Какова идеология государственного переворота? Каковы его формы?
-- Речь идет не о государственном перевороте. Все будет осуществлено строго конституционным путем. У меня нет сомнений, что вы, господин Розовский, и ваш патрон внимательно следите за ситуацией в России. Положение может спасти только приход к власти правительства национального согласия. Господин Назаров займет в нем достойное место. Его опыт и организаторские способности будут неоценимы.
-- Какую же программу это будущее правительство намерено проводить?
-- Иными словами: вы вновь заговорили о персоналиях. Я отвечу на этот вопрос. Но лично господину Назарову. Этот наш разговор вы записываете на магнитофон, не так ли?
-- Да. Вы имеете что-нибудь против?
-- Наоборот. Прокрутите эту пленку Аркадию Назаровичу. Не сомневаюсь, что он захочет встретиться со мной.
-- Мы это обсудим.
-- Вам придется поторопиться.
-- Почему?
-- Завтра в восемнадцать тридцать из Шереметьева-2 на Кипр вылетают шестеро молодых людей. Тщательно залегендированы. Спортсмены, вторая сборная Московской области по стрельбе. Награждены путевками за третье место на первенстве области. Путевки выданы Национальным фондом спорта.
-- Какое отношение они имеют к Назарову?
-- Во-первых, они будут жить в пансионате "Три оливы" -- как раз через дорогу от вашей виллы. А главное: человек, снабжающий нас сведениями, получил приказ постоянно информировать их обо всем, что происходит на вилле. Об охране, обитателях, обо всех передвижениях и контактах Назарова, обо всех его телефонных разговорах.
-- Вилла прослушивается?
-- Внутри -- нет. Телефоны прослушиваются. Специальной аппаратурой. Ни обнаружить ее, ни блокировать невозможно. Надеюсь, вы оцените мою откровенность.
-- Чьи это люди? Цель их приезда?
-- Чьи -- пока не знаю. Завтра выясню. И сообщу вам и господину Назарову при личной встрече. А цель... Разве она не очевидна?
-- И все-таки?
-- Стоит ли говорить об этом? Учитывая, что эту пленку будет слушать господин Назаров...
-- У него крепкие нервы.
-- Их цель -- нейтрализовать господина Назарова.
-- Убить?
-- Выкрасть. И переместить в Россию. Я вижу, вас это встревожило?
-- Во всяком случае, заставило задуматься.
-- Выбросите из головы. Они не причинят вреда вашему патрону. Об этом я позабочусь. Ко это не значит, что господин Назаров может не спешить с ответом на мое предложение.
-- Почему?
-- Приедут другие.
-- Позвоните мне завтра во второй половине дня.
-- Завтра я буду занят. Этими самыми молодыми людьми.
-- Тогда послезавтра.
-- Договорились Я позвоню послезавтра после полудня. Всего доброго, господин Розовский.
-- Всего доброго, господин Вологдин...
Стоп.
Розовский выключил магнитофон и вопросительно взглянул на Губермана.
-- Ну? Что скажешь?
Губерман помедлил с ответом.
Они сидели в белых плетеных креслах на нижней террасе виллы в тени от глубокого козырька солярия. Во дворе, посреди как бы припыленного солнцем газона, ярко голубела неправильной формы, фасолькой, просторная чаша бассейна, огибавшая мощный многовековой дуб, в тени которого когда-то устраивали привалы османские конники, отряды крестоносцев и даже, может быть, римские легионеры. Дальше, в просветах между кипарисами, виднелась набережная с высокими финиковыми пальмами и полоска пляжа с яркими пятнами зонтов и тентов и кишением обнаженных тел.
По сравнению с загорелым, коротконогим и грузным, словно бочонок, Розовским, Губерман выглядел бледным, как поганка, и тщедушным, будто подросток. Он был в плавках, с махровым полотенцем на шее, мокрые после купанья волосы сосульками спускались на плечи. Без очков лицо его казалось беззащитно-растерянным.
Розовский терпеливо ждал.
