don't know*. – К англичанину вернулось поколебленное было спокойствие, щеки его пришли в нормальное состояние.
< * Не знаю (англ) >
– Мистер Стрейсноу, – мелодично проворковала на хорошем английском Брунгильда, одаривая всех легкой улыбкой, обращенной к каждому и ни к кому конкретно, – теперь мы не сможем войти в храм, и вам не удастся досмотреть до конца пасхальную службу. А вы так мечтали об этом!
– Позвольте, позвольте, – рядом с англичанином вновь возникла массивная фигура в серой шинели, – простите, если мы вас напугали. Но, мадемуазель, вы так прекрасны, что вы меня поймете. Христос Воскресе!
Брунгильда сделала шаг назад – несмотря на угрызения совести, ей вовсе не хотелось христосоваться с неизвестным господином в серой шинели. Клим Кириллович взял ее под руку и встал между ней и настойчивым незнакомцем.
– У вас ничто не пропало? – участливо спросила Мура англичанина и, засмеявшись, повторила свой вопрос по-английски.
– Как вы, милая барышня, можете в такую минуту, в такой час, в такую ночь, задавать такие вопросы? – обиженно воскликнул, не дав англичанину ответить, Модест Багулин. – Мы не воры, не карманники. Мы серьезные люди. Таланты в своем роде. И ваш мистер Стрейсноу нас потряс. Правда, Роман?
– Позвольте объясниться, – голос господина Закряжного стал любезным и вкрадчивым, – нынче внешность только для прикрытия внутренности существует. Вы на мою шинель не смотрите! Это я в образе! Имею честь представиться – лучший художник двадцатого века – Роман Закряжный! Лучший портретист России! Вы не видели моих работ? – Выдающийся художник современности уставился на новых знакомцев в ожидании восторгов, но, не обнаружив на их лицах ничего, кроме некоторого любопытства, стремительно выдохнул. – О, жаль! Они выставлены в галереях Москвы и Рима, но в основном украшают частные коллекции! И члены императорской фамилии не гнушаются почтить меня своими заказами.
– Доктор Коровкин, Клим Кириллович, держу частную практику, – уже более миролюбиво ответил спутник профессорских дочерей, которому доводилось слышать имя эксцентричного художника от своих весьма уважаемых пациентов. – Вместе со мной Брунгильда Николаевна Муромцева, пианистка, и ее сестра Мария Николаевна, бестужевская курсистка.
– О, весьма польщен, – склонился Закряжный, – позвольте вашу ручку.
Он приложился своими смешными усами к перчаткам Брунгильды и Муры.
– Разрешите и мне представиться. – Перед доктором и барышнями возник, как будто из-под земли, вытянув руки по швам, малорослый толстячок. – Багулин, Модест Макарович, агент российского страхового товарищества «Саламандра». Поклонник всего возвышенного.
Мура приветливо улыбнулась толстяку, смешно шаркнувшему коротенькой ножкой в галоше, и перевела взгляд на Закряжного.
– Чего же вы желаете, господа, от мистера Стрейсноу?
Услышав свое имя, англичанин, вопросительно поглядел на Брунгильду. Она, порозовев, ободряюще кивнула своему английскому другу.
– Пустяки, ничего особенного, – оскалился Закряжный, и Мура вздрогнула от его жесткого черного взгляда, подчеркивающего ненатуральность широкой улыбки. – Мы пытались объяснить господину Стрейсноу, что хотим пригласить его в гости ко мне в мастерскую, но не смогли.
– Зачем же он нужен вам в мастерской? – удивился доктор Коровкин.
– Вы все поймете, дорогие господа, если будете так добры, что не откажете мне в маленькой просьбе – и в эту святую ночь, в пасхальную ночь, ночь всеобщей любви и прощения, соблаговолите вместе с господином Стрейсноу посетить мою скромную мансарду... Вы все поймете, вы не пожалеете! К тому же у меня уже и стол накрыт – разговляться пора... Не откажите страдальцу – по-христиански, по-православному, сжальтесь.
Казалось, Закряжный готов был упасть на колени перед доктором Коровкиным и его спутницами.
– А в чем состоит ваше страдание, господин страдалец? – лукаво спросила Мура, едва сдерживая смех, – очень забавно перевоплощался человек в задрипанной шинели.
– А в том, милая моя панночка, – умильно пропел модный портретист, – что мне нужна модель, настоящая модель! Помогите бедному таланту! Не губите!
Все невольно рассмеялись.
– Господин Закряжный! – раздался вдруг откуда-то сбоку звонкий девичий голосок.
Случайные собеседники дружно оглянулись, с гранитных ступенек храма они увидели чудом пробравшийся сквозь толпу экипаж.
– Прошу прощения, одну только минуту, – поспешно бросил Закряжный и бегом помчался вниз по пологим ступеням.
Добежав до экипажа, он начал что-то быстро говорить и размахивать руками, затем открыл дверцу и помог седокам сойти на землю. Потом заспешил обратно, часто оглядываясь на следовавших за ним: на пожилую пару и более всего на стройного молодого человека в форме чиновника Ведомства Императрицы Марии и на юную девушку, хрупкую, изящную, едва достающую ему до плеча.
– Господа, господа, – запыхавшийся художник остановился перед оставленным им обществом, – сегодня воистину чудесная ночь. Позвольте вам отрекомендовать – действительный тайный советник, господин Шебеко, Ермолай Егорович с супругой, Прасковьей Семеновной. И их внучка, Катенька, Екатерина Борисовна Багреева. Катенька – фрейлина Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны. И, наконец – служащий Ведомства Учреждений Императрицы Марии Федоровны, Дмитрий Андреевич Формозов.
– Христос Воскресе! – вразнобой воскликнули все вместе.
– Здравствуйте, Клим Кириллович, Христос Воскресе. – Неожиданно для художника супруги Шебеко первым облобызали доктора Коровкина.
– Воистину Воскресе, – доктор с улыбкой оглядел стариков, – что-то давно вы меня не беспокоите, да видать и к лучшему, выглядите вы прекрасно.
– Так это заслуга нашей Катеньки, – довольно произнес Ермолай Егорович, – она перебила вашу практику. Лучшее лекарство для нас – юная душа рядом. Как вышла из Смольного института, так и солнышко засияло в нашем доме.
– Ермолай Егорович похлопотал, и Катеньку пожаловали во фрейлины Вдовствующей Императрицы... Я и рада, ей надо быть в свете, надо пользу обществу приносить. – Просияла супруга действительного тайного советника.
Доктор Коровкин с явным удовольствием смотрел на юное, с нежным заостренным подбородком, личико Кати, которая, казалось, вся светилась радостью и добротой. Девушка без стеснения потянулась к доктору – и Клим Кириллович, склонившись и взяв ее за руку, трижды коснулся пересохшими от волнения губами благоухающих фиалками щечек.
– Позвольте представить вам дочерей профессора Муромцева, – он все еще не отпускал нежную ручку Кати, – Брунгильда Николаевна и Мария Николаевна.
– Как же, как же, много наслышаны, – радостно закивала госпожа Шебеко.
– И в газетах писали о вашем искусстве, мадемуазель, – подхватил господин Шебеко.