-- Всего за триста тысяч деревянных вы получаете мощный информационный повод для интереса к своей персоне. О газетах и телевидении я позабочусь. Через несколько дней вы станете самым популярным человеком в стране. Эту популярность нужно использовать с максимальным эффектом. К вам придет мой знакомый из "Литгазеты" -- с ним будьте откровенны. В разумных пределах. С остальными -- по обстоятельствам. Ваш основной тезис: "Я создавал свое дело не благодаря, а вопреки. Мне противостояли не отдельные чиновники, а вся экономическая и политическая система. Я хочу, чтобы на примере моего кооператива все увидели, какие огромные резервы таятся в частной инициативе людей, не скованных колодками государственного регулирования и диктата партийного аппарата".
-- После чего меня немедленно вышибут из партии, -- заметил Назаров.
-- Это было бы для вас небольшим, но очень приятным подарком. Вы снова окажетесь в центре внимания. Даже если они этого не сделают, вы сами объявите о прекращении своего членства в КПСС.
Назаров задумался. Этот социальный психолог был прав: честолюбие было чуждо его характеру. Но если не существовало других способов защитить свое дело, этот был -- при всей его экстравагантности -- наиболее эффективным. И Назаров сказал:
-- Я согласен.
Борис Розовский заулыбался:
-- Я же говорил, что у этого еврейского мальчика на плечах хорошая голова.
-- Сколько он у нас получает? -- спросил Назаров.
-- Триста.
-- С этой минуты -- шестьсот. И внеси в первый список.
-- Что такое первый список? -- спросил Губерман.
Розовский объяснил:
-- Люди, которые могут входить в этот кабинет без доклада. Их всего одиннадцать человек. Ты -- двенадцатый.
-- Пустячок, а приятно, -- оценил Губерман. -- А что нужно сделать, чтобы получить право открывать эту дверь ногой?
-- Ты можешь сделать это прямо сейчас. Но это будет в первый и последний раз. Больше в этот кабинет ты не войдешь никогда. Здесь позволено хамить только одному человеку.
-- Кому? -- с невинным видом спросил Губерман.
-- А ты догадайся, -- предложил Розовский. -- Сообразил?
-- С трудом.
-- Тогда выметайся!..
-- Нахал, а? -- проговорил Розовский, когда за Губерманом закрылась дверь. -- Новая генерация! Никаких табу! Твой Сашка такой же?
-- Не такой развязный. Но если что-то в голову возьмет -- ничем не выбьешь.
-- Прорезалась-таки твоя натура?
-- Надеюсь.
-- Сколько ему сейчас?
-- Этой весной школу кончает. Будет поступать в МГИМО.
-- Почему именно в МГИМО?
-- Связи на будущее.
-- Резонно, -- согласился Розовский. -- Нужно искать ходы. С улицы туда не берут.
-- Никаких ходов, -- возразил Назаров.
-- А если не поступит?
-- После армии поступит.
-- А если загремит в Афган?
-- Значит, загремит. Чем он лучше других?
-- Суровый ты, Аркадий, человек! Не хочешь, чтобы он был папенькиным сынком?
-- Очень не хочу, -- согласился Назаров. -- Но я сейчас думаю о другом. Коль уж мы решили вступить в политическую игру, неплохо бы иметь информацию о других игроках. Нужны досье.
-- На кого?
-- На всех.
-- Большая работа.
-- Окупится.
Розовский был не из тех, кому нужно разжевывать один раз сказанное.
-- Один канал -- люди, которые у нас на крючке, -- предположил он. -Немало расскажут. Без всякого шантажа, конечно. Дружеская доверительная беседа.
-- КГБ, -- подсказал Назаров. -- У них есть досье на всех.
-- Нужен свой человек. И не один. Недешево будет.
-- Не дороже денег.
-- Значит, начинаем? -- подвел итог Розовский. -- Когда?
-- А чего тянуть? Завтра!
* * *
Сценарий, предложенный социальным психологом Фимой Губерманом, реализовался в наилучшем виде.
