Надолго ли Баллертон затаит против меня злобу? И как скажутся его обвинения на количестве предоставляемых мне лошадей? Он был не из тех, кто прячет свое недовольство. А как член Национального комитета по конному спорту он лицо влиятельное.
Морис Кемп-Лор тоже вышел на трибуны, чтобы поговорить со мной. За это время мы встречались несколько раз и были вроде бы в самых дружеских отношениях Но несмотря на его обаяние, я ощущал, что его дружелюбие чисто профессиональное: «Этот человек может пригодиться». И не верил, что он на самом деле относится ко мне хорошо.
Морис живо улыбнулся, включив свое обаяние на полную мощность. Вся его фигура излучала здоровье и уверенность в себе. Я машинально улыбнулся ему в ответ. Встрече с ним радовались все — вплоть до старшего распорядителя. Даже если и подозревали, что он всего-навсего собирает материал для очередной передачи.
— Что за невезение, Роб! — весело бросил он, — Неужто словечко, которое я замолвил за вас Баллертону, не пошло вам на пользу?
— Не пошло, — согласился я. — Но и на том спасибо. Его синие глаза блеснули.
— Готов на все, чтобы помочь.
Я отчетливо расслышал слабый свистящий хрип, раздававшийся при каждом его вдохе, и понял, что впервые вижу телезвезду в не очень-то подходящий момент — во время приступа астмы. И мне стало жаль этого баловня судьбы.
— Ну как, уже определились у Джеймса планы насчет Зимнего Кубка? — спросил он небрежно, глядя на лошадей из шестой скачки, легким галопом прошедших к старту.
Он, конечно, должен делать свою работу, и ничего дурного не случится, если и ему скажу.
— Скорее всего выступит Образец.
— И вы поскачете на нем?
— Да.
— А как дела у Пипа?
— Нога срастается, но он все еще в гипсе. К Челтенхэму он, я считаю, будет в форме, но к Зимнему Кубку не успеет поправиться.
Я очень ждал этих скачек — для меня они могли оказаться последней возможностью выступить на Образце. А Пип уж, конечно, сделает все возможное, чтобы быть в форме к Золотому Кубку.
— Как вы считаете, какие шансы у Образца в Зимнем Кубке? — спросил Морис, наблюдая в бинокль за стартом.
— О, я надеюсь, он победит, — улыбнулся я, — Можете ссылаться на меня.
— Я, вероятно, так и сделаю, — улыбнулся он в ответ. Мы вместе посмотрели скачку. Влияние его личности так сильно, что я уехал из Данстэбла вполне ободренным, временно позабыв о своих двухдневных неудачах.
Глава 8
Но эта бодрость и уверенность в себе оказались обманчивыми. Мое колдовское везение кончилось так же неожиданно, как и началось, — и жестоко при этом за себя отомстило. Данстэбл оказался лишь частицей водоворота. В течение двух следующих недель я скакал семнадцать раз. Пятнадцать лошадей пришли в числе последних, И только в двух случаях это было правильно.
Я не мог ничего понять.
В моей езде, как я знал, ничего не изменилось. А как поверить в то, что все мои лошади потеряли форму одновременно?
И я стал ощущать, как с каждым тревожным, сбивающим с толку днем меня покидает уверенность в себе.
Была одна серая кобыла, на которой я особенно любил скакать: из-за быстроты ее реакции.
Казалось, она угадывает мои намерения секундой раньше, чем я подавал ей команду.
Будто так же быстро оценила ситуацию и действовала независимо от меня.
У нее был добрый нрав и шелковый рот. А прыгала она великолепно.
Мне нравился и ее владелец, коренастый весельчак-фермер с сильным норфолкским акцентом. Мы наблюдали с ним, как ее провели по смотровому кругу, и он посочувствовал моему невезению:
— Не горюй, друг! Моя кобыла сделает все, как надо. Уж она тебя не подведет! На ней ты пройдешь как следует!
