Такое существование
длилось уже восемнадцать месяцев.
Часто Моэ думал о Крамере, вспоминая старые делишки, и в который раз восхищался умением босса составлять безукоризненные планы, которые
принесли ему миллионы. Но напомнить боссу о себе - это не приходило ему в голову.
Между тем дела Долл становились все хуже и хуже. Капитан О'Харди, который прикрывал ее, ушел в отставку, а, как известно, свято место пусто
не бывает - на его должность был назначен капитан Капшоу, пуританин, ненавидящий проституцию всеми фибрами души. К тому же он не брал взяток.
Через три недели после вступления в должность Капшоу закрыл оба заведения мамаши Долл и арестовал большинство ее девочек. Долл внезапно
оказалась без доходов да еще и по уши в долгах. Удар был сильным: мамаша свалилась в параличе. Моэ заволновался еще по одной причине: иссякли те
блага, которые обеспечивала ему мать. Из трехкомнатной квартиры он перебрался в убогую клетушку в районе доков Фриско. Прежде чем искать работу,
Моэ продал все свои костюмы и всевозможные безделушки, которые коллекционировал много лет. Угроза голодной смерти вынудила его искать место.
Совершенно случайно его приняли официантом в маленький итальянский ресторанчик. Было даже удивительно, как информационная служба телефонных
сетей Фриско сумела обнаружить номер этого телефона, который принадлежал итальянскому ресторанчику. С этого телефона Моэ и разговаривал сейчас
со своим бывшим боссом.
Прошло несколько минут, прежде чем до Моэ дошло, что звонит действительно Крамер. Стараясь унять дрожь в голосе, он сказал:
- Большой Джим! Вот уж никогда не думал, что вновь услышу твой голос!
В ответ раздался знакомый квакающий смех Крамера.
- Как дела, Моэ? Чем занимаешься?.. Достаточно успешно?
Моэ обвел взглядом узкий зал ресторанчика, осмотрел столики, где его ждала груда грязной посуды, глянул на засиженные мухами окна и
содрогнулся. В большом зеркале позади бара он увидел свое отражение: толстый коротышка с редкими седыми волосами, густыми бровями, бледным,
изнуренным лицом и испуганными глазами.
- У меня все в порядке, - солгал он.
Совершенно ни к чему сознаваться Большому Джиму, что дела идут из рук вон плохо. Он хорошо знал бывшего босса: тот ни за что бы не стал
связываться с неудачниками. Моэ глянул на Франчиолли, своего хозяина, который стоял у кассы, и понизил голос:
- У меня сейчас собственное дело... Все идет прекрасно.
- Чудесно, - отозвался Крамер. - Слушай, Моэ, я хочу тебя увидеть. Кое-что нужно обговорить... то, что тебя интересует. Это касается
больших денег... И если я говорю больших, следовательно, так оно и есть. Что ты скажешь о четверти миллиона долларов? Это тебя интересует?
Моэ затаил дыхание.
- Эта линия не прослушивается, - наконец сказал он. - Можешь говорить смело.
- Неужели я неясно выразился? - сказал Крамер, четко выговаривая слова. - Ты можешь без помех заработать четверть миллиона баксов.
Моэ закрыл глаза. Он вдруг вспомнил свою маленькую, с низким потолком камеру, охранников с огромными кулаками и почувствовал, как горький
комок подкатил к горлу, и вздрогнул от страха.
- Алло? - нетерпеливо сказал Крамер. - Что случилось, Моэ?
- Да... слышу тебя хорошо. Что это за дело?
- Не могу же я об этом говорить по телефону! Нам надо повидаться, потолковать.
Приезжай ко мне... в Парадиз-Сити. Когда ты приедешь?
Моэ с испугом посмотрел на свою поношенную одежду. Это был его единственный костюм... Он знал, как живет Большой Джим. К тому же дорога до
Парадиз-Сити стоила около двадцати долларов, а у него нет таких денег. В ресторане не было выходных, и Моэ работал даже по воскресеньям. Но
что-то давно забытое возвращалось к нему. Большой Джим и четверть миллиона долларов! Большой Джим был по-своему честен и никогда не подводил
его. А что если...
Понизив голос, чтобы его не услышал Франчиолли, Моэ быстро сказал:
- Я не смогу приехать раньше субботы... Много работы, мне надо передохнуть.
- Что у нас сегодня... Вторник? Это очень срочно, Моэ. Как насчет четверга? Такие деньги не валяются на дороге каждый день. Значит, в
четверг?
Моэ смахнул пот.
- Как скажешь, Большой Джим... Я буду в четверг.
Он уже боялся, что Франчиолли начнет прислушиваться к разговору.
- Вылетай самолетом, - продолжал Крамер. - Я буду в аэропорту. Тебе нужен самолет, прибывающий в 11.43. Я приеду за тобой на машине, и мы
пообедаем вместе. О'кей?
Моэ понимал, что авантюра кончится тем, что его вытурят с работы, но был рад, что вновь увидит Большого Джима.
- О'кей, я буду!
- Прекрасно... До встречи, Моэ, - Крамер положил трубку.
Моэ сделал то же самое.
Франчиолли подошел к нему.
- В чем дело? - требовательно спросил он. - Ты собираешься покинуть меня?
- С чего вы взяли? - деланно удивился Моэ. - Звонил один знакомый пьяница, я не видел его больше года. Вечно у него всякие глупости в
голове...
Франчиолли смотрел с подозрением.
- Хотелось бы в это поверить, - проворчал он и начал полировать стаканы.
День тянулся очень медленно. Магические слова "четверть миллиона долларов" сверлили мозг. Моэ уже ни о чем другом не думал.
После полудня он зашел в свою конуру. У него было часа два свободного времени перед тем, как вновь вернуться в ресторан. Моэ действовал с
торопливостью человека, ограниченного во времени. Сбросив грязную униформу, он принял душ, побрился электрической бритвой, снял бороду, которую
отращивал после выхода из тюрьмы. Надел чистую рубашку и лучший костюм. Пока он приводил себя в порядок, кто-то из жильцов этажом ниже на всю
мощь включил транзистор. И если раньше это донельзя раздражало его, то сейчас Моэ не обратил на звук никакого внимания.
Но вот туалет закончен, и быстрыми прыжками Моэ преодолел восемь пролетов лестницы, спускаясь с четвертого этажа на первый, и оказался на
улице, залитой послеполуденным солнцем. По дороге он купил маленький букетик фиалок: каждый день он покупал фиалки для Долл - это были ее
любимые цветы.
Троллейбус подвез его прямо к воротам госпиталя. И уже через несколько минут Моэ оказался в палате, заполненной нервными, раздражительными
женщинами. Большинство не имело шансов на выздоровление; несчастные злобно наблюдали, как он, поминутно извиняясь, пробирается к кровати своей
матери.
Всегда, когда он видел мать, сердце его сжималось от жалости. Она с каждым днем словно уменьшалась в росте, а привлекательное лицо цветом
все больше напоминало ржавое железо.