Отставной полковник, секретарь жэковской парторганизации, лишился дара речи, когда Назаров вывалил перед ним тридцать тугих пачек в банковской упаковке, в каждой по десять тысяч рублей, и попросил тиснуть штампиком "Уплачено" в партбилете. Отставной полковник тут же помчался в райком, оттуда кинулись в МГК, там уже крутились репортеры из "Вечерки" и "Известий", требовавшие подтвердить или опровергнуть разнесшийся по чиновной Москве слух о необычных партвзносах доселе никому не известного предпринимателя. В этот же день информация появилась в "Вечерней Москве" и в московском вечернем выпуске "Известий", наутро -- почти во всех центральных газетах, а вечером -- в конце программы "Время". Огромный, в полторы полосы, материал в "Литературной газете" и интервью, данное Назаровым московскому корреспонденту "Радио Свобода", вызвали сдержанно-осуждающий отклик в "Правде" и откровенно злобный -- в "Советской России".
Идеологическому отделу ЦК понадобилась почти неделя, чтобы выработать свое отношение к этому социально-политическому феномену. Зато потом верноподданная пресса как с цепи сорвалась. Всех перещеголяла "Советская Россия", фельетон о новоявленном нуворише Назарове и его сомнительных махинациях назывался "Пришествие Хама". Либеральные "Литгазета" и "Московские новости" вяло отбрехивались. Всего за несколько дней, как и предсказывал Фима Губерман, имя Назарова стало известно всей стране. И не только стране. Западногерманский "Штерн" поместил обстоятельную статью о кооперативе "Практика" и его создателе, а нью-йоркский "Тайм" опубликовал на первой обложке портрет Назарова под рубрикой "Человек недели".
Это была уже не известность. Это была слава.
Секретариат Назарова был завален приглашениями на "круглые столы", теоретические конференции и симпозиумы. Назаров выбирал наиболее представительные, терпеливо отсиживал на них, в кулуарах пожимал руки видным ученым-экономистам, социологам, известным писателям и журналистам, которые хотели с ним познакомиться. Пришло несколько приглашений и из-за рубежа. Большинство из них Назаров вежливо отклонил, сославшись на загруженность делами, а во Франкфурт-на-Майне решил слетать. И не прогадал. Сам международный симпозиум, посвященный взаимоотношениям Востока и Запада, показался ему нудным и малоинформативным, но там он познакомился с несколькими немецкими и английскими бизнесменами, всерьез интересовавшимися ситуацией в СССР с его неисчерпаемыми запасами сырья и необъятным, еще ни кем не занятым рынком. Деловые предложения, обсуждавшиеся во время этих встреч, были очень заманчивыми.
Вернувшись из Франкфурта, Назаров вызвал Фиму Губермана и в присутствии Розовского сказал ему:
-- Девятьсот. И можешь открывать дверь ногой.
В тот же день Назарову позвонил помощник первого секретаря МГК и передал просьбу Бориса Николаевича Ельцина приехать к нему часам к семи вечера. "Просьбу". "Часам к семи". Это дорогого стоило.
Ельцин принял Назарова в комнате отдыха, примыкавшей к его огромному кабинету, налил "Смирновской" и долго, вникая в детали с цепкостью опытного прораба, расспрашивал о делах. Прощаясь, сказал:
-- Такие люди, как вы, скоро будут очень нужны. Понадобится моя помощь -- звоните!..
Но помощь понадобилась не Назарову, а самому Ельцину. Когда опальный реформатор, ошельмованный, вышвырнутый с партийного Олимпа, покинутый всеми жополизами, сидел сычом в кабинете зампреда Госстроя, мимо приемной чиновный люд пробегал, словно боясь подцепить чуму, Назаров позвонил его референту и с соблюдением всех тонкостей этикета попросил узнать, не сможет ли Борис Николаевич принять его в любое удобное для него время.
Время нашлось в тот же день. Встреча была короткой. Назаров спросил:
-- Чем я могу вам помочь?
Ельцин долго молчал, потом ответил:
-- Спасибо, что пришел.
И крепко пожал ему руку.