Я начал скачку улыбаясь — ведь я тоже был уверен, что пройду на ней хорошо. Но на этой неделе лошадь как подменили — никакого темперамента.
Будто едешь на машине со спущенными колесами.
Веселый фермер был уже невесел.
— Она еще никогда не приходила последней, друг, — упрекнул он меня.
Мы осмотрели ее, но ничего подозрительного не заметили: кобыла даже не очень запыхалась.
— Придется обследовать ее сердце, — с сомнением произнес фермер. — Но ты уверен, что дал ей волю, друг?
— Конечно. Только у нее сегодня не было никакого настроения.
Фермер печально и озадаченно покачал головой. Одна из лошадей принадлежала высокой женщине с резкими чертами лица. В скачках она была докой и терпеть не могла неумелых наездников. И после того, как за фут до финиша мне удалось на ее очень дорогом, недавно купленном жеребце, перебраться из последних на второе от конца место, она прямо-таки набросилась на меня:
— Надеюсь, вы понимаете, — начала она громогласно, жестким тоном, не смущаясь близостью завсегдатаев скачек, — что за эти пять минут вам удалось наполовину снизить стоимость моей лошади и выставить меня полной идиоткой. Да я же заплатила за нее целое состояние!
Я извинился, предположив, что ее лошадь требует немного времени для наработки...
— Времени? — повторила она со злостью. — Для чего? Чтобы вы проснулись? Вы с самого начала держались слишком далеко! Вам нужно было со старта идти вплотную... — Ее едкая лекция все продолжалась и продолжалась. А я смотрел на красивую голову ее породистого жеребца и думал: «Неужели он так плох, как показался? Не похоже...»
В среду был великий день для десятилетнего мальчугана по имени Хьюго, с сияющими глазами и заговорщической улыбкой. Его эксцентричная богачка-бабушка подарила Хьюго крупного гнедого скакуна и была достаточно предусмотрительна, чтобы заплатить и за его тренаж.
Мы с Хьюго сразу стали большими друзьями. Зная, что я каждое утро вижу его любимца в конюшнях Джеймса, он стал присылать мне маленькие посылочки с кусочками сахара, утащенными со стола в частной школе. Я добросовестно передавал лакомство по назначению. И в ответ посылал Хьюго детальный отчет о тренировках его жеребца.
В эту среду Хьюго не только сам отпросился из школы, чтобы увидеть, как пройдет его лошадь, но и привел с собой трех товарищей. Все четверо стали со мной и с Джеймсом на смотровом кругу. Матери Хьюго нравилось, что ее сын наслаждался всеобщим вниманием. И когда я вышел из весовой, она широко улыбнулась мне со своего места на трибунах.
Мы с Джеймсом получили большое удовольствие, обращаясь с четверкой взбудораженных мальчуганов, как мужчины с мужчинами. И они это оценили, «На этот раз, — обещал я себе, — я выиграю, ради Хьюго. Я должен! Я обязан!»
Но гнедой красавец прыгал в тот день совсем уж неуклюже. Почти у каждого забора он как-то нырял головой вниз, и один раз, чтобы не полететь кувырком, мне пришлось свеситься вниз с его шеи. Опустив одну руку, я еле удержался за поводья. Свободная рука, скользнув по боку, помогла мне перенести тяжесть назад и усидеть в седле. Но такой жест, известный как «подзывание кэба», не мог встретить одобрения Джеймса, утверждавшего, что это стиль «испуганных любителей».
Личико Хьюго было красным от расстройства. И трое его друзей угрюмо волочили ноги. Из-за этих свидетелей у мальчика не было никакой возможности скрыть свою неприятность в школе.
— Мне ужасно жаль, Хьюго, — искренне извинился я за все — за себя, за лошадь, за скачку и за безжалостность судьбы.
Он ответил мне со стойкостью, которая могла бы послужить уроком для многих владельцев постарше его:
— Сегодня просто неудачный день, — по-доброму пояснил он, — И кто-то ведь должен прийти последним. Так сказал мой папа, когда я получил самый низкий балл по истории.