Гвоздики в стеклянной вазе, вкопанной в землю, явно совсем свежие – заморозки трех последних ночей убили бы любой цветок. Он наклонился и смел рукой несколько листьев, прибитых ветром к подножию вазы. Выпрямился, потом нагнулся поднять окурок, лежащий у самого надгробия. Снова выпрямился и посмотрел на изображение на камне: его собственные глаза и подбородок и чрезмерно большие уши, которые, не доставшись ни ему, ни брату, перешли прямиком к их сыновьям.
– Чао, папа, – произнес он и, не зная, что еще сказать, пошел прочь вдоль ряда могил и выбросил окурок в большой металлический контейнер, вкопанный в землю.
В конторе кладбища он назвал свое имя и звание и был препровожден в маленькую приемную неким человеком, попросившим его подождать – сейчас он сходит за доктором. Читать тут было нечего, и пришлось удовольствоваться видом из единственного окна, выходившего на уединенный монастырь, вокруг которого выросли все кладбищенские строения.
Когда‑то в самом начале своей карьеры Брунетти попросился на вскрытие жертвы первого убийства, которое он расследовал, – проститутки, убитой ее сутенером. Он пристально глядел, как тело вкатили на каталке в анатомический театр, смотрел словно зачарованный, как стягивают белую простыню с этого почти совершенного тела. Но едва анатом занес скальпель, чтобы сделать продольный разрез, Брунетти шатнуло вперед, и он грохнулся в обморок где сидел – посреди ватаги студентов‑медиков. Те преспокойно вытащили его в холл, усадили в кресло и оставили, чуть живого, а сами поспешили назад, чтобы ничего не пропустить. С тех пор он повидал немало убитых, человеческие тела, истерзанные ножами, пулями и даже бомбами, но так и не научился смотреть на них спокойно и ни разу не смог заставить себя присутствовать при вскрытии, этом обдуманном и расчетливом надругательстве над мертвыми.
Дверь в приемной открылась, и вошел Риццарди, так же безупречно одетый, как и вчера вечером. Пахло от него дорогим мылом, а вовсе не карболкой, с запахом которой у Брунетти невольно ассоциировалась работа этого доктора.
– Добрый день, Гвидо, – он протянул руку комиссару. – Извини, тебе пришлось сюда тащиться. То немногое, что я узнал, можно было сказать и по телефону.
– Ничего, ничего, Этторе. Я так и так собирался прогуляться. Там мне все равно делать нечего, пока эти болваны из лаборатории не сделают отчет. А со вдовой разговаривать покамест рановато.
– Тогда позволь изложить все, что мне известно. – Доктор закрыл глаза и начал пересказывать по памяти. Брунетти, достав из кармана книжечку, записывал, – У него было превосходное здоровье. Не знай я, что ему семьдесят четыре, я дал бы ему лет на десять меньше – от силы шестьдесят, а то и пятьдесят с небольшим. Тонус мышц изумительный, наверное, благодаря гимнастике и общему хорошему состоянию организма. Никаких признаков болезни внутренних органов. Печень прекрасная – стало быть, никак не пьяница. Даже странно, в его‑то годы. И не курил, хотя, видимо, в молодости покуривал, но бросил. Я так скажу, он протянул бы еще лет десять‑двадцать. – Закончив, он открыл глаза и посмотрел на Брунетти.
– А причина смерти? – спросил комиссар.
– Цианистый калий. В кофе. По моим подсчетам, он принял дозу миллиграммов в тридцать, а убивает и меньшая, – доктор помолчал и добавил: – Я такого раньше и не видел. Потрясающий эффект. – Доктор умолк и погрузился в задумчивость, встревожившую Брунетти.
Выждав, он спросил:
– Это и впрямь так быстро, как об этом пишут?
– Да, думаю, именно так. Я же говорю – я раньше ничего подобного не видел. Читал только.
– Мгновенно?
