Все, кто с ним работал, имели возможность в этом убедиться. Но вовсе не потому, что втайне опасался подобного в себе самом. Я прожила в браке с этим человеком два года, и уверяю вас, в нем не было ни малейших признаков гомосексуальности. Думаю, он не принимал подобных вещей просто потому, что это оскорбляло его представление о мировом порядке, некую платоновскую идею о назначении человека.
Брунетти случалось слышать и более странные резоны.
– Его неприязнь распространялась и на лесбиянок?
– Да, но больше его все‑таки раздражали мужчины – может быть, потому, что они, как правило, не дают себе труда это скрывать. Думаю, лесбиянки его скорее возбуждали. Как и многих мужчин. Но кажется, мы беседуем не совсем о том.
За свою полицейскую жизнь Брунетти случалось беседовать со множеством вдов, многих приходилось и допрашивать, но мало кому из них удавалось так объективно, даже отчужденно говорить о собственном муже. И он силился понять, в чем тут дело – в самой этой женщине или в муже, которого она оплакивает.
– Может быть, о каком‑то мужчине – из «голубых» – он говорил с особенной неприязнью?
– Нет, – не раздумывая, ответила она, – Все зависело только от того, с кем он работал в данный момент.
– А он не избегал работать с ними?
– В музыкальной среде этого никак не избежать, их ведь слишком много. Хельмут не любил их, но работал с ними, когда было нужно.
– А скажите, во время работы он обращался с ними как‑то иначе, не так, как с остальными?
– Комиссар, я надеюсь, вы не пытаетесь выстроить сценарий убийства на гомосексуальной почве – кто‑то якобы убил Хельмута из‑за обидного слова или расторгнутого контракта?
– Людей убивали из‑за меньшего.
– Это незачем обсуждать, – отрезала она. – О чем вы еще хотели спросить?
Он колебался, стыдясь задать следующий вопрос. Уговаривал себя – он все равно что священник или врач, и то, что ему скажут, дальше него не пойдет, – и знал, что это неправда, что чужая тайна не остановит его, если выведет на того, кого он ищет.
– Мой следующий вопрос не столь общий и не затрагивает его воззрений. – Он умолк, надеясь, что она поймет намек и сама что‑нибудь расскажет. Но помощи не последовало. – Меня интересуют ваши взаимоотношения с мужем. В них не было ничего необычного?
Он отметил, что она с трудом усидела в кресле. Но вместо того, чтобы вскочить, уперлась правым локтем в подлокотник кресла и несколько раз провела средним пальцем по нижней губе.
– Если я вас правильно понимаю, вас интересуют наши сексуальные взаимоотношения.
Он кивнул.
– Вы отдаете себе отчет, что я могу и возмутиться – на что это вы намекаете, говоря о необычном, да еще в такие дни и с учетом его возраста? Но я просто отвечу вам, что нет, ничего «необычного», как вы выразились, в наших сексуальных отношениях не было, и это все, что я намерена вам сообщить.
Что ж, он спросил – она ответила. Правду ли – это вопрос уже совсем из другой области, в которую лучше не лезть.
– Не было ли у него, на ваш взгляд, каких‑нибудь особых осложнений с кем‑нибудь из исполнителей, занятых в последнем спектакле? Или вообще с кем‑то из его участников?
– Особых – нет. Режиссер – известный гомосексуалист, и про сопрано тоже поговаривают.
– Вы кого‑то из них знаете?
– С Санторе у меня знакомство только шапочное – здоровались, когда встречались на репетициях. Флавию я знаю, но не слишком хорошо – мы виделись в гостях и немного разговаривали.
– Что скажете о ней?
– Превосходная певица. И Хельмут был того же мнения, – ответила она, словно не поняла намека.
И Хельмут был того же мнения, – ответила она, словно не поняла намека.
– А как человек?
– Человек она, по‑моему, прекрасный. Может, иногда у нее с юмором неважно, но в целом с ней очень приятно общаться. И она очень неглупая – что большинству певцов вообще‑то несвойственно. – Она совершенно очевидно уходила от ответа, изображая непонимание, значит, прямого вопроса не миновать.
– Так что же о ней поговаривают?
– Я никогда не придавала этим слухам такого значения, чтобы в них вникать.
– А ваш муж?
– Думаю, он в них верил. Нет, неправда. Я знаю, что он верил в них. Он как‑то высказался на этот счет. Не помню уже, что именно он сказал, но из этого стало ясно, что он в них верит.
– Но вас он в их справедливости так и не убедил?
– Комиссар, – проговорила она с нарочитой кротостью, – я не уверена, что вы правильно понимаете мои слова. Дело вовсе не в том, удалось Хельмуту убедить меня в правдивости этих слухов или нет. А в том, что для меня они ровным счетом ничего не значат. Так что я напрочь забыла о них, пока вы сами не напомнили.
Никоим образом не выдав своего одобрения, он спросил:
– А Санторе? О нем ваш муж ничего такого не говорил?
– Ничего, что бы я запомнила. – Она зажгла следующую сигарету. – На этот предмет у нас с ним были разные мнения. Я не желала мириться с его предрассудками, и он это знал, так что с обоюдного согласия мы избегали дискутировать на эти темы. Хельмут был настолько профессионалом, чтобы откладывать в сторону личные пристрастия, когда дело касалось музыки. Это качество мне в нем очень нравилось.
– Вы были ему верны, синьора?
Этот вопрос она явно предвидела.
– Да, пожалуй, – ответила она после долгого молчания.
– Боюсь, мне будет сложно истолковать ваше высказывание, – осторожно заметил Брунетти.
– Все зависит от того, как понимать верность.
Да, кажется, так, хотя, слово «верный», кажется, вполне однозначно, даже в Италии. Устал он от этих игр.
– Вы имели сексуальные контакты с другими мужчинами, пока состояли с ним в браке?
Ответ последовал немедленно:
– Нет.
И, зная, чего от него ждут, он спросил:
– Тогда что вы имели в виду, когда сказали «пожалуй»?
– Ничего. Просто мне надоели предсказуемые вопросы.
– А мне – непредсказуемые ответы, – съязвил он.
– Да, я вас понимаю. – Она улыбнулась, предлагая перемирие.
Отказавшись от представления с записной книжкой, он лишил себя возможности дать теперь сигнал к отбою, сунув ее в карман. Пришлось подняться и сказать:
– И еще кое‑что.
– Да?
– Его бумаги были возвращены вам вчера утром. Вы мне позволите их посмотреть?
– Разве вы их забирали не для этого? – Она даже не пыталась скрыть раздражения.
– В квестуре получилась некоторая путаница. Переводчица просмотрела их и вернула вам, не показав мне. Прошу извинить меня за причиняемые неудобства, но мне нужно посмотреть их прямо теперь, – если возможно. И еще: я хотел бы поговорить с вашей экономкой. Мы немного потолковали с ней при встрече, но у меня осталось к ней несколько вопросов.
– Все бумаги – в кабинете Хельмута. Вторая дверь налево. – Вопрос об экономке она проигнорировала и даже не встала, не подала ему руки. А, проводив его взглядом, осталась сидеть и ждать своего будущего.
Брунетти прошел по коридору к двери кабинета. Первое, что он увидел, войдя, – это темно‑желтый пакет из квестуры, полный документов и нераспечатанный.