Патта предпочитал не вдаваться в разные неприятные подробности преступлений и прочую чепуху. Одним из немногих зол, способных заставить его запустить персты в свои роскошные кудри, была пресса, время от времени бросавшая полиции упреки в том, что она‑де недостаточно хорошо справляется со своими обязанностями. Причем обстоятельства, из которых делался подобный вывод, особой роли не играли: это мог быть ребенок, просочившийся сквозь полицейский кордон, чтобы сунуть цветок заезжей знаменитости, но с тем же успехом на данное умозаключение журналиста могли навести африканцы, в открытую торгующие наркотиками прямо на улице. Достаточно было предположения, даже малейшего намека на то, что полиция не держит граждан за глотку железной рукой, чтобы вызвать у Патты приступ обвинений и попреков, – большая их часть изливалась на головы трех подчиненных ему комиссаров. Свой гнев он обычно облекал в форму предлинных меморандумов, в коих упущения полицейских выставлялись преступлениями куда более гнусными, чем те, что непосредственно совершались преступным элементом.
А еще все знали, что после каждого выступления прессы Патта объявлял «крестовый поход против криминала», причем всякий раз выбирался какой‑то один вид преступной деятельности – как гурман за роскошным столом выбирает самый изысканный десерт – и громогласно декларировалось, что на неделе данное преступление будет искоренено полностью – ну, на худой конец, сведено к минимуму. Читая о результатах последней такой «войны» – эту информацию он мог получить исключительно из той же прессы, – Брунетти невольно вспоминал сцену из «Касабланки» – с приказом «задержать всех обычных подозреваемых». Так все и делалось – отлавливали нескольких подростков, давали им с месяц тюрьмы, на чем все и заканчивалось, покуда усилия средств массовой информации не спровоцируют очередного «крестового похода».
Брунетти часто казалось, что уровень преступности в Венеции такой низкий – один из самых низких в Европе – только потому, что преступники, по большей части воры, просто не знают, как им выбраться из этого города. В нем нужно родиться, чтобы ориентироваться в паутине его узеньких каллеи знать загодя, что вот эта улочка оканчивается тупиком, а другая выводит к каналу. Урожденные же венецианцы с годами становятся все более законопослушными, коль скоро, с учетом истории и традиций, не утесняют их прав на частную собственность и уважают настоятельную потребность в обеспечении ее сохранности. Так что преступлений в городе происходит немного, и уж если случилось какое‑то насилие, а то и такая редкость, как убийство, то найти преступника проще простого: это либо муж, либо сосед, либо партнер по бизнесу. Обычно полиция только так и поступала – «задерживала обычных подозреваемых».
Но Брунетти понимал: смерть Веллауэра – совсем иное дело. Это знаменитость, несомненно самый прославленный дирижер столетия, и убит он не где‑нибудь, а в жемчужине Венеции – ее оперном театре. А поскольку расследовать это дело придется ему, Брунетти, то с него вице‑квесторе и спросит по полной программе за любую публикацию, бросающую малейшую тень на их ведомство.
Постучавшись, он помедлил и, дождавшись возгласа «Войдите!», толкнул дверь и увидел Патту там, где и ожидал, и в точности в такой позе, как представлял себе, – за огромным столом, склоненного над газетой, о важности которой свидетельствовал упертый в нее взгляд. Даже для страны, где мужчины красотой не обижены, Патта был безусловно красавец – чеканный римский профиль, широко посаженные пронзительные глаза и телосложение атлета, несмотря на возраст – Патте было уже сильно за пятьдесят. Фоторепортерам он предпочитал демонстрировать свой профиль слева.
– Наконец‑то, – изрек он так, словно Брунетти опоздал на много часов.
– Наконец‑то, – изрек он так, словно Брунетти опоздал на много часов. – Я уж думал, что придется вас ждать все утро, – добавил Патта, что, на взгляд Брунетти, уже отдавало перебором. Не услышав ответа и на это заявление, начальство вопросило: – Ну, что там у вас?
Брунетти вытащил из кармана свежую утреннюю «Газеттино».
– Вот газета, синьор. Вот все – на первой полосе, – и тут же зачитал, поспешно, чтобы Патта не перебил: – «ЗНАМЕНИТЫЙ МАЭСТРО НАЙДЕН МЕРТВЫМ. НЕ ИСКЛЮЧАЕТСЯ УБИЙСТВО», – после чего протянул газету начальнику.
Патта отмахнулся от газеты величественным жестом:
– Это я уже читал, – и, не повышая голоса: – Я спрашиваю – что есть у вас лично?
Брунетти полез в карман пиджака и извлек записную книжку. Никаких записей в ней не имелось не считая имени, адреса и телефона американки, но пока ты стоишь, а шеф сидит, ему нипочем не увидеть, что все странички до единой девственно чисты. Демонстративно послюнив палец, Брунетти принялся не спеша их перелистывать. «Дверь в помещение заперта не была, как не было и ключа в двери. Следовательно, кто угодно мог войти и выйти оттуда в любое время в течение всего спектакля».
– Где был яд?
– Полагаю, в кофе. Но точно смогу сказать только после получения протокола о вскрытии.
– А вскрытие когда?
– Обещали сегодня. В одиннадцать.
– Хорошо. Что еще?
Брунетти перевернул страничку, сверкнув нетронутой белизной.
– Я беседовал с солистами, занятыми в спектакле. Баритон виделся с маэстро мельком – только поздоровался. Тенор говорит, что не встречался с ним вообще, а сопрано – что видела его только перед спектаклем. – Он глянул на Патту, тот ждал продолжения. – Тенор говорит правду. А сопрано врет.
– Почему такая уверенность? – буркнул начальник.
– Потому что это правда, синьор.
Задушевно и терпеливо, словно обращаясь к редкостно тупому ребенку, Патта вопросил:
– А на каком основании, комиссар, вы полагаете, что, это правда?
– Потому что другие видели, как она входила в его гримерную во время первого действия. – Брунетти не стал утруждать себя уточнением, что это только предположение одного из свидетелей, ничем пока не подтвержденное. Может, сопрано врет именно про это, а может, про что‑то другое – понимайте как сами хотите. – Кроме того, я поговорил с режиссером, – продолжал Брунетти. – У них с дирижером вышла размолвка – еще до начала спектакля. Но после этого режиссер его не видел. По‑моему, он говорит правду.
На сей раз его не спросили, почему он так считает.
– Еще что‑нибудь?
– Вчера я послал запрос в полицию Берлина. – Брунетти усердно перелистывал записную книжку. – Сообщение ушло в…
– Ладно, – перебил Патта. – Что они ответили?
– Обещали сегодня прислать факсом все, что у них есть, касательно Веллауэра и его жены.
– А что жена? Вы с ней говорили?
– Совсем немного. Она страшно расстроена. Вряд ли с ней теперь можно толком поговорить.
– А где она была?
– Когда мы с ней разговаривали?
– Нет, во время спектакля?
– Сидела в зале, в первом ряду. Говорит, что зашла навестить его в гримерку после второго акта, но опоздала – они так и не успели поговорить.
– То есть она находилась за кулисами, когда он умер? – вопросил Патта с таким энтузиазмом, что Брунетти показалось, будто ее вот‑вот арестуют.
– Да, но мы не знаем, видела ли она его и заходила ли к нему.