Впервые за ночь оказавшись на открытом горном воздухе, я начала мерзнуть, и джигит снял свой халат и накрыл меня. Я промычала сквозь кляп звук благодарности, но джигит на это не купился и кляп не вынул.
Через пару часов я услышала шум реки. Октябрьская сушь и ночь — пока солнце не освещало ледники — привели к падению уровня воды, но река все равно внушала уважение.
Здесь команда разделилась, и один из тех, что оставались на этом берегу, подъехал поближе и больно выдернул у меня и вторую серьгу.
Лошади вошли в воду. Они где плыли, где шли, и снова плыли, и снова шли. Река то подхватывала этих крупных животных и вместе с нами стаскивала метров на двенадцать вниз по течению, то отпускала, и лошади, найдя дно, упорно продвигались вперед. Я вцепилась пальцами в седло: мощь реки была ужасающей. Только когда моя лошадь выскочила на берег, я почувствовала, что снова могу вздохнуть полной грудью.
Двое оставшихся со мной джигитов провели лошадей метров пятьдесят по сухой части русла и пустили вверх по невысокому осыпающемуся обрыву. Теперь мы были на другом берегу.
«Ну вот тебе и командировка!» — невесело сказала я себе.
Километра через полтора джигит, ехавший вместе со мной, вытащил мне кляп и тут же содрал с меня последнюю золотую вещь — маленький перстенек с хризолитом, подаренный мне мамой в день семнадцатилетия.
— Я тебя запомнила, парень, — внятно сказала я ему. — Даром тебе это не пройдет.
Думаю, он меня понял.
Мы ехали весь день. К полудню яркое синее небо заволокло черными тучами, и повалил снег. Но через час солнце снова появилось, а через два на небе не было ни единого облачка. Вскоре после заката мы подъехали к одиноко стоящему на склоне горы строению.
Джигиты стащили меня с лошади и провели в низкую дверь в высоченной глинобитной стене. Они долго объяснялись с хозяином, и меня, изнемогающую от усталости, провели в комнату и закрыли снаружи на засов.
Я попыталась найти окно и не нашла — в этой комнате окон просто не было! И тогда я легла на ковер, на ощупь нашла и подтянула под голову подушку, приказала себе проснуться ровно через семь часов и отключилась.
Когда я проснулась, в доме стояла тишина. Страшно хотелось в туалет, ведь эти придурки только один раз меня и спустили с лошади — вчера в полдень… Сейчас должно быть около пяти утра. Солнце в октябре встает позже.
Я встала и разминалась до тех пор, пока тело не стало упругим и работоспособным. И тогда я села в позу «лотоса» и замерла. Постепенно ум прояснился, остатки вчерашней паники окончательно рассеялись, и мысль заработала быстро и четко.
Сначала я отобрала все плохое: я не выполнила задание. Нахожусь за пределами юрисдикции российских органов правосудия. Конечно же, я сбегу, но район для меня незнакомый, можно и заплутать.
Потом я перебрала хорошее: жива, здорова, не запугана, дискета — со мной.
Хорошего получалось больше.
Дверь открылась, и на пороге появился мужчина в халате и чалме. Он кивнул и пригласил меня выйти.
«Ну вот, — подумала я. — Развязка близится».
Он провел меня во дворик и жестом пригласил сесть на ковер.
Я подчинилась.
Он спросил меня о чем-то, скорее всего на фарси, и я непонимающе развела руками.
Немного помолчав, он повторил вопрос на каком-то тюркском языке, по-моему, узбекском.
— Я не понимаю, — сказала я.
— Вы говорите только на русском? — усмехнулся он, и я поняла, что он просто играет, наслаждается своим всевластием.
— Ну почему? — возразила я. — Знаю немецкий — в пределах вузовской программы, конечно.
— Кто вы?
— Юлия Сергеевна Максимова, врач-терапевт. Что меня ждет?
— Ничего страшного, — улыбнулся собеседник.