За десять лет, минувших с первого появления этого социального психолога в офисе Назарова, Ефим Губерман мало изменился внешне, лишь слегка заматерел, но стремительное внутреннее взросление его не могло не вызывать уважения. Стать к тридцати годам третьим человеком в немалом, состоявшем из опытнейших профессионалов аппарате Назарова -- не каждому такое дано.
Губерман ездил в дорогом спортивном "Феррари", одевался у лучших портных, при этом очень недешевые костюмы сидели на нем свободно и не вызывающе -- как джинса. Он был вхож во все артистические и политические салоны Москвы, поддерживал дружеские отношения с телевизионщиками и журналистской братией, охотно платил за выпивку и одалживал по три-четыре сотни тысяч вечно безденежным газетчикам, при этом словно бы забывая о долге. Но когда нужно было инспирировать публикацию, выгодную Назарову или подрывающую доверие к предприятиям его конкурентов, Губерман устраивал это без всякого труда и практически бесплатно. В окружении Назарова он был одним из немногих, чьи представительские расходы не были ограничены никакой верхней планкой и не подлежали отчету в бухгалтерии.
Но особенно ценным было его умение интуитивно оценить ситуацию -- не просчитать ее, а прочувствовать. И прогнозы его, как правило, оказывались совершенно правильными.
Наконец Губерман нашарил очки, лежавшие на таком же плетеном, как и кресла, столе рядом с высококлассным японским диктофоном, надел их и проговорил:
-- Становится жарко. Я бы даже сказал -- припекает.
-- Я тебя не о погоде спрашивал, -- заметил Розовский.
-- Я не о погоде и говорю. -- Губерман кивнул на диктофон. -- Шефу дали прослушать?
-- Пока нет.
-- Почему?
-- Ждал тебя. Нужно все как следует обмозговать.
-- Как он себя чувствует?
-- Физически -- более-менее.
-- А вообще?
-- Бессонница.
Губерман пощурился на сверкание солнца в бассейне, предположил:
-- Если он узнает, что адрес расшифрован, немедленно улетит в Цюрих.
-- Этого я и боюсь, -- подтвердил Розовский. -- Мы не сможем организовать там надежную охрану. Тем более что все время он будет в госпитале, с Анной. Он станет легкой мишенью.
-- Для кого?
-- Для кого! -- повторил Розовский. -- Знать бы! Я тебя и вызвал, чтобы вместе об этом подумать.
-- Пьет?
-- Мало.
-- Плохо. Ему бы надраться, поматериться, побохульствовать. Это разгрузило бы его подкорку.
-- Не тот человек.
-- В данном случае -- к сожалению... Кстати, о птичках. Я бы чего-нибудь выпил. И перекусил. Как у вас тут это делается?
-- Начало первого. Не рано для выпивки? -- усомнился Розовский.
-- Побойтесь Бога, Борис Семенович! -- искренне возмутился Губерман. -По вашей милости я вчера целый день, высунув язык, мотался по Москве. Потом пять часов в самолете. Только в шесть утра лег слать, а в одиннадцать вы меня уже вытащили из постели. Неужели я не заслужил рюмку водки и бутерброд?
-- Заслужил, заслужил... -- Розовский три раза громко хлопнул в ладони, приказал молодому турку, мгновенно возникшему у стола: -- Ленч. Уан -- один. "Уайтхолл" Айс -- лед. Понял? Туда! -- кивнул он в сторону бассейна. Объяснил Губерману: -- Там прохладней, бриз протягивает... Ты звонил из аэропорта около двенадцати ночи. Лег, как ты говоришь, в шесть утра. Так что ты делал до шести?
-- Любовался природой Кипра.
-- Ночью?
Губерман пожал плечами:
-- А что? Ночь на острове любви. Не все же заниматься делами!
Розовский недоверчиво взглянул на него, но промолчал. Треп, скорее всего. А может, и нет. Кто их, этих молодых, разберет! Однажды в компании приятелей своего сына Розовский заметил, что раньше взаимности женщины добивались годами. Так эти сопляки хохотали минут пятнадцать...
По мраморным ступеням они спустились к бассейну, у бортика которого, в тени дуба, уже был сервирован для завтрака стол.