Риццарди подумал, прежде чем ответить.
– Думаю, да – или почти мгновенно.
– Думаю, да – или почти мгновенно. Возможно, он успел почувствовать, что ему плохо, но мог подумать, что это удар или сердечный приступ. Во всяком случае, прежде, чем он понял, что с ним случилось, он был уже мертв.
– А от чего, собственно, человек умирает?
– Все отключается. Все органы мгновенно перестают работать: сердце, легкие, мозг.
– За несколько секунд?
– Да. За пять – ну, от силы десять.
– Тогда понятно, что они его вовсю использовали, – сказал Брунетти.
– Кто – они?
– Шпионы. В шпионских романах. Капсулы, спрятанные в дупле зуба.
Доктор хмыкнул. Наверное, ассоциации Брунетти показались ему странными.
– Н‑да, действует быстро, что и говорить, но есть и другие яды, куда сильнее. – И, увидев вопросительно поднятые брови собеседника, поспешил объяснить. – Ботулин. Этого количества хватило бы, чтобы отравить половину Италии.
Большего из данной темы явно было не выжать, несмотря на очевидный энтузиазм доктора.
– Что‑нибудь еще? – спросил Брунетти.
– Такое впечатление, что последние недели он от чего‑то лечился. Не знаете, может, он простыл или там грипп подхватил или еще что‑нибудь в этом духе?
– Нет, – Брунетти покачал головой. – Пока что у нас нет таких сведений. А что?
– Следы от инъекций. Никаких признаков злоупотребления наркотическими препаратами нет, так что, думаю, это были антибиотики или какие‑нибудь витамины – словом, стандартный курс лечения. Вообще‑то и следы эти настолько слабые, что, может, и не было никаких инъекций, просто синяки, и все.
– Но не наркотики?
– Нет, не похоже. Он легко мог бы сделать себе укол в правое бедро – он ведь был правша, – но ведь правше никак не уколоть себя ни в правое предплечье, ни в левую ягодицу, во всяком случае, в то место, где я обнаружил след. При том что здоровье у него, как я говорил уже, было отменное. Будь хоть какие‑то признаки того, что он употреблял наркотики, уж я бы их нашел. – Он умолк, затем добавил: – Да и вообще я не уверен, что эти следы – на самом деле то, чем я их считаю. В отчете я их именую следами подкожных кровоизлияний.
По тону доктора Брунетти заключил, что тот не придает им особого значения и теперь жалеет уже, что упомянул о них.
– Еще что‑нибудь?
– Больше ничего. Убийца, кто бы он ни был, украл у него еще как минимум десять лет жизни.
По своему обыкновению, Риццарди не выказал, а по‑видимому, и не испытывал особого желания узнать, кто все‑таки мог совершить это убийство. За все годы их знакомства Брунетти не услышал от доктора ни одного вопроса о преступнике. Иногда тот проявлял интерес, порой очень горячий, к какому‑нибудь изощренному способу убийства, но казалось, ему совершенно все равно, кто совершил его и найдут ли убийцу.
– Спасибо, Этторе, – Брунетти пожал руку доктору. – Хотел бы я, чтобы наши в лаборатории так работали.
– Боюсь, для этого у них любопытства маловато, – ответил Риццарди, и Брунетти в очередной раз утвердился в своей уверенности, что этого человека ему не понять никогда.
На обратном пути он решил сойти с катера пораньше и зайти выяснить, может, Флавия Петрелли уже припомнила, что в последний вечер все‑таки разговаривала с маэстро. Поддерживаемый ощущением, что нужно что‑то делать, он сошел на набережной Фондаменте Нуова и направился в сторону госпиталя, стена к стене примыкающего к базилике Санти‑Джованни‑э‑Паоло. Адрес, оставленный ему американкой, как и все венецианские официальные адреса, был практически бесполезен в городе, где у иных улиц с полдюжины разных названий, а дома нумеруются как бог на душу положит.