– А чего это ты, Лия, без обуви? Ты же не любишь ходить босиком и...
– Мишаня, погоди. Ты сказал, что с Гольцовым произошла какая-то история, так?
Поджаренные помидорные дольки она смахнула деревянной лопаточкой на тарелку, где дожидался своего часа полуфабрикат рыбного филе. Теперь все это нужно было присыпать тертым сыром и на несколько минут в гриль. Причем без лишней суеты и напряженности, чтобы Мишаня, упаси господь, не заметил ее чрезмерной озабоченности. Не объяснять же ему, что она не так давно возненавидела своего соседа и желает теперь узнать о своем враге как можно больше.
Мишаня, расскажи она ему всю правду, начнет лечить, учить, советовать, доведет ее до обморока своим менторским тоном и массой примеров из жизни знаменитостей.
– Сейчас рыбку поджарим... Откроем бутылку вина. Вино станем пить, дорогой? – Про вино она спросила, чтобы окончательно усыпить его бдительность, но Мишаня, как назло, вдруг сделался задумчив и серьезен. – К рыбе полагается белое... О, черт, белого, как назло, нет. Что станем делать?
– Выпьем и красного, не умрем, – проговорил он с легким замешательством, а потом... – Знаешь, Лия, думаю, тебе и правда нужно бы сменить место жительства.
– Да? А что так? Кто представляет для меня большую опасность: Кариковы или Гольцов? Что там с ним не так, а, дорогой?
Она нагнулась к стеклу духового шкафа и сосредоточилась на том, как покрывается румяной корочкой рыбное филе. Сейчас, вот сейчас Мишаня созреет и выложит ей все сам. И ей ничего, ну абсолютно ничего не нужно будет ему рассказывать.
Ее расчет оказался абсолютно верным. Пускай не сразу, пускай не в тот же миг, а спустя лишь полчаса, он все ей рассказал. Под бокал красного вина, под рыбное филе в сырно-помидорной заливке, Мишаня рассказал ей про крах Дмитрия Игоревича Гольцова.
История эта, на ее взгляд, не была банальной, но и не такой, чтобы считаться жизненным крахом. В ее практике случалось и похуже, и ничего, люди выживали и даже пытались потом что-то строить заново.
– И что же, все потом так уж и отвернулись от него? – Лия поставила на стол недопитый бокал с вином и тронула бывшего мужа за рукав тонкого пуловера, – тот в своем рассказе постоянно делал паузы, путался и то и дело возвращался к самому началу.
– Да, отвернулись. Димка тут как раз жениться собирался на дочери одного из влиятельных людей. – Мишаня назвал известную фамилию в их городе. – Так помолвку расторгли. В бизнесе тоже перестали доверять, а если тебе не доверяют, кто станет заключать с тобой какие-то договорные обязательства! Сейчас не время красных пиджаков. Рука, которую ты пожимаешь, заключая сделку, должна быть чистой! Чистой, понимаешь?!
– Да, наверное...
Рассказывать своему бывшему мужу о своих соображениях на этот счет она поостереглась. Пускай пребывает в своей уверенности, а уж она как-нибудь в своей.
– А его руки перестали быть чистыми, Лия! На них сделалось огромное грязное пятно, которое не смыть! – воскликнул Мишаня, как ей показалось, с огорчением.
– Но ты же сказал, что его вроде бы оправдали, – осторожно вставила она, подложила ему еще рыбы и пододвинула ближе блюдо с салатом. – Что это была вроде бы случайность, и он был ни при чем.
– Да! Да, все так и было, но... Это вот самое «но» незримо носилось и носится в воздухе. Никто не захотел иметь с ним дела после всего этого. Он же побывал там!.. – И Мишаня отчего-то потыкал указательным пальцем воздух над своей головой. – Кто доверит ему после этого?! Он мог там опуститься. Сломаться, в конце концов. Его просто-напросто могли завербовать. Понятно тебе?
Она осторожно кивнула, соглашаясь, хотя и не была с ним согласна.
То, что Гольцов попал в нелепую дурацкую ситуацию по своей доверчивости и наивности, она не верила.