— Работа — как и везде…
Он говорил по-русски свободно, абсолютно без акцента, как на родном, и оставлял впечатление вполне образованного человека.
— Пойдемте.
— Куда? — поднялась я.
— На ваше новое место жительства.
Он повернулся и пошел, но на полпути остановился и обернулся:
— И, кстати, не пытайтесь бежать. Некоторые пробовали, но это всегда кончается одинаково.
— Как? — поинтересовалась я.
— Посмотрите вон туда.
Я вгляделась туда, куда он указывал. За забором на шесте виднелся темный округлый предмет.
— Я не рабыня, запугать меня сложно.
— Вы так думаете, Юлия Сергеевна? — иронично выгнул бровь собеседник. — Или знаете это наверняка?
— Убеждена. Кстати, вас-то как звать?
— Хафиз. Но вряд ли вам понадобится мое имя. — Он подвел меня к дверному проему, закрытому занавесом, и указал на него рукой.
— Поживем — увидим! — сказала я и шагнула за плетеную занавеску.
Здесь моим глазам открылся еще один, крытый навесом двор. Только в самом его центре несколько квадратных метров не были покрыты, и именно оттуда во все уголки двора поступал солнечный свет. Слева от нас сидела группа женщин в темных балахонах.
Едва мы появились, одна из них встала и подошла. Это оказалась черная высохшая старуха. Хафиз что-то сказал ей, и старуха поклонилась, взяла меня за руку и повела за собой.
«Черт! — подумала я. — Как они уверены в своем праве решать чужую судьбу!»
Старуха подвела меня к группе и указала жестом на свободное место.
— Эй, — прищурилась я от переполнявших меня чувств. — А где у вас туалет?
Старуха сверкнула глазами и повторно указала мне на циновку.
— Послушайте, это — потом! — почти крикнула я. — Где туалет?! Что, мне и это языком жестов показывать?!
Меня не понимали.
Еще немного, и мне придется показывать модернизированный «на злобу дня» танец живота!
Она внимательно посмотрела мне в глаза и, видимо, все-таки поняв проблему, по-хозяйски взяла за руку и повела через двор, затем — по узкому лабиринту мимо забора и, наконец, подвела к сараю, указав на ворота рукой.
Я вырвала руку и метнулась внутрь. Здесь все стало ясно. В огромном сарае стояли только две лошади, но зато среди редких пучков соломы то здесь, то там во множестве виднелись «продукты переработки» человеческого организма. Это было круто.
Я присела и подумала, что, в сущности, так жили почти все поколения не только старухиных, но и моих предков; что такое «удобства» успела познать разве что моя бабушка… «Господи! — дошло до меня. — А как же мыло, зубная щетка, крем для рук?!» Теперь я знала, что такое «полный кошмар».
Старуха терпеливо ждала меня у выхода и, только я появилась, потащила меня обратно и снова подвела к циновке и указала мое место. Мыть руки здесь принято не было. Я села.
Передо мной тут же оказался грубый джутовый мешок. Старуха опрокинула его слева от меня и выгребла сухой черной кистью на расстеленную ткань горстку риса. Все стало понятно. Рис следовало сортировать: целый — отдельно, битый — отдельно. Мелкие белые камешки — отодвигать в отдельную кучку.
Мы сидели, как лепестки одного цветка, с общей кучкой мусора посередине. Но только эта кучка и была у нас общей. Я вгляделась: каждая женщина отделяла битый рис от целого и складывала в свои мешки. «Тут, наверное, еще и норма есть! — подумала я. — Выполнишь — поешь…»
Я начала перебирать свой мешок риса и думать. Убивать меня, по крайней мере сейчас, не собирались. Моя судьба могла измениться только в том случае, если возникнет подозрение, что я имею отношение к Аладдину. День езды на лошади равен полутора дням пешего хода, но здесь — больше. Если выйти ночью, к утру я буду где-то на полпути к городу. А к полудню моя отпиленная кривым ножом голова уже будет торчать на шесте… Меня это не устраивало.