Не мальчик же, понимал, кто, что и зачем.
То, что его могли очень ловко и удачно подставить, было почти очевидным. Парень был умным, талантливым и достаточно влиятельным на тот момент.
В совершенно стерильные, чистые руки, заключающие сделки, о которых ей с чувством тут заявлял Мишаня, она тоже не верила. Там, где крутятся большие деньги, всегда существовали и будут существовать бои без правил.
Другой вопрос... Другой вопрос, если Гольцова нужно было устранить, не устраняя. То есть убрать с арены действий, оставив при этом в живых. Посадят, нет ли, тут вопрос спорный. А вот что на прежнее место Гольцову не подняться, это стопроцентно.
– Не-еет. – Мишаня даже пальцем ей погрозил, когда Лия изложила ему свои доводы. – Ты неправильно мыслишь, дорогая! Совершенно искаженно! Оно и понятно, столько лет проработать с преступниками... Конечно, по-другому ты мыслить не можешь, но все было не так! Не так!
Она не стала спорить, тут же отключила слух и принялась мыть посуду.
Как там было с Гольцовым в его прежней сытой и беспроблемной жизни, ей стало уже неинтересно. Почти неинтересно... Больше ее интересовало то, как будет в его теперешней. Как он собирается сосуществовать бок о бок с ними со всеми: с ней, с Кариковыми? Оставит все, как есть? Или... Нет, ей все равно непонятно, зачем он к ней приходил? Совершенно нелогичный, глупый поступок. Даже для обиженного жизнью мужчины глупый. Выяснять, нет?..
Она на мгновение отвлеклась, прислушиваясь к тому, о чем бубнит за ее спиной захмелевший Мишаня. Там было все по-прежнему: бесполезные опустошающие подробности его теперешних романов, обиды на ее неприспособленность к семейной жизни и планы на ближайшие несколько недель. Слушать не стоило, и Лия снова сосредоточилась на мыслях о Гольцове.
Зачем все же он приходил?
Глава 5
Он совсем не понял, с чего это вдруг проснулся посреди ночи. Такого не бывало никогда прежде. Если уж мучается бессонницей, так с самого вечера. С того самого момента, как уляжется на широченную панцирную койку. Таращит глаза в не беленный со смерти жены потолок и все думает, думает, а спать не спит. Ну а уж коли доведется уснуть сразу, то до самого утра глаз не размыкает. До того момента, как корове нужно выходить.
Филипп Иванович осторожно повернулся на бок. Может, помирать он собрался, оттого и проснулся? Может, старая с косой к нему наведалась, да в бок, прежде чем забрать, ткнула. Чтобы он осознал, так сказать, перед самой своей кончиной, что все – пора, собирайся, и так зажился, старый...
Нет, не болело ничего. Сердце пускай по-стариковски, но все еще молотило. Кашель не подступал, перехватывая горло. И в голове было ясно, не давило ни в затылке, ни в висках.
Чего же тогда глаза-то вытаращил посреди ночи?! До коровы еще часа три, не меньше. Он еще лет десять назад научился безошибочно угадывать время без часов. С тех пор ни разу его и не перепутал. Чего тогда не спится? Странно как-то...
Может, за Лийку душа разболелась? Или приснилось что плохое про нее? Да нет, вроде ничего не снилось. Хотя душа за нее всегда болит. Ноет и ноет, проклятая. За жизнь ее не сложившуюся, за маету одинокую. Да за красоту ее невостребованную. И изменить-то он ничего не в силах. Пригрозит так полушутя, полусерьезно, что в Дом престарелых уйдет, да и только...
С чего же проснулся?..
Филипп Иванович пролежал без сна еще минут двадцать, а потом не выдержал и слез с кровати. Чаю захотелось среди ночи, что за блажь? И не столько чаю, сколько Лийкиных ватрушек. Вот ведь и готовит баба, пальцы скушаешь, а поди же ты, все одна. Он хоть и журит ее временами, но понимает же как никто, что находка она, а не баба. Кто бы еще понял, ох...